Дыхание жизни - Арусяк Артемовна Сарибекян

увидела.

– Что, мам?

– Это все ты виновата!

– Опять??? женщина покраснела от возмущения.

– Да! Ты её называешь каким– то непонятным именем! Вот её и сглазили! Что за Энн?! Если её Нарына зовут! Я слышала, что когда не своим именем называют, тогда и могут сглазить!

– Правда?

– Я что, тебе вру???

– Видишь. Ты виновата.

Энн спокойно пошла дальше, пока они спорили. Но войдя обратно, Назени уже соглашалась со свекровью и чистила для неё фрукты.

– Мама правду говорит, дочка.

– Я не верю во все это, мам, тихо произнесла Энн.

– Придётся поверить! И на базар тот не ходи! Там, наверное, эти женщины сглазили, ведь моя дочь подобна цветку. Такая прелестная, а их дочери в подметки тебе даже не годятся. Ты мой цветочек.

Весь оставшийся вечер Назени и свекровь вспоминали случаи и имена и в конечном итоге согласились, что больше нельзя изменять имя внучки. А Энн пришла к выводу, что ей действительно не стоит видеться с Микаэлем.

Когда она раскрыла книгу, которую приобрела на базаре, из неё упало письмо, сначала она хотела его выбросить, но любопытство взяло вверх, и она начала чтение. С первой строчки все мысли улетучились из её головы… эти слова будто сжали в тиски её сердце, она, кажется, побледнела сильнее. Мороз прошёлся по коже, и дышать стало тяжело.

Письмо:

«Пытались уничтожить мой алфавит, чтобы я разучилась читать. Они пытались сжечь мои храмы, но им не под силу уничтожить храм, что в каждой армянской душе. Нас учили чужим молитвам, а мы через боль и кровь шептали: “Hayr mer”. Мы возродились, чтобы гореть, но не погибать. Словно самый прочный метал, который куют огнем. Я горела, горит и душа по сей день, а сердце болит… Все так же. Дожди льются, а всю нашу кровь так и не смыли с Земли. Солнце греет, а этот ужас и боль не согреет. Время летит, а память остается. Тогда что же, не говорить? Для чего молчать? Или для кого?

Почему ты каждый раз смотришь на свои руки? бабушка спросила меня однажды.

Я сжимала в своих руках абрикосовую косточку слишком долго, а теперь каждый раз, когда смотрю на свои ладони, я вижу рубцы и память. Даже мои руки помнят… я никогда не смогу забыть – шепнула я…

В одной ладони я сжимала крест, а в другой абрикосовую косточку, которую мне отдал папа за пару минут до того, как в дом ворвались палачи. Кровь так и текла, потому что серебро вонзилось в кожу. Но я не могла бросить. Не могла! Это было так же, как сдаться. Как предать свой народ.

Я умирала много раз. Но кажется мне приказано было Жить.

И первый раз тогда, когда в наш дом ворвались люди и на моих глазах убили всех членов моей семьи. Я тогда прижалась к стене, так, словно это единственная опора, будто я сейчас рухнула бы и… проснулась. Как же я мечтала проснуться!

Меня схватили, не щадя потащили за волосы по дому. Моё домашнее кремовое платье рвалось, ведь с пола торчали головки от гвоздей. Но это меня не беспокоило. Я хотела остаться там, с моими родными. Рыдала, оставляя свой дом, когда меня вытащили. Они смеялись и подожгли дом. Я слышала, как огонь охватывает каждый уголок нашего дома, и чувствовала, как огонь ненависти охватывает меня. Моё сердце.

Убейте меня. Бросьте в этот огонь!

Что она там бормочет?! смеясь, произнёс один из них.

Убейте меня!!! громче кричала я, иначе вы будете жалеть веками! Бросьте меня в огонь!!! кричала я, сидя на сырой земле, вы будете жалеть веками!

Этот ужас и боль охватили меня. Я знала, что смогу умереть лишь тут, в этом огне. Но мои палачи не послушались меня.

У меня были рыжие кудрявые волосы, ниже плеч. Порой моя мама, говорила, что, когда она смотрит на меня, то ей кажется, что моя голова горит. Особенно летом, под солнечными лучами именно так и казалось. Сейчас же у меня горела душа.

Если бы они убили, каждого кто их просил, а не убивали тех, кто боялся, тогда нас сломали бы. Но убивали невинных, тех, кто не смог и не сможет им ответить. Меня оставили, чтобы клеймо Убийц я показала всему миру. Веками, такие как будут нести Память.

Память… воспоминания… кажется, нет страшнее орудия. Я помню их хохот, я помню, как меня привели куда– то и бросили на землю, так как не бросают помои. Я слишком ярко помню, как их лезвие вонзалось в ещё живую плоть моих близких и забирали их жизни. Не помню лишь свой крик… я была оглушена болью. Запомнился вкус моей крови, они ударили меня по лицу пару раз. Я хотела их придушить и напала на одного из них, сначала он достал нож чтобы поставить точку в этой истории, но кто– то швырнул меня на землю. В порыве найти самый острый камень я увидела свой крест и абрикосовую косточку.

Из Армении нам привезли абрикосы друзья отца, он сказал мне:

– Աղջիկս, ոչ մի ծիրան չի կարող մրցել մեր ծիրանի հետ: Այն ծառը, որը չի աճել մեր հողում՝ չի կարող այնպիսի բերք տալ, որը հայի հոգին կլիացնի: 6(Доченька, никакой абрикос не сможет сравниться с нашими абрикосами, даже если они будут расти на самой лучшей почве. То дерево, которое корнями не вонзилось в нашу священную землю, не сможет подарить те плоды, которые смогли бы утолить тоску души армян. Нет той тени, кроме тени наших храмов, где наша душа сможет обрести покой. Даже если ты будешь в самом лучшем месте этой планеты, ты все равно будешь тосковать по своей Родине.)

– Могу ли я посадить ее у нас в саду, папа? улыбнулась я, он вложил в мою ладонь косточку и сказал:

– Даже она обретёт покой только тогда, когда ты посадишь его на нашей земле…

– Почему ты так говоришь? К нам тут неплохо относятся, я услышала, как постучали в дверь и потом резко вошли… С этого момента в мою судьбу ворвался ужас…»

Энн быстро спрятала письмо и задрожала…

Что это? Чья– то судьба? Чья– то жизнь?!! Она заплакала, ведь тот ужас, который она почувствовала во сне ничто, по сравнению с тем, что люди испытали…

Глава 13.

Энн вместе со своим женихом пришли в театр, на новую постановку. Она пыталась забыть это письмо, но душа