Занавес молчания - Андрей Быстров

Она стояла в дверях, и Борис невольно ею залюбовался. В свои двадцать восемь лет она ухитрялась выглядеть одновременно и наивной девочкой, и умудренной дамой. Она не была красавицей, но что такое красота? Если это одинаковые штампованные лица с журнальных обложек, то Бориса подобная так называемая красота не пленяла. Ника была пикантной – с челкой коротких светлых волос над большими, широко расставленными, изумительной синевы глазами, с чуть вздернутым веснушчатым носом, полноватыми губами, округлым трогательным подбородком. И хрупкой и упругой была ее фигурка – тот тип, какой большинство мужчин сочли бы сексуальным. Она любила носить джинсы – и сейчас была в джинсах и просторной, незастегнутой серо-стальной куртке. Вообще она любила спортивный стиль и спорт – сначала увлекалась карате, теперь переключилась на прыжки с парашютом (это не упоминая первого разряда по шахматам, которые все же не совсем спорт). Ее спортивные увлечения не мешали ей много курить и поглощать спиртное в количествах, порой удивлявших самого Бориса, тоже не дурака по этой части, а также делать одну из лучших программ телекомпании СПКТ.

Ника держала в руках сумочку и сложенный японский зонтик (великоватый для ее сумочки), озираясь в захламленной прихожей в поисках места, куда бы их пристроить.

– Что это ты при зонте? – спросил Борис, озираясь синхронно с ней и с той же целью. – Дождь вроде бы не собирается.

– Вроде нет, но синоптики ругались по радио. – Сумочка отправилась на подзеркальный столик, а зонт наверх, на полку для головных уборов. – Кофе напоишь?

– Кофе паршивый.

– Любой сойдет. Я так устала... Хотела тебе позвонить, но уж раз ехала мимо, почему не зайти? Завтра утром съемка.

В комнате Ника увидела бильярд на мониторе.

– А, тренируешься, вечный проигравший... Святое дело.

– Кто бы говорил...

– Сгоняем по полтиннику? Из трех партий?

– В другой раз. Неохота, не до того мне. Тут у меня такие события...

– Какие события? – Ника прошла на кухню. Кедров поставил на плиту полупустой чайник.

– Расскажи сначала про съемку. Куда едем?

– Тут недалеко. Одна деревушка, километров сто. Я выкопала потрясающую бабусю. Француженка, по-русски почти не говорит. Во время войны вышла замуж за нашего офицера, приехала к нам, отсидела в сталинских лагерях. Офицер ее бросил, а она...

– Ника, – страдальчески перебил Борис, – таких историй как собак нерезаных. Воз и маленькая тележка. Кому это интересно?

– Застрелись! Моя бабуся особенная, узнаешь подробнее – ахнешь. В общем, мы заедем за тобой завтра в восемь.

– Выспаться не даете, сатрапы.

– В могиле выспишься. – Она достала пачку «Мальборо», зажигалку «Зиппо», закурила. – Так что у тебя за события?

– Ты помнишь дядю Сашу? Ты с ним не знакома, но я говорил. Ну, того, что достал нам информацию про фашистов?

– Конечно помню.

– Ну так вот...

Занимаясь нехитрыми манипуляциями с кофе, Борис рассказал Нике о странном утреннем звонке, о поездке за дискетой.

– А когда я открыл файл, – продолжал Борис, размешивая сахар в чашке, – там оказалось семь имен. Два из них мы с тобой знаем... Одно еще как знаем!

– Что за имена? – Ника напряглась, подалась вперед.

– Прости, – Борис развел руками, – этого не скажу. И так много наговорил, ведь меня просили уничтожить дискету, а не лезть в нее...

– И ты ее уничтожил?

– Нет пока, торчит вон в компьютере. Но имена я переписал на бумажку.

– Зачем?

– Не знаю. Что-то здесь не так... Меня очень тревожит молчание дяди Саши. Уже вечер, а он не звонит... Ника, ты не знаешь, что такое «Штернбург»?

– Штернбург? Понятия не имею. Откуда ты взял?

– Это слово было в дискете, отдельно от имен. На фамилию не похоже, правда?

– Штернбург, Штернбург, – дважды повторила Ника. – Как будто знакомое что-то, ложится на язык. Нет... Не помню. Надо поспрашивать.

– Не надо.

– Почему?

– Потому что это из дискеты. А вдруг что-нибудь совершенно секретное? Влипнем в историю, подведем дядю Сашу. Так что забудь, ладно?

– Ну, забыть ничего нельзя... Но ради тебя засуну подальше, в уголок. Ну и кофе у тебя, Кедров!

– Я предупреждал... Ника, что ты об этом думаешь?

– Думаю, что не надо жадничать по мелочам и покупать «Нескафе». Или я у тебя последние деньги выиграла? Могу одолжить.

– Что ты думаешь о том, что я тебе рассказал?

– Об этом – ничего. Скорее всего, объявится твой дядя Саша, и все тайны мадридского двора объяснятся тривиальнейшим образом.

– Дай-то бог...

– Будь реалистом, Кедров. Для грез о шпионской романтике мы с тобой староваты, нет? – Она взглянула на часы. – Пойду... Еще надо кое-куда заглянуть... За кофе не благодарю, много чести. Завтра в восемь, не проспи!

– Разбудишь.

– Да уж не сомневайся.

Ника бросила окурок в пепельницу. Борис проводил ее до дверей, на прощание она поцеловала его в щеку. Это вызвало воспоминание о ДРУГИХ ее поцелуях, и Борис тихонько вздохнул.

Когда Ника ушла, Борис заметил, что сумочку она взяла, а зонтик забыла. Ничего страшного, возьмет завтра утром... А может, сейчас вернется, она не суеверна, к тому же синоптики предупреждали о дожде.

Возвратившись в комнату, Борис сел к компьютеру, убрал бильярд и вновь открыл файл «Z», не дававший ему покоя. Особенной занозой сидел в нем почему-то загадочный «Штернбург». Он располагался не просто отдельно ниже списка, а где-то на краю, точно не имел к списку отношения, был добавлен торопливо в последнюю минуту. Он взывал, подобно крику о помощи, – и смотрелся чужеродным, совершенно чужеродным в аккуратно оформленном файле.

Задумчиво Борис поставил курсор в конец «Штернбурга» и стер слово, букву за буквой, привычно сохранил изменения. Вот теперь файл выглядел цельным и завершенным, каким, очевидно, и был поначалу. А этот «Штернбург»... Он явно как будто не отсюда, без него вроде бы естественнее – и все-таки он здесь. Почему?

Борис уже собирался восстановить слово «Штернбург» на прежнем месте, чтобы снова взглянуть на файл полностью, будто это могло помочь разрешить загадку... Но ему помешал дверной звонок. Ника вернулась-таки за своим зонтиком, подумал он. Ну да... Капли начинающегося дождя стучат по стеклам окон.

Монитор не был виден из прихожей, и Борис не стал закрывать файл. У него и мысли не мелькнуло, что мог прийти дядя Саша – тот всегда обязательно предупреждал по телефону. Но если бы и появилась такая мысль, она бы ничего не изменила, Борис не имел намерений хитрить с дядей Сашей. Впрочем, инерция сознания Бориса настраивала его только на Нику.

Он быстро прошел в прихожую и распахнул дверь.

10

Квартира Татьяны Долинской была невелика и не поражала роскошью, зато везде, особенно в гостиной с вечно приспущенными шторами, бросались в глаза приметы сомнительного ремесла хозяйки. Прежде всего, конечно, хрустальный шар на бронзовой треноге – сооружение торчало посреди комнаты вызывающим символом, скорее фаллическим, нежели мистическим. На низком полированном столике в продуманном беспорядке валялись карты Таро, астрологические таблицы и почтенные латинские книги, которые сама Татьяна Владимировна едва ли смогла бы прочесть. Какая латынь, если в свое время Долинскую изгнали со второго курса пединститута за хроническую неуспеваемость! Но эту деталь биографии Татьяна Владимировна старательно и таинственно ретушировала, намекая на некие глубокие идеологические расхождения с марксистски приземленным ректоратом...

На стенах висели картины в мрачноватых рамах, среди них выделялся портрет бородатого угрюмого старика – Долинская утверждала, что это Нострадамус. Остальные картины изображали средневековые обсерватории, где горделивые еретики разглядывали небо в телескопы (тогда еще, кстати, не изобретенные), площади с горящими ведьмами, отречение Галилея и тому подобные сюжеты о борьбе истины с невежеством. По мысли Татьяны Владимировны, картины призваны были воскрешать в памяти посетителей историю шествия подлинного Знания по тернистым путям, а также настраивать их против обскурантов и ретроградов. Двадцать первый век персонифицировался в квартире Долинской телевизором «Сони», DVD-плеером и подключенным к Интернету компьютером, но их она прятала в спальне.

Заверещал декорированный под старину телефон. Долинская сняла трубку.

– Да. Да, это я. Конечно, Сергей Эдуардович, в любое удобное для вас время. Хорошо, через полчаса. Жду вас.

Повесив трубку на витой позолоченный рог сбоку аппарата, Долинская подошла к зеркалу. Из магических глубин темного стекла на нее смотрела женщина лет сорока, с прекрасной фигурой, упакованной в длинное облегающее синее платье. Она была красива той порочной, опасной красотой, какая заставляет мужчин совершать губительные безумства. Косметика на ее лице, почти незаметная в полумраке, подчеркивала бесовское очарование бездонных глаз-омутов, в которых тонули многие без надежды на спасение.