Амалия и Белое видение (с иллюстрациями) - Чэнь Мастер

Тут каменное лицо человека начало странно дергаться:

– На горизонте – сначала старина «Джордж», как громадный серый утюг, за ним «Аякс», потом «Орион»… Из… ниоткуда. Башни разворачиваются разом. И начинают говорить свое слово пятнадцатидюймовые.

Он замолчал, пытаясь вернуть себе голос и еле заметно раскачиваясь.

– Вам предложат чистую комнату в хорошем европейском отеле. В «Йене», – негромко сказала я, глядя в его неживые глаза. – За счет кабаре. Вас сейчас отвезут туда два человека, которых я вам покажу. Я знаю, что ни один лайнер до полудня не уйдет, значит, вы успеете отдохнуть. Спасибо, что провели этот вечер у нас.

Но он не слышал меня и не видел.

– Аза ними «Ройял Оук» и «Железный Герцог». И все-все-все – в боевой линии… Ангелы… обшитые сталью…

Я махнула рукой бою.

Больше я не видела этого человека никогда. Я так и не узнала, как его звали и с какого он корабля. Он никак не участвовал во всем, что начало происходить уже на следующее утро. Но почему-то события последовавших недель для меня теперь навсегда будут связаны именно с ним.

… А в целом вечер прошел попросту великолепно. Да и утром все было просто потрясающе. Началось это утро с моих коленок, торчавших из эмалированного «шанхайского сосуда», и все понимающих глаз Мартины в дверном проеме.

Дело было в том, что под разбудившее меня пение птичек у балкона я начала мысленно выбирать платье. И вспомнила о предельно простой тунике легкого шелка телесного цвета, с косым и напоминающим бахрому подолом. К такому платью можно было подобрать длинный шарф – цвета заката на пляжах Танджун Бунга. И вполне естественно, что дальше мысли мои обратились к шелку иного рода – лионскому, некоторые интимные предметы из которого давно уже ждали случая в моем гардеробе (и это были не чулки).

Приложив лионские трусики со сдержанно-скромными кружевами к низу живота, я решила, что они смотрятся идеально, чего не скажешь о том месте, к которому я их прижимала. В результате я забралась в обширный «шанхайский сосуд» с безопасной бритвой в руке и, высунув язык, занялась делом, за которым меня и застигла Мартина.

До этой секунды я не думала не только, к примеру, об Элистере, но и ни о ком вообще. В свое кабаре я хожу работать – считать деньги, и даже всерьез не успела настроить себя на то, что хорошо бы и самой потанцевать. А тут, под взглядом Мартины, я начала краснеть, особенно вспомнив, что все равно ведь Мартина должна затем выливать из сосуда воду с предательски плавающими там жесткими курчавыми волосками.

Но такие события все равно лишь улучшают настроение. И оно было просто прекрасным, когда я уселась в китайском халате на балконе, кормить саму себя и двух майн. Зрелого, деликатного и желторотого Афонсо, который умел говорить «а – маия», и такого же желторотого, но незрелого – с хохолком на голове – нахального Чана, который говорить пока не пытался.

Оба устроились на спинке пустого раттанового кресла на моем балконе и ждали, пока Мартина внесет тарелочку с ломтиками папаи и манго, а также тосты и кофе. Тосты как раз и входили в сферу интересов этой пары.

Я поглощала завтрак и, как всегда, представляла, как я выгляжу снизу – с тихой, пустынной Келавай-роуд, куда только-только начали проникать лучи солнца. Лучи эти пронзали пространства между стволов деревьев, параллельно земле, и в них поднимались облачка пыли от метел на длинных рукоятках, которыми шаркали женщины с лицами, укутанными до бровей.

Конечно, я выглядела хорошо, и очень хорош мой домик. Не самый богатый вПенанге, не то что особняки на Нортхэм-роуд, но зачем одинокой молодой женщине большой дом?

Человек должен жить там, где ему хочется жить. А именно – здесь. С маленьким, украшенным фарфоровой лампой балконом, с которого видна золотая игла ступы буддийского храма на Бирма-роуд – слева, наискосок через перекресток. С несуразно громадным дуриановым деревом, нависающим над черепичной крышей, с мангустиновым деревом и деревом джамбу, бородатым от лиан. С Афонсо и Чаном и, самое главное – с волшебным стеклянным шаром цвета бледной бирюзы, наглухо вцементированным в черепицу.

Шар этот был здесь всегда, до нас, и даже мама не знала, кто и зачем его взгромоздил на крышу. Я всегда думала, что он волшебный и сулит мне зачарованную жизнь.

Я и сегодня так думаю.

Посла завтрака я упаковала платье и белье в бумажный пакет, уложив его в корзинку велосипеда. Туда же поместила флакончик «Гималайского букета» («раскрытый дворцовый секрет махараджей»), той же марки тальк, туалетную пудру, лосьон и тоновые пудры. И по набирающей силу жаре поехала в центр, в начало Пенанг-роуд, в «Элизе». Размышляя, удастся ли мне поспать там после обеда где-нибудь в уголочке – впрочем, какие пустяки, можно отоспаться завтра!

Длинный, длинный день, полный приготовлений. Вот уже спала послеполуденная жара, пришел вечер, я сижу на нашем втором этаже, где редким посетителям предоставляют небольшие комнаты (тихий ужин, легкая игра или разговор, но не более того), а вообще-то здесь – канцелярия и комнаты для артистов.

В гримерной готовится к триумфу Магда – полуодетая, с густо наведенными глазами, а я слабым голосом пытаюсь ее увещевать:

– Магда, дорогая, только не так, как в прошлый раз – что ты там такое начала играть неожиданно для всех? Вагнера на саксофоне?

– Да Моцарта же, – призналась Магда сквозь булавки в зубах. – Навеяло. А что – прекрасная вещь для джаза: «Susanna, sortita…» Амалия, милая, под настроение можно делать все. Я, по крайней мере, уже это самое «все» слушала и играла столько раз… Столько раз… Страшно подумать – чего я только не играла! Я даже помню то время, когда эту штуку, которую мы будем сегодня делать, полагалось писать «джасс».

Тут Магда начала, крутясь перед зеркалом, приподнимать и критически осматривать разные выдающиеся части своего сплошь веснушчатого тела, приговаривая:

– Вещь, конечно, не новая, прямо скажем – подержанная, но если вот тут подтянуть и затянуть и присыпать везде блестками – то очень даже ничего, особенно в полумраке.

Вот время ужина позади, в зале начинают появляться люди, из местных – главный редактор «Стрейтс Эхо», человек со странным для англичанина именем Джордж Биланкин, а рядом с ним, по правую и левую руку, два чина из полиции.

Тамби Джошуа – тот, что стоял у стенки, пока со склада изымали динамит, мой ровесник и друг детства, сделавший удивительную для индийца карьеру. Он инспектор, и даже какой-то небольшой начальник. И Стайн, Лайонелл Стайн, совсем большой полицейский чин, болтает с присевшей за их столик Магдой, склоняя к ней идеальный металлический ежик волос. (Седеющий блондин – а это ведь красиво, мелькает в моей голове мысль.) Наклоняется еще ближе, постукивает пальцами ее по плечу, откидывает голову и смеется на весь зал. Магда на мгновение прижимается, смеясь, своей густо напудренной щекой к руке Стайна у себя на плече. Отличная пара, если бы не было Тони.

Больше никого из полиции не видно, но народ еще только подтягивается. Хотя мое ухо – и, наверное, много других ушей – улавливают со второго этажа воркование каких-то инструментов. А дальше и топот шагов: они готовы, они спускаются!

И я вставляю сигарету в длинный мундштук и медленно, расслабленно чиркаю спичкой. Представляю себе классический греческий фронтон нашего кабаре с большими, курсивом написанными светящимися буквами – «Элизе», множество мигающих огоньков, освещенную факелами полукруглую дорожку мелкого гравия, идущие по ней ко входу пары – сегодня вечерние костюмы не обязательны. Оглядываю зал: а ведь это и вправду происходит, пары идут и рассаживаются, как-то сразу свободные места исчезли, по затылкам бежит ток напряжения.

И шоу начинается.

Потому что под слова конферансье – «сегодня не будет удавов, не будет загадочного факира Немо, зато будет новый бэнд и старые добрые танцы» – по лестнице уже спускаются пятнадцать китайцев господина Лима, с громадным раструбом тубы, скрипками, саксофонами, корнетами, короткими трубами.