Триумвиры. Книга вторая - Милий Езерский

Цезарь знал этих людей по именам: несколько скрибов докладывали ему за день до приема о положении, занимаемом магистратом или молодым человеком, о связях просителя со знатными лицами, об его долгах и богатстве родителей. Взвешивая, насколько мог быть ему полезен тот или иной человек, Цезарь щедрой рукой расточал богатства, — вербовка сторонников была основной целью, а свидание с Крассом и Помпеей завершало дело, ради которого триумвиры должны были встретиться в Лукке.

Пиры и увеселения следовали один за другим — Цезарь не жалел денег; а когда почти одновременно прибыли Красс и Помпей, один в сенаторской, другой в консульской тоге, когда заиграли трубы и ликторы, предшествовавшие лектикам, стали разгонять праздный народ, Цезарь вскочил на коня и поехал им навстречу.

Сердечно обнялись и расцеловались. Потом пошли пешком: стройный, высокого роста Цезарь, седой, коренастый Красс и тучный, широкоплечий Помпей. Беседуя с ними, Цезарь уловил в глазах Помпея зависть, а в речах — скрытое раздражение; Красс же был невозмутим.

«Красс, по крайней мере, честен, — думал Цезарь, — он не злоумышляет против меня, зато Помпей неискренен. Неужели родство не сблизило нас? Оба они враждуют, тайно подкапываются друг под Друга, но я должен помирить их, чтобы трое составили тело, объединенное одной волей и одним стремлением».

Он спросил Помпея о здоровья Юлии, о семейных и личных делах и равнодушно слушал рассказ Помпея о беременности жены, о сыновьях, которые мечтают о военной славе и подвигах, учатся ездить верхом, владеть копьем и мечом и хотя преуспели уже в греческом языке, но эллинская литература и искусство мало их занимают.

— И в самом деле, — прибавил Помпей, самодовольно поглядывая на Красса и намекая на его сына Публия, большого почитателя Цицерона, — зачем мужу, который готовится быть полководцем, ораторское искусство и умение изощряться в спорах? Ему нужен меч, копье и наука передвижений войск во время сражений.

Однако Цезарь, смотревший на семью, как на средство к достижению заветных целей, только пожал плечами.

— Будущее покажет, на что способны твои сыновья, — сказал он, — и любоваться ими прежде, чем они прославились, это значит, подвергаться разочарованию.

Помпей хотел возразить, но они уже входили в дом, и Цезарь спрашивал раба, отправились ли уже его любовницы, на прогулку и кто из плясуний остался дома.

— В кубикулюме находится юная секванка, которую ты приказал не беспокоить, — говорил невольник с бритой головой и лицом. — Она плачет… не ест и не пьет…

Это была рабыня, купленная Цезарем на невольничьем рынке в Лугдуне, четырнадцатилетняя белокурая девочка с пугливыми глазами и румяными щеками. Цезарь хотел ее сделать своей наложницей, но она отбивалась от него, кусаясь и царапаясь, как дикий зверек.

— Не ест и не пьет? Я навещу ее позже…

В атриуме он предложил триумвирам возлечь за стол и пообедать, а затем, подняв фиал за их здоровье, выплеснул несколько капель вина в честь Вакха.

— Друзья, — сказал он, — наша судьба зависит от нашей сплоченности, любви и единства. Пока мы держимся один за другого, никакая сила в мире нас не опрокинет, но стоит лишь начаться раздорам, как аристократы раздавят нас поодиночке. Поэтому, друзья, умоляю вас, во имя богов, перестаньте враждовать друг с другом!

— Разве мы ссорились? — притворно удивился Красс. — Мы жили мирно, и Помпей Великий ни в чем не может меня упрекнуть…

— Верно, мы не ссорились, — усмехнулся Помпей. — Но я знаю, что ты, Марк Лициний, возбуждал против меня Клодия, да и ты, Гай Юлий, натравливал его на меня, несмотря на наше родство… Этот подлый Клодий…

Цезарь спокойно перебил его:

— Ты несправедлив, Гней Помпей! Меня, выдавшего за тебя дочь, обвинять в кознях? Постыдись. Никогда я не приказывал Клодию травить тебя. Правда, он мне подвластен, потому что я вождь популяров, как и ты, Помпей…

Помпей молчал, опустив глаза.

— …и я прикажу Клодию оставить тебя в покое. Вмешался Красс.

— Ты, Гией Помпей, обвиняешь меня несправедливо, — молвил он. — Скажи откровенно, за что ты меня ненавидишь? Скорее мы должны сердиться на тебя: я — за отнятую у меня победу над Спартаком, а Лукулл…

Помпей вскочил, — лицо его пылало.

— Молчи! Подлые завистники распространяют лживые слухи, сам Лукулл старается меня очернять, — но кто, как не я, победил Митридата, завоевал Иудею и ряд азийских царств? Что принадлежит Лукуллу, то Лукуллово, а что мне — то мое!..

— Тише, друзья, — приподнялся Цезарь, — оба вы велики, а кто выше, — рассудит потомство. Не время ссориться, когда враги злоумышляют против нас. Я подымаю фиал, во имя Зевса Филия, за нашу дружбу: да будет мир ненарушим среди триумвиров!

Они встали, обнялись и поцеловались.

— А теперь, друзья, — продолжал Цезарь, — возлягте вновь и слушайте. Если вы согласитесь выставить кандидатуры на консульство, я помогу вам добиться его на следующий год, а для этого пошлю в Рим своих воинов: они будут голосовать за вас. И вы получите: ты, Гней, Африку и обе испанские провинции на пять лет, а ты, Марк Лициний, — Сирию на такой же срок. А для меня вы должны добиться управления тремя Галлнямн на следующее пятилетие…

Помпей равнодушно слушал, и это равнодушие волновало Цезаря. Зато оживившееся лицо Красса ясно говорило о сдерживаемой радости.

— Ты, Марк Лициний, завоюешь парфянское царство, разбогатеешь втрое или вчетверо, а самое главное — прославишься навеки. Недаром тебя сравнивают по военным дарованиям с Александром Македонским!

Красс сжал Цезарю руку. Он не мог говорить от волнения, только глаза преданно и восторженно смотрели на Цезаря.

— Твой сын Публий, — продолжал полководец, — оказался храбрым, способным и не лишенным дарований. Сейчас под его начальствованием находится часть конницы, и я обещаю тебе, дорогой Марк, что на полях битвы он научится опрокидывать в боях турмы отчаянных галльских наездников!

— Да поможет тебе Юпитер во всех твоих помыслах п стремлениях, — вымолвил, наконец, Красс и протянул виночерпию чашу: — Налей. Что же ты, Гней Помпей? Выпьем за здоровье Гая Юлия Цезаря!..

Помпей нехотя поднес кубок к губам, но Цезарь остановил его.

— Подожди, — пристально взглянул Цезарь на него. — Будь откровенен: скажи, что не радует тебя в моем предложении?

Помпей, хмурясь, взглянул на него:

— Почему ты умолчал об Италии?

— Ты хочешь Италию? Бери ее.

— Также Африку и испанские провинции?

— Конечно.

Лицо Помпея прояснилось, — улыбка мелькнула по пухлым губам.

— Клянусь богами, — весело вскричал он, — теперь, когда все мы пришли к соглашению, я ожил, помолодел! Испанией и Африкой я буду управлять через легатов, а сам останусь в Италии, чтобы не покидать любимой жены.

Красс едва сдерживался от негодования. Вымогательство Помпея казалось ему неслыханной наглостью: они, триумвиры, только что договорились о взаимной поддержке и не успели еще разойтись, как один уже торгуется…

— Скажи, Цезарь, — спросил Красс, — верно ли, что Галлия тобой завоевана? Не присоединил ли Ты незавоеванных земель?

— Тебе писал Публий?

— Публий писал, но не об этом:

— Вся Италия уверена, что Галлия завоевана, следовательно, она завоевана, — засмеялся Цезарь. — А когда начнутся восстания, я примусь усмирять непокорные племена!

— Разве ты уверен, что Галлия восстанет? Тогда зачем же ты объявил ее римской провинцией?

— Объявление Таллин провинцией будет причиной восстания свободолюбивых племен. И, как только они подымутся, мой легат Лабиен вторгнется в область треверов, Квинт Титурий Сабин — в северную Галлию, Публий Красс — в Аквитанию, а Децим Брут, к которому присоединюсь и я, приступит к постройке судов на Лигере в области венетов.

— Ты хитроумен, Цезарь! Только предупреждаю тебя: не превысь своей власти, иначе сенат отзовет тебя…

— Сенат?! — вскричал Цезарь. — Сенат это мы — триумвиры! Вся власть, могущество, весь Рим с его владениями, — всё наше, всё в наших руках! Не так ли сказал Гомер:

«Боги все разделили на три части, и каждому царство досталось».[3]

Бледное лицо его окрасилось румянцем, — глаза блестели. Хлопнул в ладоши.

— Приведи, — приказал он подбежавшему рабу, — неутешную секванку… Только, друзья, скорбит Ниобея не о погибших детях, — над ней занесен Дамоклов меч!

Красс и Помпей засмеялись.

Вошла юная секванка, робко остановилась посреди атриума. "Подняв испуганные глаза на Цезаря, она отшатнулась от него и побежала в кубикулюм.

Побагровев, Цезарь встал.

— Я  оставлю вас, друзья, на одну клепсу,[4] — сказал он и пошел за нею.

 — Непокорная рабыня сопротивляется, — улыбнулся Красс, — и я буду удивлен, если Цезарь не обуздает ее строптивость.