Потерянные половинки - Берта Ландау

– А вот зачем эти предупреждения, интересно? Мы же все равно им не верим. «Это сон, это во сне». Утешаемся. И стараемся забыть поскорее, – недоумевала Варя.

– Может, чтоб удар смягчить. Сама не понимаю. Но одно чувствую: вот сейчас бы я в крови того дракона искупалась. С ног до головы. Чтобы ничегошеньки не чувствовать, стать непробиваемой на веки вечные. Понимаешь?

– Да. Очень хорошо понимаю.

– А почему ты меня про сны спросила? – встрепенулась вдруг Наташа.

– Я сейчас одну балладу с чешского перевожу. Просто для себя, из любви к искусству. Сердце радуется. До того красивая! И тоже, как ты говорила: у каждого народа свое. Вроде мы и похожи, и языки родственные, а все равно – есть такие различия, в которых душа народа раскрывается, и любишь эту душу, и видишь, какая она прекрасная, иная, чем наша, и при этом родная. Хочешь, расскажу? На твою историю похоже.

– Расскажи, – попросила Наташа.

– «Свадебные рубашки» – так называется баллада, – начала Варя. – Девушка плачет и молится перед иконой Богоматери: «Господи! Где мой батюшка? Уже на могилке его травка растет! Господи! Где моя матушка? Там лежит, возле батюшки, сестры тоже нет, брат убит на войне. Был у меня, несчастной, милый, жизнь бы отдала за него, но он отправился в чужие края и до сих пор не вернулся. Собирался в дальние края, утешал меня, слезы утирал, говорил, чтобы я лен посеяла, а пока лен растет, вспоминала бы его каждый день, через год сделала бы изо льна нити, через два – из нитей соткала бы полотно, а на третий год рубашки бы ему и себе сшила-вышила. И когда рубашки будут готовы, можно будет сплести мне свадебный веночек. И вот – рубашки уже готовы, вышиты, сложены, уже скоро цветочки завянут на моем свадебном веночке, а о милом моем – ни слуху ни духу, три года – ни одной весточки, жив ли, здоров ли, только Боженька о том знает! Дева Мария, Ты одна можешь помочь мне! Верни мне милого из чужих краев, единственного моего, ненаглядного, верни мне милого! А если нет, то лучше забери мою жизнь: она мне и так без него не мила! Пресвятая Дева Мария! Пожалей меня, помоги!» И только она так помолилась, как образ на стене ожил, словно кивнул. Девушка вскрикнула испуганно. А тут и лампадка, что едва горела, вспыхнула и погасла. Может быть, от сквозняка? Или это – злое знамение? Вдруг послышались звуки шагов и в окошко постучали: тук-тук-тук! «Спишь, мое сердечко, или бдишь? Это я, твой милый, здесь! Помнишь ли еще меня или другой в твоем сердце?» – «Ах, мой милый! Я только о тебе и думаю! И сейчас о тебе молилась». – «Ну, оставь теперь молитвы, выходи, пойдем, пойдем, проводишь меня: месяц как раз освещает дорогу, по которой я пришел за своей невестой».

– О господи! – вздохнула Наташа, подливая в свой бокал вина. – Испокон веков у всех одно и то же. Ждем их, ждем, а потом они возвращаются.

«Они» Наташа произнесла с особой, загадочно-жуткой интонацией.

– Тебе дальше рассказывать или скучно стало? – взглянула на нее Варя.

– Не скучно. Грустно мне стало. Себя узнала. Рассказывай дальше, пожалуйста, Варь.

– Слушай и не перебивай, раз не скучно.

Девушка говорит жениху: «Ах, боже правый! Что ты такое говоришь! Куда бы мы шли сейчас ночью! Ветер воет, пусто вокруг, подожди, когда утро настанет!» «День – ночь, ночь – день? Какая разница? – отвечает жених. – Пойдем сейчас. Днем мне сон веки смыкает. Пойдем, пока петухи не проснулись, я должен с тобой навек соединиться. Не медли, выходи, уже на рассвете ты будешь моей супругой!»

Ах, как была ночь глубока!Светил лишь месяц с высока,И тихо, пусто все вокруг,Лишь ветра вой и рядом друг…

Отправились они в путь: жених впереди, она за ним. И вдруг по всей деревне собаки завыли, как по покойнику. «Какая дивная ночь, – говорит жених, – в это время мертвые встают из гроба, ты ничего не боишься, милая моя?» «Чего же мне бояться? Ты со мной. А око Божье надо мной. Скажи мне, милый, живы ли твои отец и мать и рады ли будут нашей свадьбе?» – «Не спрашивай, не спрашивай, милая, иди скорее за мной, все сама увидишь. А что это у тебя в правой руке?» – «Это мой молитвенник». – «Выбрось его прочь! Эти молитвы тяжелее, чем могильная плита. Выбрось! Легче будет поспевать за мной!» Взял жених из рук ее книжку, выбросил, и разом миновали они десять миль. А дорога-то шла по скалам, по чаще лесной, где дикие звери выли, словно предупреждали о скором несчастье. А жениху хоть бы что! Он вперед, она за ним, по камням, скалам, белые ножки ее разбиваются о камни, кровь на них остается. «Дивная ночь, ясная, – снова говорит жених. – В это время мертвые с живыми встречаются, ты ничего не боишься, милая моя?» «Чего же мне бояться? Ты со мной, а рука Господа надо мной, скажи мне, мой милый, а готов ли твой домик, чиста ли светличка, весела ли? И близко ли от дома костел?» – «Не спрашивай, не спрашивай, милая, скоро все сама увидишь, иди скорее, время бежит, а дорога еще дальняя. А что у тебя за поясом?» – «Это мои чётки». – «Ха, эти чётки, как кольцо змеи вокруг тебя! Они дышать тебе не дают, выбрось их прочь, мы спешим!» Схватил он чётки, выбросил, и одолели они сразу двадцать миль. А дорога шла низиной, через воды, луга, и жабы кричали в болоте, как по покойнику. А жених все бежит вперед и вперед, а она уже еле поспевает за ним, осока режет ее бедные ножки, и трава на всем пути окрашена ее кровью. «Дивная ночь, ясная, – произносит жених, – в это время живые спешат к гробу, ты ничего не боишься, милая моя?» – «Ах, не боюсь, ведь ты со мной, а воля Божья надо мной. Дай только отдохнуть чуть-чуть, дыхание ослабло, ноги дрожат, в сердце словно ножи вонзились!» – «Поспеши, девочка моя, ведь скоро мы уже там будем. Гости ждут, ждет угощение, а время летит, как стрела. А что у тебя там на шее за веревочка? И что на той веревочке?» – «Это крестик от моей матушки». – «Ха-ха! Это проклятое золото, углы у креста острые, колют тебя, выбрось его, полетишь, словно птица». Сорвал он крестик с ее шеи и выбросил, и одолели они одним махом тридцать миль! И вот перед ними на широкой равнине высится строение с высокими окнами и башня с колоколом над крышей. «Вот мы и пришли, милая моя! Ничего не видишь?» – «Ах, боже! Это же костел!» – «Нет, не костел, это мое владение!» – «Твое владение? Это кладбище и ряд крестов?» – «Это не кресты, это мой сад! А ну-ка, милая моя, давай-ка, прыгай через ту стену». – «О нет! Оставь меня! Жуток и ужасен твой взгляд, дыхание твое как яд, а сердце словно твердый лед!» – «Не бойся ничего, милая моя, у меня весело, всего много. И мяса достаточно, хоть и без крови. Но сегодня впервые будет иначе. А что у тебя в узелке, милая моя?» – «Рубашки, которые я сшила». – «Нам больше двух и не нужно: одна тебе, другая мне». Он взял у нее узелок и с хохотом бросил его на могилу за оградой. «Ничего не бойся, смотри на меня и прыгай за узлом через забор», – велел он невесте. «Но ты же всю эту тяжкую дорогу бежал передо мной, прыгни и сейчас первым», – отвечала ему она. Жених перескочил через ограду, не думая о предательстве с ее стороны. Перескочил, а девушки снаружи не видать, только белая ее одежда мелькнула неподалеку. Бежит она, надеется укрыться в убежище. Увидела маленький домик с низенькой дверкой, скользнула туда, закрыла дверь на запор, огляделась: комнатка, как клеть, без окон, лунный свет сквозь щели пробивается. И видит она, в центре, на дощатом помосте – мертвец. А снаружи звуки раздаются: целый полк могильных тварей собрался, шумят, стучат, песни страшные воют. Тут в дверь раздался страшный стук, друг ее кричит снаружи: «Поднимайся, умерший, открой мне затвор!» И мертвый открыл глаза, поднял голову, огляделся… «Боже Святый, помоги! Не отдай меня дьявольской силе! А ты, мертвый, ляг и не вставай! Пошли тебе Господь Бог вечный покой!» – взмолилась девушка. Тогда мертвый положил голову и закрыл глаза, как раньше. Но снова раздался страшный стук в дверь, еще громче кричит ее друг: «Поднимайся, мертвец, отодвинь засов!» И от этого стука, от этого голоса мертвый снова поднимается и разворачивает свое тело к двери. «Господи Иисусе Христе, Спаситель душ! Смилуйся надо мной! – молится девушка. А мертвому велит: – А ты, мертвец, не вставай, лежи, да поможет тебе Господь Бог, и мне тоже!» И мертвец снова лег и вытянулся, как прежде. Но снова снаружи: бух-бух-бух! У девушки в глазах потемнело и в ушах зазвенело. «Вставай, мертвец, и отдай мне ту, живую!» Ах, беда, беда ей, несчастной! Покойник встает в третий раз, и огромные свои мутные глаза поворачивает в сторону полумертвой от страха девушки. «Дева Мария! Не покидай меня! И Сына своего моли обо мне! Негодно я Тебе молилась, прости мне мои прегрешения! Мария, Матерь Божия, освободи меня от злой силы!» И вдруг совсем рядом раздался крик петуха, а за ним словно целая дружина петухов закукарекала. Тут мертвый как стоял, так и повалился наземь, а снаружи воцарилась тишина: ни криков, ни топота. И злого ее друга не слыхать. Утром люди пришли на литургию и остолбенели в ужасе: наверху пустой гроб, в покойницкой дрожащая девушка, а на каждой могиле лоскут от новых свадебных рубашек! Хорошо ты, девушка, сделала, что о Боге думала, а злого друга отвергла. Иначе с телом твоим белым, прекрасным сталось бы то же, что с теми рубашками[2].