Воспитание - Пьер Гийота

Наша мать, отчасти разделяющая мой страх и мою гадливость, говорит, что наша бабка, ее мать, повела туда нашу тетку Сюзанну по возвращении из лагеря, и я остро ощущаю непристойный контраст между умерщвленной плотью и геройским телом.

Мне даже мерещится, будто сам воздух этого городка пропитан смрадом, осквернен и затемнен этой дьявольской проделкой, этим кровавым потом и дыханием шевелящейся на кровати святой, одно имя которой приводит меня в ужас.

*

В Париже Филипп, депутат Консультативной ассамблеи[71] отстаивает воинствующую линию «Защиты Франции», переименованной теперь в «Франс-Суар»[72], - модернизация Франции, подготовленная и ча-емая Сопротивлением. Некоторые из его ближайших товарищей и Пьер Лазарев[73], новый генеральный секретарь газеты, при поддержке «Ашетт»[74], смещают его с должности. От боевого печатного органа, от идеалов Сопротивления, преданных де Голлем и упраздненных его преемниками, остается лишь крупное общественное ежедневное издание.

Правительство Соединенных Штатов выделяет стипендию для студентов из союзных держав, прервавших учебу ради борьбы против Гитлера, и моя тетка Сюзанна, стопроцентный инвалид, награжденная множеством французских и иностранных орденов, живет теперь в Нью-Йорке, завершая изучение права в Колумбийском университете.

Наша мать сообщает, что ее сестра Клотильда, «Лалу», настрадавшаяся во френском заключении, порвала со своим женихом, дабы посвятить себя Господу и отверженным во Французской миссии, где также трудятся рабочие-священники, и что ее брат Пьер отправился со своим батальоном в Индокитай.

*

Понятие «завтра» или «послезавтра», понятие недели, наряду со стремлением к выходу из детства, к тому моменту, когда становишься взрослым, стремлением, уже прояснившимся ко времени поступления в начальную школу, усиливается наравне со страхом перед ежедневной попыткой ответить устно: так время начинает делиться и растягиваться, со своими дневными, а затем недельными препятствиями; из игр и страха определенных игр проистекает членение времени, при котором ночь является зоной беспамятства и восстановления силы Времени; боязнь игры или страшного вопроса, обязательных испытаний отменяется усталостью в конце дня. Пищеварительная система подстраивается под этот страх, под власть этого страха, и напряжение становится естественным и органичным. Это ход жизни. Я не лишаюсь рассудка лишь потому, что соотношу каждое из этих грядущих испытаний, наступающих уже завтра, с теми, которым подвергались мученики, пленные, и в то же время считаю их событиями некой театральной игры, в каковую страстно желаю втянуть своих товарищей, - себе же отвожу роль опрашиваемого заики, упрямо не играющего в мяч, этот грозный объект, на который уже устремлен мой преображающий взгляд, - а также соотношу то или иное колоссальное для ребенка испытание с колоссальностью космоса и Истории, которую начинаю познавать. Словом, я выгляжу ребенком беспокойным, напряженным, но послушным и способным забывать, что так естественно в период роста. Растущее тело опережает травмы и страх; поэтому я всегда рассматриваю нынешний или предстоящий факт, поражение, обиду, успех, как только что свершившийся, ставший прошлым еще до того, как я его прожил; порой я ощущаю перед собой пустоту, столь же твердую, как ствол дерева чуть поодаль; я стараюсь воспринимать эти испытания как простые знаки того, что я пребываю в мире, тогда как я пребываю в мире своих тогдашних верований: между Богом и его Сыном, с библейскими патриархами, но это обучение двойственной природе, воссоединяющейся лишь в мгновения ни счастливые, ни горестные: например, когда я начинаю ощущать красоту музыки либо когда изнурен ходьбой или бегом. К чувству земной истории добавляется чувство Истории высшей, до и после рождения, а до моего рождения, главным образом, истории моей матери, затем ее собственного чувства Истории и ее истории до своего рождения. То, что она рассказывает мне о себе самой, - История рождается для меня из света ее лица, лба и открытой части горла, переполняемого эмоциями от библейских и исторических мифов: История рождается изнутри моей матери и из света ее кожи, - о своем нутре, откуда я черпаю это дополнительное историческое чувство. Работа с учебником истории, запись фактов, исторических речей на странице, испытание заиканием, сопутствующее этому типографскому засвидетельствованию, слова и гравюры окончательно водворяют во мне ход человеческой Истории, публичной, несемейной, историческое чувство (которым я проникался до этого лишь в библейском родословии или христианском мартирологе), в то время как моя публичная воля выявляется при прохождении маленьких испытаний школьника.

Это ощущение власти бывает порой столь сильным, что, при помощи дневной либо ночной природы, я ощущаю в себе малые, а затем и большие сверхъестественные способности: прежде всего, способность перемещать маленькие предметы силой мысли, взглядом или указанием пальца: взлет предмета, остановка потока либо ускорение событий, затмение света или, наоборот, выход какого-либо зверя из норы.

Благодаря хорошей памяти я вскоре открываю для себя ход и пространство истории: датировка фактов, по меньшей мере, христианской эры - чуть позже античность, с той же меньшей мерой, но мне помогают поэзия, трагедия и риторика.

28 ноября 1947 года генерал Леклерк погибает в авиакатастрофе на юго-востоке Алжира: когда по радио, все так же стоящему на кроватной полке, сообщают о его смерти, наша мать сдавленно вскрикивает и встает из-за стола, за которым мы ужинаем. Мы увидим ее лишь сутки спустя. После завтрака мы поднимаемся в школу, где нам объясняют, какого героя Франция потеряла, - а История обрела.

*

В эти первые четверти начальной школы обрисовывается польская история ее семьи, подготовленная рассказами матери в моем раннем детстве. Мы живем уже в своей квартире, с ориентирами: безделушки, обои, книги из Польши, несколько полотен польской романтической и постромантической школы, драматических либо жанровых. В гостиной, где мы проводим больше времени после окончания войны и восстановления отопления: на большой картине, метр в длину и шестьдесят сантиметров в высоту, в красивой позолоченной раме, отец - вероятно, крестьянин - держит за руку маленькую дочь в косынке, девочка шагает, слегка наклонив голову, по снегу, сквозь метель, на заднем плане деревня с низенькими избами. Отец, с усами, в меховой шубе, сжимает в руке какой-то кувшин, а малышка - немного еды или посуду, завязанную в косынку либо в белье. Эта картина висит на большом гобелене с Татрами, к которому прикреплены пестрые деревянные и матерчатые фигурки, крестьяне на лыжах и т. п.

На стене напротив, за фортепьяно «плейель»,- где наши сестры играют Скарлатти, Моцарта, Черни, Бетховена, Шумана, - большой портрет нашей бабки Анжель, кисти парижского художника-академиста 1910-х годов, понизу картины гербы ее семьи, пожалованной в начале XVII столетия дворянством.

Справа библиотека моей матери. Среди книг: «Война и мир», «Братья Карамазовы», «Русский роман» Эжена Мельхиора де Вогюэ[75] и поэтические произведения Адама Мицкевича.

На подносе квадратный брикет угля из челядзьских копей, напоминающий Каабу, впоследствии я часто смотрю на него во время первых конфликтов с отцом.

Теперь История проясняется: мой дед по материнской линии, Виктор Вианне, недавно умерший в своем доме в Сен-Жан-де-Бурне, по отцу и деду приходится родственником св. Жану Мари Вианне, кюре из Арса[76], чья статуя высится во всех католических церквях Франции, да и всего мира, он вступает в сношения с дьяволом - своим «Багром» - и раскрывает самые сокровенные тайны всех исповедующихся. У меня уже полно секретов, и не хотелось бы повстречать его на своем пути.

Когда его отец-ювелир разоряется в Лионе, - он умирает потом от холеры в Каире, где связан с аферой, в которой одно время участвует Артюр Рембо, - мой дед сам оплачивает учебу и становится горным инженером. Его парижская компания отправляет его инженером в Челядзь, что в каменноугольном бассейне Катовице под Краковом, в 1906 году он женится там на дочери директора, Анжель Тезенас дю Монсель и после смерти тестя становится генеральным директором горнопромышленного бассейна.

Усердный и заботливый католик, вдобавок к административным и техническим сооружениям, он еще до Первой мировой войны строит - это во всех подробностях демонстрируют фотоальбомы, что я тогда часто смотрю, - дома для рабочих, служащих, инженеров, школы, благотворительные учреждения, церкви, одна из которых, подземная, вырытая самими горняками, названа именем св. Анжель, в честь нашей бабки.