Пустоид - Ричард Хелл

Она сначала скептически смотрит на него, а потом целует. Он вытирает губы и отпивает еще вина, воображая, что с той стороны стекла к окну прижимаются плоские лица детишек с дырками вместо носов. Он вынимает руку у нее из-под юбки и идет в туалет пописать. Когда он берет в руку свой член, его это сразу заводит. Он возвращается в комнату и опускается на диван рядом с подругой. Но тут же встает и подходит к окну, жестами подзывая Мелиссу.

— Иди посмотри, — говорит Рот, глядя в окно. За окном, ниже футов на двадцать — рубероидная крыша соседнего дома. Посреди крыши приподнимается люк и застывает под углом 45° к поверхности. Примерно на середине прямой между окном Рта и люком стоит грязный белый петух, время от времени вертит башкой во все стороны, и его красная бородка болтается туда-сюда. Кое-где перья повыдерганы, и видны пятна розовой кожи. Он проходит два фута в одном на правлении, три фута — в другом, еще два фута — в третьем. — Это последняя девушка, которая мне улыбнулась, — говорит Рот. — Сразу забудь, что я это сказал. Если об этом узнают, меня убьют… медленно. Теперь моя жизнь в твоих руках. — Он обаятельно улыбается, думая про себя: «Не может быть, чтобы жизнь у меня и вправду была такой скучной; надо почаще заниматься сексом».

— Даже не знаю, что сегодня со мной такое, — говорит он. — Наверное, не выспался. Не смог вчера ночью заснуть. Так и не спал всю ночь.

— Да все нормально, — говорит Мелисса. — А почему ты не мог заснуть?

«Я, потому что, себя щипал», — думает он, а вслух говорит:

— Я еще слишком молод для того, чтобы спать. Вот черт. Теперь понимаешь, что я имею в виду? Ладно, попробую объяснить тебе по-настоящему, почему я не смог заснуть…

— Да мне уже неинтересно.

— Я тебя не виню. — Он обнимает ее. — Я так устал. Давай ляжем…. и… солжем… ляжем и солжем. [21] Я не буду вообще ничего говорить… я не буду… не буду вообще ничего говорить… закрой мне глаза…. и сама тоже закрой глаза… Пойдем. — Он ведет ее в спальню. — Я так устал. Давай просто ляжем в этом фантастическом свете — окна такие грязные — и умрем от оргазма во сне. [22] — Он снимает ботинки, носки и рубашку и ложится в постель. Она снимает туфли, но остается в рубашке и брюках.

— Хорошая мысль, — говорит она.

Их лица так близко друг к другу — как мохнатые мордочки двух детенышей-шизофреников, они зализывают свои раны, бойфренды-гелфренды. Разрез, глубокая рана в воздухе, преемник животных, откуда течет самая вкусная кровь, требует пристального внимания от языка в своем теле. Человек — это глубокая яма в глубокой яме, которую исцелит только льстивый шелест. Только рот. [23] Рот погружает язык ей во влагалище. Его член разрезает разрез, как масло, и его уже нет. Их уже нет.

VII

Их уже нет. Дураки нас обхитрили. На счет него я был прав. Красная сморщенная прорезь, окруженная волосами. Могу войти к ней в задницу и обойти вокруг. Задница в заднице, можно сказать, или, как скажут циники среди вас: задница в заднице в заднице, — или как скажут мистики: задница в заднице в заднице в заднице. Задница. Слово приобретает ритм. Обзаводится лепестками. Пизда, задница, член, сиськи, поршень, коробка передач, педали… [24] В конце концов, это всего лишь мы, кто обнаружен и разоблачен — в комнате, где сношаются Рот и Мелисса. Они нас не замечают. Они нас не видят! Мы нереальны! Мы только глючимся. Мы даже не можем побиться головой о стену — мы просто проходим сквозь и падаем… падаем непонятно куда… и приземляемся в позе лотоса, и обсуждаем стратегию. Если мы не в состоянии понять, нам охота хотя бы пощекотать свои нервы. Как странно чувствовать себя униженным и оскорбленным, когда ты совсем один!

Но Рот по-прежнему не может заснуть. Когда он голый встает с кровати, выпутываясь из простыней, Мелиса приоткрывает глаз. Он говорит ей: Спи, спи. А мне нужно тут кое-что сделать. Я скоро вернусь. Он оставляет ее на кровати, она лежит, подтянув колени к груди.

Он выходит в другую комнату и садится в кресло, сна — ни в одном глазу, он знает, что клетки мозга, которые не восстанавливаются, загниют у него в голове — он чувствует, как они отмирают, — если он будет лежать в постели, когда у него бессонница. Он сидит в кресле, и лампа сбоку от кресла неразборчиво пересыпает песок в песочных часах своего желтого света. Он сидит в кресле, время от времени фокусируя взгляд на черном окне в хрустально острой усталости, в пронзительной скуке — такой знакомой и близкой. Ему так же просто войти в ощущение близости, как и самому этому ощущению. Близость — удобная и уютная, а ощущение — это стена. Но это всего лишь молоденький мальчик, который сидит в одиночестве, ночью, покуривая сигарету, пока его девушка спит за стеной. Он растерян и парализован распознанной мыслью, что люди любят либо плоды своего воображения, либо вообще все, но обязательно что-нибудь любят, в то время, как он, мистер Блэк, все ненавидит — и что тогда остается? Его собственный разум, который противен ему больше всего остального. Вот он, наедине со своим сознанием, все тот же старый вампир. Его это заводит. О Господи. Я обречен, думает он. Ням-ням, объедение. Но он также осознает, что он сейчас предает человека, который обожает Мелиссу. А дальше приходят такие мысли: я всего лишь бессодержательная метафора для… и даже не я, а мой разум, где происходят эти искажения, он всего лишь метафора, случайный аналог, параллель для… чего-то другого, что происходит на самом деле. Когда же я выберусь из своего сознания, сойду с ума и попаду в это «что-то другое»? В голове — пусто. Открытые глаза ничего не видят. Он доступен. Для… нет… он начинает качаться в кресле. Кресло скрипит. Он старается качаться плавне, и скрип умолкает, он качается плавно-плавно, вперед-назад, беззвучно, как человек, погружающийся в дремоту, он качается плавно-плавно… отяжелевшие веки, терпимый вступительный взнос — два доллара, руки со следом, чтобы положить в рот, на который есть деньги у каждого — твоя интересная внешность, на тебя очень приятно смотреть: дай мне лицо, и я посмотрю на него приятно, я полюблю этот взгляд, а потом я пройду посвящение и вступлю в… приключение… испытание… [25] где каждый медленно падает на свой собственный остров, и его преподносят, как вишню, на добросовестно произведенном, чтобы исполнить твои желания, вмятина, прорезь, входишь туда, где ждут сиськи, исподволь истекая, тебе по щекам, пока ты не станешь настолько грязным, что тебя не отмоет уже ничто, кроме любви, пока ты дремлешь, представляя себе ливень, скомпонованный пересаженной кожей, плотью, костями… выходишь из брызг, и тебя там встречают — человек, о котором ты думал вчера. Он немного поправился и напоминает тебе человека, к которому ты прикасаешься ночь за ночью за ночью за темно синий чернильный и влажный бархат пачкает тебе руки, и ты понимаешь, что больше не выдержишь — объяснять еще раз, почему они у тебя такие. Рот заставляет себя подняться через слои серебристых волн с дурным вкусом, лишенный памяти, с пустой головой, прозрачный, свободный от всяких душевных волнений, далекий от всего, он не оставляет следов на земле. Ни следов, ни впечатлений. От его кожи не отражается даже свет, он сидит неподвижно, но он — великан, и продолжает расти еще, наружу, вовне, он растет и растет, он уже больше, чем мир, он — часть сознания всех и каждого, дыра у него в груди, его живот будет наполнен слезами. Он — магнит для слез, существо, которое тянет воду из глаз человека, он не задумывается об этом, все происходит само собой, просто такая у него функция — высасывать слезы, впивать их в себя через рот и разбухать от избытка влаги, когда они наполняют его нижние веки, выкачанные из слезных каналов людей — тех, кто нечаянно приподнимают внутренние уголки бровей к небу и падают в изнеможении, падают на пол и катятся, пытаясь наполнить легкие, ничего не понимая, в полной растерянности, нет, так не бывает, не может быть, чтобы ты делал такое со мной, не может быть, чтобы это происходило со мной, я сдаюсь, их слезы сочатся сквозь стены и сквозь деревья, они сочатся сквозь кожу Рта, пока он сидит, люди полосуют себя по горлу в экстазе вступления в не могу остановиться, островок безопасности, хватит хрипят они, пожалуйста, помоги мне, спаси меня, вода стекает у них по лицам, сотрясаясь в конвульсиях, теперь ты это видел Господи теперь ты счастлив, я хочу сделать тебя счастливым, прости меня, прости меня, отдаюсь тебе на милость, я такой слабый, такой слабый вот правда прости что я притворялся, я — твой, одно слово и я победил, о нет, нет, я не разговариваю ни с кем, я разговариваю с никем, я — никто, от меня ничего не осталось, кроме судороги, эта судорога, я — судорога, что разражается жутким смехом, делает кувырок, бьется о стену и лежит на полу, раскинув руки, закрыв глаза, Рот на другом конце света пьет слезы человека, который сжимается в черную точку, жалея, что это не смерть, потерянный, и идти все равно некуда, точка точка точка, точка точка точка, точка точка точка…