Эмигранты - Славомир Мрожек

АА. Великолепный проект. (Встает, поднимает кружку.) Ну, за дом.

ХХ. За дом!

Они чокаются. Рука, в которой ХХ держит кружку, начинает дрожать.

АА. Осторожнее, прольешь... Да держи, жалко же, пропадет!.. Что с тобой... (ХХ, не в состоянии удержать кружку, ставит ее на стол, садится, боком к АА и лицом к залу. АА тоже ставит кружку, подходит к нему.) Покажи руки. (ХХ засовывает руки в карманы.) Покажи руки!!! (ХХ нерешительно вынимает руки из карманов.) Протяни! (ХХ вытягивает руки перед собой, сжав кулаки.) Не так, распрями пальцы! (Силой распрямляет пальцы ХХ, тот отворачивает голову в сторону, держа перед собой вытянутые руки. Кисти рук дрожат, как у инвалида. АА отходит в сторону, уже не глядя на ХХ. Тот снова засовывает руки в карманы.) Давно это у тебя?

ХХ. Уже с год.

АА. Часто?

ХХ. Нет, иногда только.

АА. Но все чаще? (ХХ молчит.) Я спрашиваю, бывает ли это все чаще!

ХХ молчит. АА берет со стола кружку ХХ, становится за его спиной, подсовывает локоть своей левой руки под его подбородок, резко запрокидывает ему голову назад, одновременно подносит кружку к его рту. ХХ выпивает содержимое кружки. АА ставит пустую кружку на стол, берет свою наполненную кружку, выпивает одним глотком. Ставит кружку на стол. ХХ поперхнулся.

ХХ. Награди Господь.

АА. Почему ты не учишь язык? (ХХ продолжает откашливаться, но уже нарочито, чтобы выиграть время.) Я спрашиваю, почему ты не учишь язык?

ХХ. Какой еще язык?

АА. Иностранный!

ХХ (вынимает руки из карманов, оглядывает их, руки по-прежнему дрожат). Сейчас пройдет. (Засовывает руки в карманы.)

АА. Ответишь ты мне или нет?

ХХ. Это что, по-ихнему, значит?

АА. Не зли меня. Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю. В этой стране ты - неграмотный. Более того - глухонемой. Когда же, наконец, ты перестанешь быть калекой?

ХХ. Я на ихней тарабарщине говорить не стану.

АА. Но почему? Ведь ты живешь здесь, в этой стране - ешь, пьешь, ходишь по улицам, как все другие люди. Почему же ты не хочешь говорить как они? Смог бы найти работу получше...

ХХ. Не люди это.

АА. Нет?

ХХ. Нет. Тут нету людей.

АА. Где же они, по-твоему, есть?

ХХ. У нас.

АА. Ах, так.

ХХ (вынимает руки из карманов, осматривает их). Уже проходит. (Снова прячет руки в карманы.)

АА. Ну, тогда... ты знаешь, что здесь происходит с теми, кто слишком долго работает на этой машине?

ХХ. Стареют, что ж еще.

АА. Правильно. Но не только это.

ХХ. Еще, может, глохнут слегка. (Вынимает одну руку из кармана, крутит пальцем в ухе.) У меня вот что-то в ухе пищать стало. И слышу хуже.

АА. Правильно. Но не только это.

ХХ (вынимает палец из уха и другую руку из кармана). Смотри, уже прошло.

АА. В ухе?

ХХ. Нет, в руках.

АА. Это мелочь. И в ухе - тоже мелочь. Есть кое-что похуже. Вследствие вибрации по восемь часов ежедневно, в течение многих лет, происходят изменения в соединительных тканях, то есть в тканях, которые соединяют мышцы с костями. Сколько уже ты здесь?

ХХ (разглядывая вытянутые руки). Совсем уже не трясутся.

АА. Я спрашиваю, как долго ты работаешь на этой машине?

ХХ. Три года.

АА. Изменения в соединительных тканях состоят в том, что они перерождаются. Иными словами, мясо начинает отставать от костей...

ХХ. Скоро три с половиной будет.

АА. Что, естественно, приводит к потере трудоспособности.

ХХ. Правда?

АА. К болезни и увечью. Факт, установленный медициной. Это явление исследуют институты гигиены и охраны труда. Профессиональное заболевание.

Пауза.

ХХ. А-а, чего там... Так, стращают.

АА (хватает ХХ за лацканы пиджака). Да ты человек или нет? Ты!? Ты животное, а не человек. Не собака, правда, и не свинья, но зато вол! Тупой, беззащитный, безмозглый, рабочий вол! Пригодный лишь для того, чтобы на нем пахали, пока он не протянет копыта! А он еще и рад! Он еще и сам напрашивается, лишь бы побольше сечки в кормушку насыпали! Он уже счастлив, ничего ему больше не надо. Ты же доволен, правда? Ну, скажи, доволен?!

ХХ. Не тряси...

АА. А я буду. Буду трясти до тех пор, пока ты не пробудишься от своего скотского сна. Ведь ты, когда не пашешь, только спишь или жуешь. Я буду тебя трясти и буду орать, пока не сделаю из тебя человека. Не перестану, пока не добьюсь своего. Ибо пока ты будешь волом, я буду свиньей. Ты понимаешь? Это взаимосвязано: если ты вол, значит, я свинья. Я буду последней свиньей, если позволю тебе оставаться волом. Иного выбора нет.

ХХ (угрожающе). Не тряси, я сказал.

АА. Сопротивляешься? Ничего. Наступит день, когда сам все поймешь и будешь благодарить меня. Ведь не может быть так, чтобы только один из нас оставался человеком. Или люди - мы оба, или - никто. (Вещает в пророческом вдохновении, усиленном алкоголем, продолжая держать ХХ за лацканы пиджака.) И тогда, поднявшись и встав на обе ноги, мы распрямим спины и поднимем головы. И увидим, как над нами колышется ветка, а на ветке той - плод. А плод этот - плод запретный. Но ветер, раскачивающий плод, то ветер истории. Мы протянем руки и...

ХХ ударяет его по рукам. АА, покачнувшись, отпускает его.

ХХ. А ну, убери руки! (Встает со стула.) К кому ты с руками лезешь?.. К кому...

АА. Разве ты не видишь?..

ХХ. Ты - ко мне с руками?.. Ко мне?! (Разъяренный, напирает на АА.) Ты - гнида бледная, сморчок... Да я тебя...

Заносит руку, чтобы ударить. Свет гаснет, полная темнота. Сверху доносится дружный возглас "Ааааа", как это обычно бывает, когда гаснет свет. Карнавальные свистульки и пищалки. Одновременно раздается размеренный бой часов - двенадцать ударов - и отдаленный колокольный звон.

АА (голос в темноте). Двенадцать!

ХХ (голос). Почему темно...

АА. На Новый год, в полночь, гасят свет. Такой обычай. (Пауза.) У тебя есть спички? (ХХ зажигает спичку. АА идет за ширму, возвращается со свечой в подсвечнике. Зажигает свечу от спички, которую держит ХХ. Ставит свечу на стол. Оборачивается к ХХ.) Ну... (ХХ смущенно откашливается.) Ну тогда, может...

ХХ. Как хочешь...

АА. Что ж, тогда...

ХХ. Ну, раз так...

АА. Да, конечно...

ХХ. Почему нет...

АА. Ну, тогда выпьем. (Наливает, поднимает свою кружку.) За этот Новый год.

ХХ (поднимает кружку). С Новым годом. (Чокаются кружками, выпивают. Оба все еще скованы, смущены. АА на левом стуле, ХХ - на правом.) Звонят...

АА. В соборе...

Пауза.

ХХ. Ну, так я тебе...

АА. И я тебе тоже...

ХХ. Что было, то было...

АА. Что было, то прошло... (Протягивает руку ХХ.)

ХХ. И чтобы нам. (Протягивает руку АА.)

АА. Всего.

ХХ. В этом Новом году. (Подают друг другу руки над столом. Закуривают как в прошлый раз, то есть в той же последовательности, с той лишь разницей, что на этот раз ХХ не повторяет манипуляций с двумя коробками спичек. Поудобнее усаживаются на стульях. С этого момента оба находятся под явным воздействием алкоголя, особенно ХХ.) Эх, Новый год... Вот как все поворачивается... Помню, был я еще малым парнишкой, пас коров, яйца из вороньих гнезд таскал, босиком в школу бегал. Только по осени: весной в поле работа была, а зимой холодно... Потом отец в город перебрался. А дед с бабкой остались. Бедовали они страшно, а все равно остались. Чудной народ эти старики, захотели остаться. Любили, видать, эту свою беду.

АА. Не мне их судить.

ХХ. А я не люблю. (Ударяет себя кулаком в грудь.) Не люблю, хоть ты меня бей.

АА. Кто же ее любит.

ХХ. И отец мой не любил. Так не любил, что все пропивал. А потом еще пуще не любил. Потому и пил снова. А я вот не пью.

АА. И правильно.

ХХ. Потому что не люблю. Я иметь люблю. Как держу, то мое. А как отпущу, то и упущу. Что, не так?

АА. Совершенно справедливо.

ХХ. Если работаешь, то и заработаешь. А сколько заработаешь, столько и наживешь. Так или нет?

АА. Логично.

ХХ. Только я иной раз думаю: а на кой мне это все.

АА. Что все?

ХХ. Ну, то, что имею. В землю ведь с собой не заберешь. На небо с этим меня не впустят, а в аду тесновато будет. Тогда на кой мне так мучиться?

АА. Но ты же сам хочешь.

ХХ. Так-то оно так, но я-то что с этого имею? Только здоровье гублю, а радости никакой. Ни тебе выпить, ни покурить... Вот разве что твоих.

АА (пододвигая к нему пачку сигарет). Да ты кури, пожалуйста.

ХХ. Награди Господь. (Берет сигарету, но тут же бросает ее на стол.) Ну, скажи, ради кого это все, для чего...

АА. А дети? Построишь дом, оставишь его детям... Все для детей.

ХХ. А они кому оставят?

АА. Своим детям.

ХХ. Ага. (Пауза.) И как же это кончится?

АА. Никак не кончится, почему должно кончаться.

ХХ. Но как же так, без конца?

АА. Видимо, без конца.

ХХ. Хм, значит без конца, говоришь... Тогда на кой нужно было это начало?

АА. Ты задаешь мне слишком трудные вопросы. Даже у Шопенгауэра были подобные сомнения.

ХХ. У кого?

АА. У Шопенгауэра.

ХХ. Еврей?

АА. Не обязательно.

ХХ. Нет, мне так не нравится. Раз есть начало, должен быть и конец. А то начало тогда тоже, не того... Конца не видать, начало - ни к черту, а я тут вкалываю, и нет мне от этого никакой радости. Ни в кино, ни к бабам... Думаешь, мне легко так?