Лоскутик и Облако - Софья Прокофьева

А художник стоял молча, совершенно оглохший от звона колоколов, и тихо улыбался.

— Я уже давно понял, какой это негодяй! Ведь он нарочно изобразил меня трусом! — со злобой сказал начальник королевской стражи.

— А меня — обманщиком! — с оскорблённым видом добавил продавец лекарства от плохого настроения.

— А глядя на мой портрет, можно подумать, что я круглый невежда! воскликнул воспитатель богатых детей, который на самом деле думал, что дважды два будет пять.

И все они толпой отправились в мастерскую к художнику. Они сломали его мольберт, в клочья разодрали его картины и рисунки.

«Нет, нет, ни за что не открою глаза», — снова подумал художник Вермильон.

Он крепко зажмурился, но почему-то перед его глазами появился кувшин. Глиняный запотевший кувшин, полный воды. От него так и потянуло холодком.

Художник застонал и замотал головой. Но проклятый кувшин и не думал исчезать. Он наклонился. Струя воды упала и разбилась о дно стакана.

Художник вцепился зубами в подушку.

Буль-буль-буль!.. — дразнил его кувшин.

«Всё ясно, — сам себе сказал художник, — я просто очень хочу пить. Вот и всё. Но когда мне теперь удастся напиться, совершенно неизвестно. Ведь в кармане у меня нет и ломаного гроша».

Он открыл глаза, приподнялся на локте и просто оцепенел от изумления.

Действительно, было чему изумиться.

Весь пол в мастерской был залит водой. В воде, тихо покачиваясь, плавали клочки рисунков. На одном клочке была половина носа, торговца оружием, на другом хитрый глаз продавца придворных калош, на третьем ухо главного тюремщика.

Вода была повсюду, где только она могла быть: в чашках, в блюдцах, в ложке, в ведре, в тазу и даже в напёрстке, который забыла у него в мастерской его невеста, бедная портниха.

Но самое удивительное было не это.

В глубоком кресле, небрежно закинув одну ногу на другую, сидел он сам, художник Вермильон, собственной персоной.

Правда, он был совершенно белый, да к тому же ещё немного прозрачный. Но всё же это был он, несомненно он! Художник узнал свои волосы, своё лицо, свою широкую блузу и даже свой задумчивый взгляд. Ошибиться было невозможно — это был он!

— Как вы понимаете, я пришёл к вам не просто так, а по важному делу, устало сказал белый человек в кресле.

— Всё ясно, — сам себе, но довольно громко и внятно сказал художник Вермильон, — не нужно впадать в панику, не нужно лишних волнений. Всё просто, как дважды два: я сошёл с ума.

— Какая тоска, — вздохнул белый человек, поднимая глаза к потолку, каждый раз начинать всё сначала. Объяснять, рассказывать, растолковывать. Не сомневаюсь: сейчас он меня спросит, кто я.

— Кто вы? — прошептал художник.

— Облако я. Ну просто Облако, — скучным голосом сказал белый человек.

— Дело окончательно проясняется, — снова сам себе сказал художник. Отдых, витамины, никаких волнений, свежий воздух, и мне станет легче.

— Я так и знал! — уже с раздражением проговорил белый человек, ёрзая в кресле. — Насколько проще с детьми. Всему верят. Понимают с полуслова. Вот что! Потрудитесь-ка спуститься вниз. Там у дверей кое-кто стоит. В общем, обыкновенная девчонка. Когда-то я ей всё это уже объяснял, теперь пусть она всё объяснит вам. К тому же вы ей скорей поверите, чем мне.

Художник опрометью бросился вниз.

Поднимался он удивительно долго. Слышался то его голос, то голос Лоскутика. Потом раздался шум падения и стук, как будто кто-то щёлкал на огромных счётах, — это художник споткнулся посреди лестницы и полетел вниз.

Потом он снова начал своё восхождение вверх с первой ступеньки.

Когда он вошёл в мастерскую, вид у него был самый невероятный. На лбу вздулась шишка, волосы были всклокочены, но он улыбался счастливейшей улыбкой.

Он не спускал глаз с Облака и чуть не растянулся на полу, зацепившись за ножку стула.

За ним робко вошла Лоскутик.

— Это такая честь для меня, — тихо сказал художник.

— Ну это ещё ничего, — пробормотало Облако, — художники… для них ещё возможно невозможное…

— Дорогое Облако, — сказал художник, — всё, что у меня есть, всё принадлежит вам!

— О нет, — остановило его Облако, — это уже слишком. Вы мне просто должны помочь в одном небольшом дельце. Прежде всего, не можете ли вы мне сказать: как одеваются богатые путешественники?

— Путешественники?.. К тому же богатые… — задумался художник. — Ну, тогда, конечно, башмаки с пряжками, камзол тонкого сукна, шляпа с перьями, потом непременно плащ… Да, да, именно так.

Облако слегка подпрыгнуло, и в тот же миг у него на ногах появились башмаки с огромными пряжками.

— Шляпа с перьями… — вздохнуло Облако и водрузило себе на голову неизвестно откуда взявшуюся широкополую шляпу с роскошными страусовыми перьями.

Полы кафтана у него оттопырились. На жилете одна за другой вскочили десять блестящих пуговиц.

Лоскутик смотрела на всё это довольно хладнокровно она ещё и не такое видала, — а художник чуть не задохнулся от изумления. Он только взмахивал руками и хватал воздух широко открытым ртом.

— Не добавить ли солидности? — задумчиво спросило Облако и вытянуло у себя из-под носа довольно длинные усы. — Может быть, ещё немного усталости? Нет, нет, я устаю только от сидения на одном месте.

Облако поглядело на себя в зеркало.

— Пожалуй, возраст не совсем тот, — сказало оно, путешественник, который объездил все страны, не должен быть особенно юным.

Лицо Облака тут же прорезали глубокие морщины, нос выгнулся крючком.

— Потрясающе.., — только и мог вымолвить художник.

— Да, неплохо, — согласилось Облако. — Но видите ли, тут есть одна небольшая, но существенная подробность.

Ни один путешественник на свете не бывает совершенно белым.

— Так я могу вас раскра… — с азартом воскликнул художник, но не договорил, испугавшись, что Облако может обидеться.

— Именно об этом я и хотел вас попросить! — улыбнулся белый путешественник. — Дело в том, что у нас были краски, но они погибли.

Через несколько минут в мастерской закипела работа.

Никогда художник Вермильон не трудился с таким вдохновением. Он стонал, что-то бормотал сквозь зубы, умолял Облако не шевелиться и хоть минутку постоять спокойно.

Тронув Облако кисточкой, он отскакивал назад и, наклонив голову, издали придирчиво глядел на свою работу.

Своими лучшими акварельными красками он осторожно раскрасил щёки Облака, сделав их удивительно розовыми.

Затем, встав на колени, он покрыл башмаки Облака зелёной краской.

Высунув кончик языка, нарисовал на его чулках тонкие чёрные полоски.

Всю синюю краску, которая только у него была, он потратил на камзол Облака, а всю красную — на подкладку плаща.

Он выскреб все остатки золотой краски и покрасил его пуговицы на жилете и пряжки на башмаках.

— Никогда не видел никого, кто больше был бы похож на знатного и богатого путешественника! — сказал Вермильон, любуясь своей работой.

Облако с довольным видом поправило пышный шарф на шее. На его пальцах одно за другим появились кольца с крупными бриллиантами, сверкающими, как капли чистейшей воды.

— Самое главное для меня в данном случае — всё время держать себя в руках, — весело сказало Облако. — Вы понимаете, вода во мне не переставая циркулирует. И если я разволнуюсь, могут случиться большие неприятности. Но вы не беспокойтесь, я ни на минуту об этом не забуду. Я всё время буду внимательно за собой следить. Не понимаю, почему это некоторые считают меня беспечным и легкомысленным? Ведь я совсем не такое! Нет, вы увидите, всё будет просто прекрасно!

Глава 11.

КРЕСЛО, УЛЕТЕВШЕЕ В ОКНО

О дворце короля Фонтаниуса I ходили самые невероятные слухи.

Что ж, пожалуй, это был действительно необыкновенный дворец.

Я нисколько не ошибусь, если скажу тебе, мой читатель, что это был самый мокрый дворец на свете. Самый влажный, самый отсыревший, даже, смею утверждать, самый заплесневевший.

Слуги каждое утро соскребали мох с широких лестниц и плесень с мраморного пола, колонн и даже дверных ручек.

Король, конечно, был богаче всех людей в королевстве.

Говорили, что его слуги каждое утро выливают на пол тысячу вёдер воды.

Что ж, приходится этому верить!

Ведь все полы во дворце были залиты водой. Да, да, водой! Настоящей водой!

Поэтому, пожалуйста, не удивляйся, мой читатель, что все придворные во дворце постоянно ходили в калошах.

Разумеется, это были совершенно особые калоши. Они радовали глаз своим нежным цветом: розовым, голубым, фиолетовым. К тому же подошвы у них были тонкие, как лепестки розы. Один раз потанцуешь на балу — и на пятке дыра.

Это было, конечно, очень на руку продавцу придворных калош. Он сколотил на калошах целое состояние. У него на окнах стояло двенадцать горшков с цветами, что, как ты понимаешь, говорит о немалом богатстве.