Голубой вальс - Линда Ли

– Хорошо, про лепные украшения. – Отец со вздохом повернулся к столу. – Про богато отделанные двери, резные мраморные колонны и огромный камин, над которым висит очень красивый портрет.

– И чей же это портрет? – как всегда, поинтересовалась Белл.

Его губы изогнулись в усмешке.

– Твоей матери, конечно.

– Нет, сэр, – как всегда, возразила мать. Ее нежное лицо с молочно-белой кожей светилось обожанием и гордостью. – Портрет твой, Броунинг Холли. Ты стоишь высокий и гордый, в роскошных одеждах. Любой может тебе позавидовать.

Белл инстинктивно чувствовала, что отец доволен словами матери.

Броунинг со смехом отодвинул тарелку и откинулся на спинку стула. Вытащил трубку, набил ее табаком, умял табак, зажег спичку и зажал чубук в зубах.

Белл очень нравился запах табака. Его богатый аромат странным образом успокаивал ее, внушая мысль, что в этом мире все в порядке. Нравилось ей и привычное продолжение рассказа:

– Мы будем получать приглашения от всех важных людей. Твоя мать станет наряжаться в лавандово-лиловые платья, золотые шарфы, очень идущие к ее нежному лицу, и тончайшие шелковые кружева.

Мадлен смущенно смеялась, Броунинг слегка пожимал ей руку.

– У нее будет бесчисленное множество шляпок с перьями и изысканной отделкой. Лучшие меховщики города захотят шить ей меховые шубки. – Задумчиво держась за чубук, он продолжил: – Такие же, какие у нее были до того, как она вышла за меня замуж.

– Все это у меня снова будет, – говорила Мадлен. – Я верю в тебя, Броунинг Холли. Верю с того самого дня, как мы повстречались.

Когда Броунинг смотрел на мать, Белл чувствовала, как сильно он ее любит. В сердце девочки закрадывался страх. Она обожала свою мать, но иногда ей было так грустно и одиноко: казалось, что отец любит мать сильнее, чем ее. Белл глубоко вздыхала, по опыту зная, что если не привлечет внимания, то останется одна за столом, заставленным пустыми тарелками, тогда как ее родители удалятся в свою комнату.

– Вы меня оставите одну? – с натянутой улыбкой спрашивала девочка.

Мать, краснея, хватала дочь за руку, но отец все еще продолжал смотреть только на нее. Когда Белл думала, что ей так и не удастся удержать родителей, из ее глаз начинали капать слезы.

Но тут лицо отца менялось, он улыбался.

Мы с тобой станцуем, крошка,В День святого Валентина…

– напевал он, поворачиваясь к дочери. Белл вскакивала со стула и принималась танцевать, подпевая:

Весело кружась, кружась…В день рожденья моего…Все танцующие вдругОстановятся, любуясьКрасотой твоею дивной…

Раскинув руки, она быстро-быстро вертелась, и вокруг крошечных ног вздувались юбчонки. А отец продолжал:

Волосы твои струятсяШоколадными волнами,И до боли ослепляетГлаз твоих голубизна.Твой наряд – лиловый шелк,В волосах твоих – цветы…

Она взбивала волосы и кружилась, изображая то, о чем пелось в песне.

Вставая из-за стола, отец восклицал:

Много кавалеров станетПриглашать тебя на танец,Но со мною только будешьТанцевать весь вечер ты,Голубой мой Колокольчик…

Несколько минут они кружились по комнате, затем отец опускал Белл на пол.

– Я тебе рассказал о Бостоне и даже спел с тобой песенку. А теперь, – он поворачивал дочь лицом к небольшой лесенке, которая вела на чердак, – отправляйтесь-ка спать, молодая леди.

– С днем рождения, дорогая!.. – с улыбкой и нежным поцелуем добавляла мама.

Белл удобно располагалась на соломенном матрасе, покрытом простыней, зарывалась в него поглубже и натягивала одеяло до самого подбородка. На чердаке у нее было небольшое слуховое окошко. Белл никогда не задергивала занавесок. В безоблачные ночи ей нравилось наблюдать за звездами и луной. А днем, приподнявшись на цыпочки, она могла видеть ферму, где работал отец.

Хотя Броунинг Холли и ворчал все время на старого фермера, однако признавал, что тот платит лучше других хозяев. Отец все же недолюбливал его, поэтому и Белл тоже думала о нем плохо. Но скоро они уедут в Бостон и больше не увидят этого ужасного человека.

А до того времени она могла радоваться их семейным вечерам. Летом, весной, зимой, осенью ли – вечера всегда проходили одинаково. Отец покуривал трубку у очага. Мама, с иголкой и нитками в руках, шила, штопала или просто слушала папины рассказы. А когда Белл ложилась спать, то слышала нежный голос мамы, напевавшей вальс, слышала шарканье ног: это ее родители танцевали на грубо отесанном полу. Вот так и она когда-нибудь будет танцевать вместе с отцом в большом танцевальном зале в Бостоне.

Глава 4

1893 год

Бостон

Зал опустел. Остальные посетители уже отужинали и ушли. Только Стивен все сидел за своим столом, медленно водя пальцем по краю серебряной хлебницы.

Его темные глаза уставились в тарелку, не замечая ее. Он сидел, упершись локтем в льняную скатерть. Стивен Сент-Джеймс чувствовал себя вполне удобно в своем идеально отглаженном черном фраке, брюках, накрахмаленной белой рубашке и строгом белом галстуке.

Перед ним стояла рюмка бренди, сбоку от нее лежала сигара. Это была самая приятная для него часть вечера. Смакуя бренди и сигару, он размышлял о прошедшем дне, прежде чем попрощаться с метрдотелем и выйти на улицу. Если погода была плохая, он садился в экипаж, если хорошая – шел домой пешком. К его приходу в доме все затихало, слуги – за исключением дворецкого Уэнделла – расходились по своим комнатам.

В этот вечер, однако, пока вокруг него кружил метрдотель Бертран, явно торопившийся домой, к своей семье, он думал не о спокойном уединении, а о женщине, нарушившей спокойное течение его ужина.

Как она хороша – настоящий ангел с темно-каштановыми, почти черными волосами, с белой кожей без следа пудры и с необыкновенными голубыми глазами! Их цвет напоминает послеполуденное небо.

Когда она появилась в зале, сопровождаемая обескураженным Бертраном, он забыл о тупой боли в плече, об Адаме и еще не задержанном человеке, стрелявшем в него. И только вспоминал, как она попросила – нет, потребовала у него хлеба. Какой гипнотизирующий взгляд был у нее при этом. Прошел уже целый час, с тех пор как она ушла, а Стивен все думал о поразительной красоте женщины, сидевшей за соседним столиком. И как она держалась! Даже Бертран не осмелился делать ей замечания.

Кто она такая, любопытно? Откуда приехала? Стивен пробовал расспросить Бертрана, но тот знал так же мало, как и он сам. Появилась женщина совершенно неожиданно, так же неожиданно исчезла, и никто не знает ни ее имени, ни кто она такая. Однако Стивен не был уверен, что хочет это знать. Все-таки есть что-то странное, если не сказать – подозрительное в том, что она дерзнула зайти в ресторан одна, без спутника. Нет-нет, пожалуй, лучше ничего не знать!