Рука птицелова - Алексей Никитин

- А он?

- А он говорит, не только увидит, но и услышит. Я, говорит, на Красную площадь поеду, концерт Горбачеву спою, понял?

- Пьяный?

- Что пьяный? - Ираклий неожиданно возмутился. - Ты меня спрашиваешь: "Пьяный?" - Я ему наливал? Я с ним пил? Ты не видел, как он пил? Ты в Америку летал по делам, да? Куртку человеку не мог другую дать, черную или синюю, понял?

Ираклий ушел и обиженно хлопнул дверью. У тумбочки облегченно вздохнул и зашевелился дневальный, слившийся со стеной на время разговора.

- Боишься грузинов? - фыркнув, спросил Антон.

- Усих черных боюся, - признался дневальный, - шо грузынив, шо азербайжанцив. Дыки воны. Куля у ных в голови.

- Что куля, то куля, - механически согласился Антон, прикидывая, что делает в этот момент Царенко. По всему выходило, что как раз вызванивает он свою благоверную. Если, конечно, до почты дошел благополучно. Но даже если это не так, зависело от Антона теперь крайне немного, попросту говоря ничего не зависело, а потому и в голову брать все происходящее ему не следовало.

Антон лег на кровать и, закрыв глаза, прислушался. Внутри было молчание и тишина.

- Ну и ладно, - подумал он, - тогда читаю Хлебникова.

- Придет кто - кричи погромче, - предупредил дневального и заперся в умывальнике.

Его давно тянуло прочесть вслух "Ладомир". Что-то манило его в сплетении хлебниковских созвучий, что-то ожидалось от них. Теперь не удержался, решил послушать.

Но желания хватило ненадолго. Запнулся фразой "когда сам Бог на цепь похож", встретив ее вторично. Даже не смыслом самих слов, а неожиданным своим ощущением, пришедшим извне.

----------------------------------------------------------------------

----------------------------------------------------------------------

- Кажется, поймали его, - понял после минутного размышления, глядя в черноту зимнего окна. - Точно, поймали.

Сойкин прибежал получасом позже.

- Где Царенко? - прошипел он, узнав из Антонова доклада, что "происшествий в роте не случилось".

- Спит, товарищ капитан, - меланхолично отвечал ему Антон.

- Где спит? - глаза Сойкина подернулись матовой пленкой ненависти. - В милиции он спит!

Они подошли к постели Царенко. На табурете перед ней лежала гимнастерка, тускло отсвечивая двумя полосками лычек на погонах.

- Спит, товарищ капитан, - еще раз тупо повторил Антон, имея в виду спавшего на этой постели.

Сойкин выдернул тело спавшего и развернул слюнявой мордой к свету:

- Это твой Царенко?

Антон молчал.

- Сдаешь дежурство одному из сержантов и отправляешься на гауптвахту.

- Один?

- Конечно, один, - Сойкин взорвался, - мне тебя не с кем отправлять. Дорогу знаешь.

- Понял, товарищ капитан. - Антон снял штык-нож и повязку, пошел надевать шинель.

Ночью грянул мороз. Антона прихватило к средине пути, хоть всей дороги до губы было минут на семь-восемь. Ветер резал лицо и продувал шинель насквозь.

"Недурно выглядел Царенко в рыжей своей курточке при такой погоде, подумал Антон, - а ведь когда он уходил, было довольно тепло".

Ворота караул открыл не скоро. Спали все и носа не казали на двор.

- Зови начальника, - бросил Антон открывшему ворота, - я на губу садиться пришел. - И через плац направился к зданию гауптвахты.

Сонный и озадаченный помощник начальника караула прибежал минутой позже.

- Царенко привезли уже? - спросил его Антон.

- Сидит, - отвечал тот. - А вот тебе придется возвращаться.

- Почему?

- Мест нет.

- Прямо как в гостинице, - восхитился Антон.

Царенко действительно сидел. Из оранжевой куртки учинил он себе подстилку и пытался согреться, прислонясь к батарее спиной.

Антон загрохотал металлической дверью.

- Ты мне форму принес? У меня задница к полу примерзает, - встретил его Царенко.

- Я садиться пришел.

- Вот и захватил бы по дороге. Мне к Балде утром идти. Не в этом же.

- Действительно нет мест? - переспросил Антон помощника.

- Ну что, я б тебя не посадил по-человечески, если б было куда?

- Верю. На улицу выходить очень не хочется. Все, Серега, - обернулся он снова к Царенко, - пошел я назад в роту. Балду увидишь, - привет передавай.

- Балду мы вместе увидим, - утешил его Царенко, - не мешай спать.

Ночь Антон досидел в компании Ираклия, под боком у Сойкина.

- Старшина! - орал по телефону дежурный по части, - садись на метро и приезжай в часть... Значит, на такси садись... Значит, пешком иди, твою мать... Дневальным стоять будешь. На тумбочке... Случилось... Приедешь, расскажу... Самоход в роте... Милиция... Любимец твой... Да... Все. Чтоб через час был здесь.

Когда Сойкин закончил обзванивать командиров взводов и доложил ротному, под окнами штаба уже грохотали сапогами роты, выведенные на зарядку.

XI

Машина пришла за ними в полдень. Часа за полтора до этого в камеру зашел Мухин и предупредил: "Вылизывайтесь как можете, сегодня Сойкин везет вас к Луженкову".

То, что вез их именно Сойкин, было случайностью - не оказалось в роте свободных офицеров, - но случайность эта скалила зубы в ядовитой ухмылке.

- С Сойкой начали, с ним и заканчиваем, - проворчал Царенко, когда начальник караула вышел.

- Хорошо, если заканчиваем. А если новый круг начинаем?

- Рот закрой! - взорвался Царенко. - Накаркаешь. Балда не самоубийца. Зачем ему суд в части?!

- Слабая надежда, - подумал Антон, - но единственная.

Сойкин молчал всю дорогу, подняв усы над воротником шинели. Молчали и Антон с Серегой. Антон, застыв, глядел в окно на засыпанную снегом Москву. Машина миновала Матвеевское и в Кунцево свернула к Филям.

Он мало знал район Кунцева, да, собственно, и интересного в этих кварталах, построенных за два последних десятилетия, было немного. Только вид станции метро "Пионерской", близняшки киевской "Комсомольской", вывел вдруг его из оцепенения. Он понял так же ясно, как ясно видел перед собой в морозном воздухе декабря с детства знакомые очертания двух застекленных павильонов станции, что складывается все очень плохо, что шансы отделаться беседой с прокурором, если и остаются у них, то ничтожны, а всего вернее, нет у Байкалова с Царенко этих шансов.

Совершенно точно знал в эту минуту Антон, что Балда - командир части полковник Ушатников - переоценил свои дружеские банные отношения с Луженковым. Хотел он разом припугнуть всех сержантов учебки, - все, что положено, дескать, получите за каждый прокол и даже сверх того. Вот как эти двое. Их судьбу уже не мне решать, тут будет все, как прокурор скажет. Смотрите на них и учитесь. При этом рассчитывал Ушатников, что дальше разговоров прокурор не пойдет.

Вот в этот-то расчет и не верилось Антону. Баня по четвергам баней, а прокурорского хлеба не трожь, товарищ полковник.

Антон хорошо помнил недавний суд, проходивший в клубе части, когда для бойца из соседнего стройбата, укравшего пару сапог, затребовал Семен Петрович ни много ни мало - два с половиной года. Видимо, рассчитывал он полгода уступить судье, а двумя оставшимися наградить парня. Но что-то не сработало в судейском механизме. Не сложилось в тот момент, когда защитник зачитал акт о состоянии сапог рядового N. на момент кражи. Три роты рыдали от хохота, слушая этот акт. Пять отверстий неправильной формы насчитал адвокат на голенище правого сапога солдата и одно круглое диаметром в два сантиметра. Левый ни в чем не уступал правому. В итоге обязали парня выплатить сорок пять целковых в армейскую казну к легкому неудовольствию полковника Луженкова.

Неудовольствие это облеклось в десяток жалоб на судью, отправленных Димкой Ступаком, по приказу Луженкова, всем судейским начальникам. Мертвой хваткой держал свою добычу прокурор Филевского гарнизона, а потому не было веры у Антона в крепость банной дружбы Ушатникова и Луженкова. Ну, разве что очень старательно потрет Балда прокурорскую спину.

- Как там настроение у Ушатникова, товарищ капитан? - поинтересовался у Сойкина Царенко, когда машина въезжала во двор прокуратуры. Тоже, видно, шансы взвешивал всю дорогу, хоть и не подавал вида.

- Пусть тебя настроение Луженкова беспокоит, а Ушатников теперь ничего изменить не может. Что вам сейчас Луженков скажет, к тому и готовьтесь.

Антона прокурор затребовал к себе первым.

- Товарищ полковник, младший сержант Байкалов по вашему приказанию прибыл, - доложил Антон и только после этого посмотрел на Луженкова. Полковник сидел у стены за большим столом, составленным из нескольких буквой "Т". Лицо его огромным недожаренным блином выделялось на фоне грязно-синей стены. Антону показалось, что красные прокурорские щеки лежат на погонах.

"Ну и ряшка", - поразился он. В углу кабинета, на краю стула, пристроился Сойкин, держа в руках папку с бумагами. За спиной Антона хлопнула дверь, вошел Ступак.

- Ты теперь арестованный, вот так и докладывай. А то, что младший сержант, так это до поры. Садись, - прокурор кивнул на стул. Напротив Антона за печатной машинкой устроился Димка. Прокурор, не глядя на них, чуть обозначил шеей поворот в сторону Сойкина.