Явление Зверя - Александр Ермаков

Директор выглядел обосранным и надутым, как лягушка с соломинкой в жопе.

Завлаб — вызывающе недовольным.

Научный руководитель выглядел как рассудительный человек. А полковник, как полковник перед жопонамыливанием.

Позднее в своем классическом жизнеописании Мойши Зиберовича «Подвиг разведчика» (изд-во Милитари Артис Пресс, Гонкуровская премия) Рувим Ольсон так прокомментировал эту встречу:

"Жизнью было предопределено раббе Мойше встречаться с несметными толпами гоев, но даже в его жизни редко когда в одном помещении одновременно собирались столь разные типажи. Чтобы быть понятным читателю, опишу гипотетическое отношение персонажей этого сейшена к гусю.

Мойшу Зиберовича гусь мог заинтересовать, как обьект потенциально перспективный в структуре стратегической обороны АСД, как некий биоморфный сенсор систем раннего обнаружения.

Для завлаба исключительно самоценным являлся сам процесс познания сложной биосистемы «гусь». Исследование — все, конечный результат, да ну его к дьяволу — в этом суть его жизненного кредо.

Директора ни гусь, ни процесс в отдельности интересовать не могли. Его интересовало, чтобы процесс гусеведения протекал согласно проекта и в отведенные сроки утвержденного план-графика НИР [4].

Научного руководителя интересовало, как гусем можно заинтересовать Зиберовича.

Полковника Приходько гусь интересовал вкусом мяса." Т.5, гл. 39.

Скрюченная фигурка легендарного генерала пугала полковника больше чем десяток краснорожих, орущих маршалов.Не столько силой воли, и силы и воли у полковника оставалось мало, а вошедшими в плоть и кровь требованиями строевого устава, приодолев гипнотическое воздействие полного волоокой грусти Зиберовического взгляда, он со всей возможной четкостью промаршировал на середину кабинета и щелкнув каблуками вытянулся во фрунт.

— Начальник охраны Дубненского— начал было отдавать рапорт Приходько, но внезапно был прерван настойчиво мягким голосом из затененного угла.

— Ой вей! Ну скажите пожалуста — кому нужен весь этот гевалт. Ми же тут все свои, не правда ли, Виктор?

Правдой тут и не пахло. Своих в этом кабинете полковник Приходько в упор не видел. Генералу Зиберовичу своим мог быть разве что тамбовский волк.

— Так точно! — За неименеем лучшего выпалил полковник, очень однако неприятно смущенный таким фамильярным обращением.

— Вот я же за это и говорю. Виктор, ви знаете потрясающую новость? Глаза Мойши излучали доброжелательный интерес.

Полковник Приходько не знал, так и ответил:

— Никак нет!

— Вай-нет? Да что ви мине говогите? Ви не знаете за последнюю новость? Ее же знает весь Брюссель. — Мойша удивленно тряс накладными пейсами. — Там все только за это и говорят. А говорят в Брюсселе только за то, что на Шпицбергене открывается новая секретная база. Это же замечательно! — Мойшины глаза лучились профессионально поставленным искренним счастьем. Он зателодвигался так, словно сегодня праздник Пурим и он кинется сейчас в обнимку с офицерами отплясывать хава-нагиву. Из системы вентиляции потянуло фаршированным фишем.

Офицеры, однако, хореографический порыв Зиберовича отнюдь не поддержали. Начальник охраны выпучив глаза даже отступил на шаг, а директор заметно сдулся.

Замечательного в этой новости они ничего не усматривали. А усматривали одну только подлость темного шпионского разума. Секретные базы плодились как белые мыши в вивариуме и так же внезапно исчезали. Естественно никто и никакими циркулярами руководящий состав Дубненского Центра об этом не уведомлял. Но ход мысли Зиберовича показался офицерам чемто уловимо неприятным.

— Я как то имел в тех краях один маленький гешефт. — Продолжал ласково откровенничать Мойша. — Ви знаете, мине там понравилось, даже больше чем в Сахаре. Ви спросите почему? Я вам отвечу — там очень даже трудно умереть от жары. И с кем я не говорил за эту тему, все били со мною согласны. Это значит что я прав! — Мойша улыбался, словно на шару завладел кошерной курицей. — И потом, там столько снега! Если хочется освежиться, всегда можно его немножечко натопить, жаль только, что не всегда это есть чем сделать.

Мойшины излияния все меньше и меньше нравились административной части участников совещания. Полковник Приходько огорчительно убедился, что его, помимо воли, пристегнули в одну с директором упряжку, а кучер Зиберович гонит ее по непотребному азимуту. Даже сбросив с хвоста кучера, что само по себе было маловероятно, полковник оставался тет-а-тет со своим коренным. Директор еще припомнит ему сегодняшние скачки.

— Ви конечно можите мине не повегить, но я вам все равно скажу, — со свойственной разведчикам откровенностью чистосердечничал Мойша. — Там на небе иногда такое горит! Это почти так красиво, как неоновые лампочки над Дерибасовскими борделями, только когда ви на ето смотгите надо тегеть себе нос. А то был один поц, но поленился это делать. Ви будете смеяться, но он тепегь ходит без носа, как будто вишел из этих самых Дерибасовских борделей. Ну тех, которые раньше держала тетя Софа. Это такая замечательная женщина! Но ее муж получил повышение по службе и сейчас работает на Сицилии. И тетя Софа должна била туда поехать, оставить свою родную Одессу. И теперь Дерибасовская совсем не лучше всякого там вшивого Бродвея, там осталась одна шпана. — Мойша, как в воды Понтиды, погружался в лазурные воспоминания.

— Во разошелся пархатый, чтоб тебя! — Зло думал директор, природно отторгавший от себя идеи демократического интернационализма. Глубины его великодержавной офицерской души тяготели к исконному жидоборству. Завлаб, как интеллигентный человек, естественно антисимитом быть никак не мог, но представить себе Энштейна, жующим мацу, категорически отказывался.

Полковник Приходько по простоте свойе широкой степной души, не был лишен некоторых предрассудков. Но касались они не столько этнических начал, скорее половых. Был он мужским шовинистом, а что до национального вопроса — знавал он нескольких жидовочек, очень даже ничего себе, славные были бабенки.

Научный руководитель неизменно воспарял значительно выше такого рода житейских нестыковок, в кулуарных беседах доверительно пошучивал: все мы, мол, господа, родом из Одессы, все мы не без прожиди.

— Да, но если ви ничего не слыхали за эту базу, — не унимался настырный Мойша, — значит ви вообще ничего не слыхали?

— Так точно! — К месту, не к месту гаркнул полковник.

— Ви знаете, — Мойша обратился к директору, — я не хочу сказать, что я такой умный, как раббе Голдхер, ну тот, что раньше жил на Брайтон Бич, а потом эмигрировал в Одессу и делал там на Дерибасовсой обрезания маленьким еврейским мальчикам. — Мойшины глаза затуманились сентиментальной нежностью детских воспоминаний. — Он и мне сделал обрезание. Да, я не такой умный, но всеже иногда кое-что слышу.