Комики, напуганные воины - Стефано Бенни

Затем Экономический отдел — сердце газеты, связанное телексом с великанами и пигмеями всемирного золотого фонда; говорят, сам Босс каждые три часа дает по телефону руководящие указания начальнику отдела. Ходят слухи, что сюда звонят принцы и эмиры, требуя репрессий и поощрений. Здесь журналистика будущего закаляется, играя в морской бой с компьютером.

Карло Хамелеон минует отделы Летнего Отдыха, Тестов, Развлекательных Приложений, Детей Политических Деятелей на Курорте, Анонимных Звонков, Бинго, Графики, Мореплавания, мчится мимо туалетов, бара, отделов Продажи, Расширенного Маркетинга, Зрелищ, откуда доносятся всхлипы Дурандурани, мимо автоматов с холодными и горячими напитками, сектора Въедливой Сатиры и Язвительных Карикатур, отдела Непокладистых Журналистов, отличительная черта которого — обширные кресла, далее следуют офисы Главного Загребали, специалиста по академической гребле, и Главного Погребалы, специалиста по некрологам, Начальника Службы Начальников Служб, и наконец Карло по прозвищу Немечек, единственный рядовой в табели о рангах «Демократа», добирается до отдела Судебной Хроники. Здесь когда-то была сконцентрирована бурная интеллектуальная жизнь газеты, а теперь тишь да гладь: фотографии парусников, приобретенных на средства спонсоров, пришли на смену прежде украшавшим перегородки и смертельно наскучившим сообщениям о кровавых репрессиях.

Протиснувшись между двумя Развенчанными Демократами, углубившимися в исследование вопроса, сколько скрепок можно разогнуть за час, Карло попадает в логово Главного Тормозилы. Тот сидит за почти пустым столом: ничего, кроме пишущей машинки, телевизора, горы подарочных еженедельников, упаковки «Вапоруба» (от гриппа), «Валиума» (от сердечной недостаточности), бутылки виски, словаря синонимов, кубка «Золотой Тормоз Сен-Венсан» и гранитного куба, на котором скрещены шариковые ручки. Тормозила, без пиджака, вдумчиво пытается проникнуть в тайну скоросшивателя. При появлении Карло он весь засветился здравым смыслом и зевнул. Внимательно посмотрел на оранжевый жилет Хамелеона, на его бритую голову и раздельно произнес:

— Поосторожнее с тем убийством на виа Бессико.

Тормозила потрясающе лапидарен (он отличался этим еще в бытность репортером), Хамелеону до него далеко, поэтому он спрашивает:

— В каком смысле?

— Об этом и так слишком много болтают. В трактовке данной темы есть два способа: правильный и ошибочный.

Наступает примерно тридцатисекундная пауза. Где-то вдалеке машинка «Оливетти» отбивает критическую статью в ритме фламенко.

— Ошибочно — разводить литературщину, правильно — придерживаться здравого смысла.

Хамелеон кивнул, но не понял ни бельмеса.

— Здравый смысл подсказывает, что главное не «почему» его убили, а «почему» он оказался там. Не только «за что» стреляли, но и «в кого». Что заставило «молодого» человека вторгнуться в чужой сад и на кого ложится «ответственность» за это? И какова в подобной ситуации роль «журналиста»? — (Все слова в кавычках сопровождаются повышением голоса на полтона и жестом, каким обычно тянут за уши пса.) — И последний вопрос: не связано ли данное событие с идеологическим разгулом последних лет? Разве к «этому» стремится наш народ? — Главный Тормозила на минуту умолкает, как всегда в тех случаях, когда ему самому не вполне ясен смысл сказанного. — Словом, мне не нужно «нытья», мне надо знать, в чем пороки «общества», толкающего молодого человека бесцеремонно вторгаться в «привилегированный» дом.

— Пожалуй, — подхватывает Хамелеон, — эту мысль можно развить: какие общественные пороки вынуждают человека стрелять из окон.

— Вот именно, — одобряет Тормозила, — очень разумно. Город в отчаянии от насилия. Насилие рождает насилие. Каким образом можно довести человека до того, что он «теряет над собой контроль» и хватается за ружье? — (Долгая пауза.) — Я вам объясню. Парень, видимо, охотился за наркотиками или был вором. В таком случае что такое наш город? «Клоака»?! Мы, значит, должны жить в постоянном напряжении и все время держать палец на спусковом крючке? Или — еще хуже — снова развернуть старую дискуссию об «отверженных»?

— Нет! — воскликнул Хамелеон.

— Вот именно. Мы заявляем, что не позволим бациллам бандитизма заразить «здоровый» город, а смерть — что ж, люди везде умирают, каждый день. Знаете ли вы, сколько из двух миллиардов угрей доплывают из Саргассова моря после нереста?

— Сто тысяч?

— Сразу видно, что опыта у вас еще маловато. Три! Только три, поняли? Вопрос пропорций — один из основных вопросов в журналистике.

Молчание.

— Вы имеете представление, кем построено СоОружение «Бессико»?

— Имею…

— Ну вот! Так можно ли изображать этот дом как «преступное гнездо»? Хотите отбросить нас на десять лет назад, когда разные подонки в знак протеста бросали в это самое здание бильярдные шары и кирпичи? Думаете, я забыл?

— Но времена меняются.

— И газета меняется, — улыбнулся Тормозила. — Поскольку вы журналист «молодой» и «толковый», я уверен, вы сумеете осветить это событие с позиций здравого смысла, что от вас и требуется. В качестве поощрения поручаю вам серию интервью.

— В самом деле? — встрепенулся Карло. — О чем?

— Что пьют ВИПы? Вот список, сорок телефонов. Расспросите всех! И не сочиняйте! Меня на мякине не проведешь! Я сам через все это прошел, пока сел в это кресло.

Прошло два дня, уже два раза вставало солнце, и вот Лючия шагает по улице под руку с Розой. А миллиард китайцев тем временем спит. Две прошедшие ночи, казалось, никогда не кончатся, но жизнь берет свое: Лючия идет и разговаривает в мире, где нет Леоне. Ничто не изменилось. С тумбочки Леоне Лючия взяла голубой будильник, по сигналу которого они столько раз по утрам расставались, и переставила на свою. Время не оборвало свой бег ни на минуту. Вещи Леоне поместились в трех чемоданах. Их унесли. А любовь осталась, хотя такой, как была, она уже не будет и ничто не в силах утешить тебя. Даже теория завершающего начала, господин учитель. Даже то, что все тебя жалеют, ласково называют по имени, вкладывая в это некий особый смысл, и порой в полуденную жару это даже действует успокоительно, но в общем-то такая музыка годится лишь для стариков. Возле пиццерии на парапете резвится молодежь, ребята боксируют — то ли полушутя, то ли из подспудной злобы. Девушки сидят рядком, смеются, шепчутся, наклоняясь друг к другу, и тогда белокурые, рыжие, черные лохмы переплетаются, словно в каком-то ритуале. Лючия тоже запускает руку в свою немытую гриву, глядит на спутанные пышные волосы Розы. Да знаю, знаю, что красивая, ты вечно мне назло твердишь об этом. Леоне, ты меня слышишь?

— Славная девушка, глаза-то какие, хоть и заплаканные, — говорит Слон, когда подруги проходят мимо.

Алиса всхлипывает под звон своей кассы.

Лючия время от времени опускает голову, и Роза, заметив это, сжимает ее руку. Роза — натуральная блондинка, на ней красная майка и черная мини-юбка, длинные загорелые ноги оканчиваются тоненькими соблазнительными каблучками. Мужчины оборачиваются на нее, как подсолнухи тянутся к солнцу. Женщины поджимают губы: слишком яркая помада. Больше придраться им не к чему.

Подруги направляются к футбольному полю, их провожают растерянные взгляды: очень уж не вяжется печальное лицо Лючии с вызывающей походкой Розы.

Наконец Лючия останавливается поодаль от поля, а Роза подходит вплотную и опирается на ограду. При виде ее вся команда «Жизнь за родину» замирает, словно стоп-кадр на монтажном столике. Нога центрального нападающего остается висеть в воздухе. Правый крайний наклонился завязать шнурок на бутсах, но так и окаменел; эти Христовы ясли дополняют еще два парализованных защитника, массажист с отвисшей челюстью и вратарь, который, чувствуя предательскую выпуклость на трусах, поспешно одергивает майку.

— Лис на месте? — спрашивает Роза, одаривая двух защитников таким взглядом, что тем теперь неделю глаз не сомкнуть.

Лис, президент, мистер тренер, уже мчится вниз по ступенькам трибуны так, как не бегал со времен бомбежек.

— Вы ко мне, синьорина? — расплывается он в улыбке, сверкая золотым зубом и обещая взглядом все золото мира. Потом замечает Лючию и, смекнув, в чем дело, смущенно направляется ей навстречу.

Они садятся на ступеньки.

— Я хотела бы узнать, почему Леоне не участвовал в матче, — начинает Лючия. — Газета написала какой-то бред. Будто он вошел в СоОружение с преступными намерениями. Это наглая ложь, вы же знаете.

— Сукины дети, — добавляет Роза, любительница изысканных метафор.

Лис не знает, почему Леоне не пришел играть в тот день, ей-богу, нет, но голос у него дрожит. Леоне в жизни не пропустил ни одной встречи. Конечно, странно, что он оказался на другом краю города, в этом квартале… Ребята из команды — Лис, разумеется, всех опросил — говорят, что он дошел до стадиона и потом неизвестно почему повернул обратно. Никогда такого с ним не случалось. То же самое Лис заявил комиссару полиции, правда, он здесь и трех минут не пробыл. Леоне — талант. Он мог свободно пройти в подгруппу А. И к тому же весельчак. Однажды команда проиграла со счетом три — ноль, вратарь пропустил подряд три мяча, и мячи-то пустячные. В раздевалке после первого тайма все сидели как в воду опущенные, а вратарь и говорит: «Мяч скользкий какой-то, может, мне лучше перчатки надеть?» Так Леоне ему: «Ага, и пальто в придачу, да вали домой — вот это будет лучше!» Ребята чуть со смеху не лопнули. А другой раз…