Показания Шерон Стоун - Зуфар Гареев

Звук новой пощечины.

– Не заводи больше со мной разговор про это! Неужели ты не понимаешь, что у нас любовь? Что у нас самые настоящие отношения!

Она плачет. Чепель обиженно одевается и спускается во двор.

В полумраке Чепель долго сидит на качелях в центре детской площадки. Подтягивается стайка малолеток (10–12 лет) с гитарой. Лидер – песняр по кличке Серый. И жалобна его сердечная песня, и трепетна, и навзрыд плачет гитара…

Жил один крутановский пацанС Ксюшкой милой он любил сасаца.

Все дружно подхватывают:

Но к другому Ксюшенька ушла,Чтоб с крутаном навсегда растацца.

Серый выводит:

Эсэмэски он писал и слалЕй стихи, и умолял остацца.

Хор подхватывает:

Непреклонна Ксюшенька была,Полюбив с другим теперь сасаца.

Серый ведет:

И тогда крутановский пацанЕй послал последнюю миссагу:

Малолетки дружно вопят:

«Видел я покруче буффира,Но тупняк такой еще ни разу!»

Эта песня приводит Чепеля в ярость.

– Эй, какие еще буфера? Вы чего, обалдели?

– А чего?

– А ну брысь по домам!

Малолетки обиженно удаляются:

– Не хочешь – не слушай… Здесь между прочим детская площадка, до 16 лет… Запарил… Короче, не всасывает…

Время порой скачет как лошадь. Не успели девять дней Бормана отметить, как снова девять дней – по случаю безвременной реинкарнации Кадровика в фиг знает что (именно так, ибо ни я, Марина к этому темному делу рук не прикладывали – не очень-то нам хотелось, чтобы сей товарищ в реинкарнированном мире был зубочитской ее, платочком, кошелечком, бусинкой и так далее. Даже слюнявчиком, тем более что Трегубова из этого возраста вышла давно).

По этому грустному поводу друзья собрались в загородном доме Амфитамина. Нынче баню дает он, его очередь…

Мужчины, положив руки на плечи друг друга по давней братской традиции поют:

Черный ворон, ты не вейся…

Амфитамин мечтательно произносит:

– Вот такой разговор был с Трегубовой. Сказала нет, мол, больше на свете Алексея Николаевича, а замуж хочу – жуть! Спросила: Вы – холостой? Разведенный, успокоил я ее.

– Так и спросила? – встревает дешевый Воняло. – Я тоже скоро буду разведенный…

Амфитамин мечтательно поет в одиночестве:

– Черный ворон, ты не вейся…

Вдруг:

– А не пошел бы ты в задницу, ворон?

Никто не понял:

– Ты чего?

– Что, пацаны, хорошо сидим? – заводит хитрую беседу Амфитамин.

– Хорошо.

– А все ли заслужили мягкой посадки такой?

– А почему не все?

– Все, значит? И забыли, что кое-кто из нас держал меня на подсосе когда-то?

Он отпихивает угодливо протянутый стакан:

– В жопу, Темик!

Все галдят дружно:

– Ты чего? Сейчас мы у тя на подсосе будем, так жизнь повернулась.

Амфитамин хитро поет в одиночестве:

– Вот кто-то с горочки… спустился… На подсосе, значит, у меня. Это дело хорошее, правильное. Это дело приятное для меня, не буду скромничать.

Холодком каким-то повеяло от слов его. Словно нож достал Амфитамин – и лезвием играет у горла то ли Темика, то ли Семика.

– Слышь, пацаны. Хочу, чтобы в натуре это было. Проценты набежали за эти годы.

Темик, понятно, напрягся:

– Не понял…

– На подсосе в натуре. Отсосали, чтобы в натуре. Неподецки.

Вот оно что!

Амфитамин гнет дальше:

– Это предложение, от которого невозможно отказаться. Кто готов?

– Ты это серьезно? А кто начнет?

Холод закрадывается все глубже в сердца верных друзей – не шутит Амфитамин, не шутит.

Амфитамин оглядывает всех проницательными глазами, тихонько напевая: «Черный ворон, ты не вейся…»

– А вот с Вонялкина начнем…

– Чего начнем? – тупит Воняло.

– Отсос. Ты заслужил его, бля буду. Помнишь, в 88-ом ты капусту рубил, а меня держал на какой роли, сучонок? А пятихатку зажал, помнишь? А Катюшку мою трахнул, помнишь?

– Да забудем! Когда все это было? Скоко водки выпито с тех пор, Гриша… Скоко таких, как Катька, переебли…

– Нет, Воняло. Может, ты и забыл, а я помню. Такое не забывается, просто откладывается до часа Х. И час этот пришел, дорогой.

У Вонялы, понятно, отпала челюсть.

– В общем, надо почмокать, брат… Мы же культурные люди. Любим, чтобы все тихо-мирно, правда?

– А если не почмокает Воняло? – спрашивает Семик.

– Ты знаешь, что будет. В Кремль не возьму. Ну и прочее. Свечку закажу в церквушке.

– Грозные у тебя шутки стали, – тихо говорит Темик. – Не рано?

– Ты погоди, не шурши. На тебя тоже есть досье.

– Значит, ты всех нас хочешь на отсос поставить?

– А почему нет? А кто у нас в стране не сосет?

– Ну, все… – умничает гнилой Воняло. – Так это же вообще…

– Вот оно, значит, как… – насмешливо говорит Темик. – Ну, чего, начинай, Воняло. Так карта легла.

– Я? Ребята, да вы чего?

– А можно он за всех? – уточняет Семик.

– Так и быть, можно. Пусть он спасет наше братство. Я не кровожадный.

– Слабонервным можно удалиться? – уточняет Семик.

– Можно.

Темик и Семик выходят.

Темик впадает в задумчивость: сидит, подперев голову руками. Семик как-то глупо топчется перед ним.

Семик шепчет:

– Ну, чего молчишь? Ты ж голова! Скажи чего-нибудь! Не шутит он!

Еще тише:

– Чего, кончать с ним будем?

– Ты это брось. Теперь соображать надо. Ты не видишь, как он поднялся. Скорее он нас, чем мы его.

Темик заглядывает в дверную щель:

– Сема, дурной ты, бля…

– Ну че, сосет? – волнуется Семик. – Видишь, чего он сказал? Сказал – мы. Мы – типа тайная миссия. Ну и завязки пошли!

Он отпихивает Темика:

– Дай, гляну. Отсосал бы Воняла, и все дела!

– Точно. Игра того стоит… Сосет, что ль?

– Да нет, терки пока…

Воняло неловко топчется перед Кадровиком.

– Мож водки перед этим делом? – спрашивает Амфитамин.

– Можно и водки.

Воняло сам себе наливает.

– За твое здоровье. Прости за все, что было.

– Ладно, я ж пошутил. Но так может быть со всяким, кто теперь крысятничать будет. Зови мужиков! Еще подумаете, что я в самом деле… Это просто предупреждение: если кто против меня черное что-нибудь задумает… Лучше сразу сознайтесь!

Все входят, с уважением хихикая.

– А мы того, брат… Не поняли… Думали, ку-ку, приехали…

– Артист! Как тебе такое в голову пришло!

Рассаживаются, преодолевая смущение, через время опять обнявшись по-братски поют:

Черный ворон, что ты вьешься…

Хорошая, кстати, песня, душевная. И всегда в России к месту, как ни поверни.

Она любит просыпаться по утрам когда солнечно и сыро, всю ночь шел дождь, а утром нещадно и благословенно парит…

…По широкому подоконнику ходит взъерошенная Степанида, строго поглядывая на Марину.

«Матушка, проголодалась…»

Трегубова громко зовет:

– Вера!

«Ты мне принесла письмо, Степанида? О том, что всю ночь шел дождь, всю ночь грохотало и сверкало, что все косточки смыло в ручей, а потом в реку, а потом в море, а потом, вообще, просто в безвременье…»

«Ну вот, растараторилась…» – бурчит Степанида.

«И на чистой-чистой земле никакой пищей не пахло, а пахло только июлем и озоном… и мокрыми ветвями… и сырой тяжелой водой… И на траве лежала я, щекой вниз…»

«Поутихла бы…» – поучает Степанида.

Марина говорит Вере:

– Принесите чего-нибудь Степаниде.

Вера приносит куриную ножку на блюдечке, ставит на прикроватную тумбочку. Степанида улетела с ножкой.

Между тем к завтраку в ее дом торопятся родители. Одна машина уже во дворе. Выходя из нее, Сергей Юрьевич чуть подвернул ногу, ойкнул. Через полминуты въезжает Валентина Михайловна. Родители стараются держатся солидно, выходит как всегда – чопорно.

– Выпрями спину! – не устает приказывать Валентина Михайловна. – Не хромай! Тебя это старит!

Отец пытается не хромать.

– Тебе уже надо подкрашивать брови. Ты знаешь, что Саркози подкрашивает ресницы и губы?

– Не делай глаза круглыми! Так смотрят только гастарбайтеры!

Эти педагогические завтраки повторяются регулярно каждую неделю, круглый год. За завтраком прислуживают Вера и ее пожилая мать. Мать привычно пилит дочь.

– Всю жизнь с тобой как на пороховой бочке, всю жизнь! Скажи, чего ты хочешь? Что с тобой происходит?

Марина снимает с вареного яйца плотную нарядную рукавичку, берет яйцо в руки и тупо смотрит на мать как на пришельца из далеких миров.

– Ты путаешься с какими-то бандитами! Они же убийцы! Убийцы все!

«Я и сама убийца…»

– Ты подумала об отце, о его реноме?

– Папа у тебя есть реноме?

Валентина Михайловна не дает ответить:

– Ты была такая хорошая тихая девочка! Посмотри, в кого ты превратилась!

«Теперь в ворону наверно. Или в кобылицу. Я покажу Чепелю, как громко писают кобылицы на закате и на рассвете».

– А я отвечу: в труп ты превратилась! У тебя нет блеска в глазах и нет интереса! Скажи, ты страдаешь аутизмом?