Секрет (сборник) - Шарлотта Бронте

Такое благополучное положение дел сохранялось месяцев шесть. Затем открылась сессия парламента и герцог изложил предлагаемые меры по великому католическому вопросу. Что тут началось! Оскорбления, клевета, партийная рознь и хаос! О, эти три месяца, от речи короля и до завершающего дня! Никто не мог думать, писать и говорить ни о чем, кроме католического вопроса, герцога Веллингтона и мистера Пиля. Я помню день, когда вышел экстренный выпуск газеты с речью мистера Пиля, где излагались условия, на которых католиков допустят в парламент; с каким жаром папа разорвал пакет, как мы все, затаив дыхание, стояли вокруг и один за другим выслушивали пункты, столь безупречно сформулированные и обоснованные, и как потом тетя сказала, что, на ее взгляд, меры замечательные и при таких ограничениях католики не смогут причинить никакого вреда. Еще помню сомнения, пройдет ли билль через палату лордов, и пророчества, что не пройдет. Наконец доставили газету, из которой мы должны были узнать, как все решилось. Вне себя от волнения, мы слушали подробный отчет о заседании палаты: начало слушаний, герцоги крови в парадных одеяниях, славный герцог в жилете с зеленой лентой через плечо; он встает, чтобы говорить, и все, даже дамы, вскакивают; сама речь (папа сказал, что каждое слово в ней — чистое золото) и, наконец, голосование с четырехкратным перевесом за принятие билля. Однако это отступление, я прошу читателей меня за него извинить. Итак, возвращаюсь к рассказу.

Из-за католического вопроса герцог и мистер Пиль, разумеется, вынуждены были неотлучно пребывать в Лондоне, и мы вскоре уехали туда же. О’Шонесси и его племянник где-то охотились, и все управление школой легло на маркиза Доуро и лорда Чарлза Уэлсли. Чем это закончилось, станет ясно из следующей главы.

Глава 2

Довольно долго мы не имели никаких вестей из школы и сами о ней не справлялись, пока однажды утром, сидя за завтраком, не получили письмо. Вскрыв его, мы увидели, что оно написано милордом Уэлсли. Письмо гласило:

«8 июня, остров Виде́ния

Дорогие король и королевы!

Я пишу вам, дабы известить, что в школе начался бунт, участников коего у меня нет времени перечислять: скажу лишь, что сейчас я в шалаше, выстроенном на свежем воздухе, и… но они приближаются, и я не успеваю ничего больше сообщить…

Остаюсь ваш и прочая

Чарлз У.

PS. После того как я это написал, было сражение, в котором наши псы дрались отважно и мы победили; впрочем, мы доведены до крайности недостатком провианта и, если вы не поспешите на помощь, вынуждены будем капитулировать. Захватите с собой гончую нашего отца, доктора Хьюма и еще Егеря…»

Прочитав это письмо, мы тут же потребовали воздушный шар и, как только его доставили, забрались в корзину и полетели в Стретфилдси. Там мы взяли гончих и Егеря, после чего направились прямиком к острову. Совершив посадку перед школой, мы глянули на миртовую рощу и увидели дивную картину: благообразный дворец торжественно вставал над обступившими его зелеными кронами и в горделивом молчании высился над островом, справедливо именуемым сновидением, ибо только в ночных грезах человеческому глазу предстает столь пышная первозданная краса, как в этом волшебном краю, а ухо лишь в фантазиях внемлет музыке, подобной той, что издает огромная арфа, сокрытая от взоров между деревьями. Прислушайтесь! Сейчас звук нежен, как предсмертная лебединая песнь, но вот усилившийся порыв ветра коснулся струн, и музыка нарастает! Как громко льется мелодия! Сколько мощи в этой исступленной ноте, однако ветер ревет оглушительнее. Я слышала рокот далекой грозы, она приближалась, голос арфы крепчал, пока в громовых раскатах и завываниях ветра струны не грянули с такой пугающей необузданностью, с таким неземным величием, что почти верилось: говорят духи. Это буря.

Однако возвращаясь к рассказу: пробыв на острове примерно полчаса, мы увидели вдали идущего к нам лорда Уэлсли. Подойдя ближе, он обратился к нам так:

— Маленькие королевы, я рад, что вы прибыли. Поспешите за мной, ибо нельзя терять ни минуты.

Мы пошли с ним, и по пути лорд Уэлсли рассказал нам, как начался школьный бунт.

— Дня три после вашего отъезда дела шли превосходно, однако к концу этого срока проявились первые симптомы неподчинения. Мы старались их подавить, но тщетно. Положение не только не улучшилось, но стало еще хуже. Школа разделилась на четыре партии, возглавляемые князем Полиньяком, принцем Георгом, Джонни Локкартом и принцессой Викторией. Они постоянно ссорились и дрались самым возмутительным образом. Несколько недель мы пытались с ними совладать, но безуспешно. В итоге они сбежали и укрепились в самой дикой части острова, куда мы сейчас и направляемся. У каждой партии есть по две пушки, а также большой запас ядер и пороха. Иногда они выступают против нас все вместе, и тогда нам приходится туго. Впрочем, теперь вы здесь, и мы скоро им зададим!

Как раз когда он закончил говорить, мы вышли из леса, через который пробирались все это время, и очутились в глубокой лощине, через которую, бурля и пенясь, бежал зажатый каменными берегами стремительный поток. Дальше река расширялась и уже спокойно катила плавные воды по широкой зеленой равнине справа, орошая и освежая ее по пути. Слева от нас вздымались хмурые скалы, отбрасывающие в лощину густую тень. Кое-где на склонах росли высокие сосны, и ветер жалобно стенал в их искореженных ветвях. В других местах огромные глыбы опасно нависали над головой. Стояла мертвая тишина, но когда мы вступили в лощину, по ней прокатилось эхо далекого пушечного выстрела и с криком взмыл в небо потревоженный орел.

Довольно скоро мы отыскали место, где укрепились дети. Сторонники Виктории разбили лагерь на вершине горы, партия Полиньяка укрылась в глубокой расселине, георгианцы поставили шатры в чистом поле, а локкартисты окопались между деревьями. Шалаш маркиза Доуро и лорда Уэлсли был выстроен под сенью раскидистого дуба, и над ним высилась огромная скала. По одну сторону от него начинался пологий холм, позади — роща высоких деревьев, а прямо впереди журчал чистый ручеек.

Войдя в это смиренное жилище, мы узрели маркиза Доуро на ложе из листьев. Лицо его покрывала бледность; прекрасные черты застыли, как у мраморной статуи. Глаза были закрыты, а на блестящих густых кудрях местами запеклась кровь. Едва Чарлз это увидел, как бросился вперед и, пав на ложе рядом с братом, лишился чувств. Доктор Хьюм тут же применил обычные врачебные средства, и Чарлз понемногу пришел в себя. За все это время Артур не шелохнулся и не произнес ни слова; мы думали, он умер. Егерь бушевал, и даже суровый Хьюм уронил несколько слезинок; Чарлз словно обезумел. Мы подумали, что в таком экстренном положении надо срочно послать за герцогом Веллингтоном. Так мы и сделали. Как только он показался, одна из нас выбежала ему навстречу. Узнав о том, что произошло, герцог побледнел как смерть; губы его задрожали, а все тело затрепетало от волнения. Он быстро вошел в шалаш, приблизился к ложу и, взяв безжизненную руку сына, срывающимся голосом прошептал: «Артур, сынок, отзовись». При звуках родительского голоса Артур медленно открыл глаза, увидел отца и хотел заговорить, но не мог. Тогда мы, по щедрости и доброте сердца, немедленно его исцелили посредством волшебных снадобий, после чего герцог снял с пальца бриллиантовое кольцо и презентовал нам. Мы приняли подарок и поблагодарили герцога.

Затем мы сообщили его светлости про восстание школьников. Он, не говоря ни слова, вышел; мы — за ним. Герцог проследовал туда, где мятежники встали лагерем, и зычным голосом объявил, что если они сейчас же не сдадутся, то могут считать себя мертвецами, потому что с ним несколько тысяч гончих псов, готовых мгновенно растерзать их в клочья. Дети боялись собак больше всего на свете, поэтому немедля капитулировали, и вскорости школа благоденствовала, как прежде, однако мы, устав от нее, отправили питомцев по домам, и теперь на острове сновидений обитают лишь феи.

Глава 3

Примерно через год после школьного бунта в семействе герцога Веллингтона случилось следующее удивительное происшествие. Как-то приятным утром в сентябре 1828-го маркиз Доуро и лорд Чарлз Уэлсли вышли поохотиться. Они обещали вернуться до восьми, но уже пробило девять, а они не появлялись; двенадцать, а их все нет. Старый Босяк отправил слуг спать и, когда дом затих, вышел в большой зал и сел у камина, намереваясь не ложиться до возвращения молодых господ. С полчаса он беспокойно прислушивался, не раздадутся ли их шаги, как вдруг внутренняя дверь тихонько отворилась и вошла леди Уэлсли. В свете свечи, которую держала хозяйка, Старый Босяк увидел, что она бледна и очень взволнована.