Смерть - мое ремесло - Робер Мерль

- Тебе, пирожное?

- Ну да. И тогда, послушай-ка, что я сказал ему! "Раз так, - сказал, я и вторую вазу кокну!.."

Я остолбенело уставился на него.

- Так и сказал? А он что?

- Он засмеялся.

- Засмеялся?

- Старик так и закатился! Аж до слез... А потом говорит... Ну не вредный ли старик, а?.. Потом, значит, говорит: "Ах ты поросенок, если ты это сделаешь, я подобью тебе второй глаз!"

- Ну а потом? - спросил я машинально.

- Я засмеялся, и мы стали играть.

Я смотрел на него, разинув рот.

- Стали играть?

- Да!

И он с восторгом добавил:

- Поросенок! Он называет меня поросенком!

Я наконец вышел из оцепенения и только тут заметил, что опять не считаю шаги. Я взглянул на часы. Прошло уже полчаса перемены. Я опаздывал самое меньшее на двадцать переходов. Со штрафными это составляло уже сорок. Я понял, что мне никогда не наверстать упущенного. Меня охватил ужас, и я почувствовал ненависть к Вернеру.

- Что за муха тебя укусила? - проговорил Вернер, стараясь поспеть за мной. - Куда ты? Чего это тебя все время несет к этой стене?

Я не ответил и снова принялся считать шаги. Вернер не отставал от меня.

- Кстати, - сказал он, - я видел тебя сегодня утром в церкви. Ты каждый день там бываешь?

- Да.

- Я тоже. Почему это я никогда не встречаю тебя на обратном пути?

- Отец всегда после службы остается еще на десять минут.

- А зачем, если обедня кончилась?

Я резко остановился и спросил:

- А вы не молились... из-за вазы?

- Молиться? - переспросил Вернер, вытаращив на меня глаза. - Молиться? Из-за того, что я разбил вазу?

С отчаянием я заметил, что снова сбился со счета.

- Отвяжись!

- Скажи, а разве ты молился бы из-за какой-то вазы?

- Отвяжись.

Он отстал от меня, и я вернулся к часовне. Но он снова догнал меня. Стиснув зубы, я начал отсчитывать шаги. Минуту он молча шел рядом, потом вдруг разразился хохотом:

- Вот оно что! Значит, ты молился бы?

Я остановился и бросил на него злобный взгляд.

- Не я! Не я! Мой отец молился бы.

Он удивленно посмотрел на меня.

- Твой отец?.. - он захохотал еще сильнее. - Твой отец? Вот умора! Твой отец молился бы потому, что ты что-то разбил!

- Замолчи!

Но он уже не мог остановиться.

- Вот умора! Старина, значит ты разобьешь вазу, а твой отец молится! Он что, сумасшедший, твой старик, Рудольф?

- Замолчи! - крикнул я.

- Но ведь он...

Я набросился на него с кулаками. Он отступил, поскользнулся на мокром снегу, попытался сохранить равновесие, но упал, подвернув ногу. Раздался хруст, он дико закричал - сломанная кость прорвала кожу около колена и торчала наружу.

Осторожно скользя по снегу, к нему поспешили учитель и три старшеклассника. Через несколько минут Вернер лежал на скамейке, вокруг него столпились школьники, и я с ужасом смотрел на кость, торчавшую из его колена. Вернер был бледен, он лежал с закрытыми глазами и тихо стонал.

- Ах ты, неловкий какой! - сказал учитель. - Как же это ты так?

Вернер открыл глаза, заметил меня и слабо улыбнулся.

- Я бежал и упал, - проговорил он.

- Сказали вам не бегать, когда такой скользкий снег!

- Я упал, - повторил Вернер.

Голова его откинулась назад, он потерял сознание. Старшеклассники осторожно подняли его и унесли.

Несколько минут я стоял как вкопанный, подавленный тяжестью своего преступления. Потом, вытянувшись в струнку, я обратился к учителю:

- Пожалуйста, разрешите мне пойти к отцу Талеру.

Учитель посмотрел на меня, взглянул на часы и кивком головы разрешил мне идти.

Я подошел к северной лестнице и, перепрыгивая через ступеньки, побежал наверх. Сердце мое тревожно стучало. На третьем этаже я свернул налево, сделал еще несколько шагов и постучал в дверь.

- Войдите! - раздался громкий голос.

Я вошел, затворил за собой дверь и снова вытянулся в струнку. Отец Талер стоял в комнате, окруженный облаками табачного дыма. Он помахал перед собой рукой, чтобы разогнать их.

- Это ты, Рудольф? Что тебе?

- Простите, отец Талер, я хотел бы исповедаться.

- Ты ведь недавно исповедовался.

- Да, но я совершил грех.

Отец Талер взглянул на свою трубку и тоном, не терпящим возражения, ответил:

- Не время теперь.

- Пожалуйста, я прошу вас! Я совершил тяжкий грех.

Он потрогал пальцем начинающий зарастать подбородок.

- Что же ты сделал?

- Пожалуйста, отец Талер, разрешите на исповеди.

- А почему не прямо так?

Я молчал. Отец Талер поднес трубку ко рту, затянулся и минуту смотрел на меня.

- Такой ли уж это тяжкий грех?

Я покраснел, но ничего не ответил,

- Ладно, - произнес он с некоторым раздражением, - я слушаю тебя.

Он взглянул с сожалением на свою трубку, положил ее на письменный стол и сел. Я опустился перед ним на колени и рассказал ему обо всем. Он внимательно выслушал меня, задал несколько вопросов, наложил на меня епитимью - прочитать двадцать раз "Отче наш" и двадцать раз "Аве, Мария" - и отпустил грехи.

Затем он поднялся и, не сводя с меня глаз, снова закурил трубку.

- Так из-за этого ты и домогался исповеди?

- Да.

Он пожал плечами, затем внимательно посмотрел на меня, и выражение его лица изменилось.

- А Ганс Вернер сказал, что виноват ты?

- Нет.

- Что же он сказал?

- Он сказал, что упал.

- Так, так! - произнес он, пристально глядя на меня. - Значит, известно об этом только мне, а я связан тайной исповеди!

Он положил трубку на стол.

- Ах ты маленький негодник! - вдруг сказал он с возмущением. - Значит, вот что ты придумал, чтобы облегчить совесть и в то же время избежать наказания!

- Нет, отец Талер! - воскликнул я с жаром. - Нет! Не в этом дело! Я не для того, чтобы избежать наказания! Пусть в школе меня накажут как угодно!

Он удивленно взглянул на меня.

- Ну а для чего же?

- Я не хочу, чтобы узнал отец.

Он потер подбородок большим пальцем.

- Ах, вот оно что! - произнес он уже более спокойно. - Ты так боишься отца?

Он снова сел, взял трубку и несколько минут молча курил.

- Ну а что бы сделал тебе отец? Побил?

- Нет, отец Талер.

Казалось, он хотел спросить меня еще о чем-то, но передумал и снова начал сосать свою трубку.

- Рудольф, - наконец мягко обратился он ко мне.

- Да?

- Лучше все же признаться ему.

Я задрожал.

- О нет! Нет! Пожалуйста, не надо!

Он встал и изумленно посмотрел на меня.

- Да что с тобой? Ты весь дрожишь? Надеюсь, ты не упадешь в обморок?

Он встряхнул меня за плечи, похлопал по щекам, открыл окно и, выждав немного, спросил:

- Ну как, лучше тебе?

- Лучше.

- Да ты сядь.

Я послушно сел, а он принялся расхаживать по своей каморке, время от времени бросая на меня пытливые взгляды. Потом закрыл окно. Зазвонил звонок.

- А теперь иди, не то опоздаешь в класс.

Я встал и направился к двери.

- Рудольф...

Я обернулся.

- Так с отцом... - сказал он, понизив голос, - поступай как знаешь.

Он положил руку мне на голову, помедлив, открыл дверь и подтолкнул меня.

В этот вечер Мария, впуская меня домой, шепнула:

- Дядя Франц здесь.

Я с живостью спросил:

- Он в форме?

Дядя Франц был всего лишь унтер-офицером. Его портрет не висел рядом с портретами офицеров в гостиной. Но все же я восхищался им.

- Да, в форме, - сурово ответила Мария. - Но тебе нельзя с ним разговаривать.

- Почему?

- Господин Ланг запретил.

Я снял куртку, повесил ее и тут заметил, что пальто отца не висит на вешалке.

- А где отец?

- Он ушел.

- Почему мне нельзя разговаривать с дядей Францем?

- Он богохульствовал.

- Что же он сказал?

- Не твое дело, - строго отрезала Мария. И добавила со значительным и в то же время испуганным видом: - Он сказал: церковь - это сплошное надувательство.

Из кухни доносился какой-то шум, я прислушался и узнал голос дяди Франца.

- Господин Ланг запретил тебе говорить с ним, - повторила Мария.

- Но поздороваться-то я могу?

- Конечно, - неуверенно ответила Мария. - Быть вежливым - не грех.

Дверь кухни была широко открыта. Я подошел и стал навытяжку. Дядя Франц сидел со стаканом в руке, китель его был расстегнут, ноги он положил на другой стул. Мама стояла рядом, и вид у нее был счастливый и вместе с тем виноватый.

Дядя Франц заметил меня.

- А вот и маленький священник! - воскликнул он. - Здравствуй, маленький священник!

- Франц! - проговорила мама с упреком.

- А как надо сказать? Вот и маленькая жертва! Здравствуй, маленькая жертва!

- Франц! - повторила мама и с ужасом обернулась, точно ожидая, что из-за ее спины сейчас появится отец.

- Что тут такого? - крикнул дядя Франц. - Я сказал только правду. Разве не так?

Я застыл в дверях, все еще стоя навытяжку, и не сводил глаз с дяди Франца.

- Рудольф! - строго прикрикнула на меня мама. - Иди немедленно в свою комнату!

- Пустяки! - подмигивая мне, отозвался дядя Франц. - Оставь его на минутку в покое!