Ананасная вода для прекрасной дамы - Виктор Пелевин

Тут я понял, что слишком глубоко провалился в размышления о радиобизнесе — а все потому, что читать подобные стихи должен человек, у которого есть хотя бы зачаток бессмертной души. Вместе с тем, я не пропустил ни одной стихотворной строчки, потому что мой освобожденный от тела ум развивал удивительную скорость: вся эта цепь мыслей заняла лишь крохотную долю секунды.

— Не могут духи просвещенны,От света твоего рожденны,Исследовать судеб твоих:Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,В твоем величьи исчезает,Как в вечности прошедший миг!

Неожиданно моя мысль вознеслась к чему-то бесконечно-высокому и прекрасному, и тут же, как и было обещано, исчезла. Но, перед тем как она исчезла, я все же успел понять, что такой невообразимый взлет возможен, и это прекрасное — на самом деле существует в его высшей точке…

— Себя собою составляя,Собою из себя сияя,Ты свет, откуда свет истек…

Когда ослепительная вспышка света, в которую превратили меня эти строки, опять сменилась сырой тьмой, я понял, что Добросвет сегодня дал мне какой-то особенно мощный коктейль — и перевел мой подвешенный в невесомости ум в режим форсажа.

Мне приходилось переживать смысл каждого слова с небывалой силой и ясностью. Я не просто пропитывался чужим мистическим опытом — он делался моим. Мне стало страшно, потому что я понял: стоит мне расслабиться, и эти гэбэшные сволочи действительно заставят меня познать Предвечного.

— Как искры сыплются, стремятся,Так солнцы от тебя родятся…

Я увидел эти искры — или, точнее, опять заметил. После кваса они начинали роиться в темноте примерно на сороковой минуте каждого сеанса — но можно было перестать обращать на них внимание, и тогда они исчезали.

— А я перед тобой — ничто.Ничто! — Но ты во мне сияешьВеличеством твоих доброт;Во мне себя изображаешь,Как солнце в малой капле вод…

Мне показалось, что я стал огромной каплей, в которую влилась вся сверхсоленая вода из ванны, где я парил. И что-то неизмеримое и ослепительное уже готово было отразиться во мне, но помешал проклятый чтец, — кажется, он перепутал строчки, сбился с ритма и сразу загнусавил чуть быстрее:

— Но, будучи я столь чудесен,Отколе происшел? — безвестен;А сам собой я быть не мог.Я телом в прахе истлеваю,Умом громам повелеваю,Я царь — я раб — я червь — я Бог!

Дальше я постараюсь точно описать посетившие меня переживания в порядке их появления — вслед за вызвавшими их словами.

Сначала мое тело истлело во прахе. Оно разлагалось очень долго, наверное, сотни лет. Потом раздался оглушительный удар грома, прах рассеялся легким облаком, и я понял, что теперь я свободный ум, который может стать чем угодно.

И я стал царем. Это было неприятно и тревожно, потому что я знал: скоро меня с семьей расстреляют в подвале романтические красные часовщики.

Потом я сделался рабом. Это было как прийти лишний раз на курсы „Intermediate Advanced“ в восемь тридцать утра.

Наконец я стал червем. Это был особо унылый момент — мне показалось, что время остановилось, и я теперь вечно буду рассказывать о мобильном тарифе „любимый“ в бесконечной эфирной пропасти между последним гэгом Сидора Задорного и шансоном „Брателла сам отнес матрас на петушатник“.

А потом я вдруг стал Богом.

Как передать тот миг.

Знаете, все эти приторные индийские метафоры насчет того, что Бог и его искатель подобны паре возлюбленных — это таки самая настоящая правда. Здесь, конечно, не такая любовь, после которой остаются детки или хотя бы песня „Show must go on“. И все же из человеческого опыта этот миг сравнить больше не с чем.

Так же замирает сердце перед сказочной невозможностью того, что сейчас произойдет, так же побеждаешь смущение и стыд, перед тем как полностью открыться — но только в убогой земной любви через десять минут уже понимаешь, что тебя просто использовала в своих целях равнодушная природа, а здесь… Здесь обещание чуда действительно кончается чудом. И описать это чудо, как оно есть, нельзя. То есть можно, но слова не позволят даже отдаленно представить описываемое.

И все-таки самое важное я попытаюсь сказать. Знаете, часто в нашем мире ругают Бога. Мол, бензин дорогой, зарплата маленькая и вообще мир исходит гноем под пятою сатаны. И когда люди такое говорят, они в глубине души думают, что чем больше они так гундосят, тем больше процентов Бог им должен по кредиту доверия — ведь все теперь ушлые, хитрые и понимают, как выгодно иметь за душой свой маленький международно признанный голодомор. И я тоже, в общем, примерно так рассуждал.

И вдруг я понял, что Бог — это единственная душа в мире, а все прочие создания есть лишь танцующие в ней механизмы, и Он лично наполняет Собой каждый из этих механизмов, и в каждый из них Он входит весь, ибо Ему ничто не мелко.

Я понял, что Бог принял форму тысячи разных сил, которые столкнулись друг с другом и сотворили меня — и я, Семен Левитан, со своей лысиной и очками, весь создан из Бога, и кроме Бога во мне ничего нет, и если это не высшая любовь, какая только может быть, то что же тогда любовь? И как я могу на нее ответить? Чем? Ибо, понял я, нет никакого Семена Левитана, а только неизмеримое, и в нем самая моя суть и стержень — то, на что наматывается весь остальной скучный мир. И вся эта дикая кутерьма, на которую мы всю жизнь жалуемся себе и друг другу, существует только для того, чтобы могла воплотиться непостижимая, прекрасная, удивительная, ни на что не похожая любовь — про которую нельзя даже сказать, кто ее субъект и объект, потому что, если попытаешься проследить ее конец и начало, поймешь, что ничего кроме нее на самом деле нет, и сам ты и она — одно и то же. И вот это, неописуемое, превосходящее любую попытку даже связно думать — и есть Бог, и когда Он хочет, Он берет тебя на эту высоту из заколдованного мира, и ты видишь все ясно и без сомнений, и ты и Он — одно.

Как будто я летел за вихрем искр, и был одной из искр и всем вихрем, и смеялся и пел на разные голоса… Продолжалось это совсем недолго, не больше секунды, но за эту секунду я познал так много сокровенного, что странные и непостижимые видения преследовали меня потом не один год. Словно я зашел в небесный дворец по другому делу — хотя довольно непонятно, какие вообще могли быть дела у Сени Левитана в небесном дворце, — и случайно заглянул в ковчег великой тайны…

Я увидел ангелов в дарованной им силе и славе. Я ощутил их просто как сгустки силы, могучие законы и принципы, на которых покоится мир. Если я скажу, например, что закон всемирного тяготения — это один из ангелов Божьих, так вы просто засмеетесь. А между тем, так оно и есть. Мыслящий человеческий ум, который подвергает все сомнению — тоже один из ангелов, и таковы же пространство и время, рождение и смерть.

Некоторые из ангелов поистине страшны, особенно Смерть и Ум, и если понять, что они делают с человеком и как это выглядит на самом деле, так можно сойти с ума от страха. Но Бог всегда в человеке, и не надо бояться ангелов, потому что именно из человека Бог на них смотрит, и поражается, и смеется, и плачет, как дитя… И много других тайн увидел я в тот момент, записать их все не хватило был длинного свитка. А думать, что такие вещи можно писать карандашом по бумаге, мне даже как-то смешно.

Потом я лежал в соленой воде, и слезы двумя ручьями текли из моих глаз, и я уже знал, что одна эта секунда искупила и все мои беды, и все страдания мира.

— Господи, — прошептал я, — ты поразил меня в самое сердце…

— Тысяча семьсот восемьдесят четвертый год, — отозвался в моем черепе сальный бас радиодиктора. — Гавриил Романович Державин. Ода „Бог“.

6

Я ничего не сказал о случившемся ни Шмыге, ни Добросвету — это казалось мне предательством самого чудесного переживания, которое было у меня в жизни.

Внешне все продолжалось по-прежнему: я проглатывал стаканчик психотропного кваса и нырял в свою цистерну, после чего в моем мозгу начинали звучать голоса, рассказывающие о Боге. Но теперь все было по-другому. Теперь я знал, о чем они говорят, и мог отличить правду от вымысла или уродливых спекуляций мертвого интеллекта.

Мне не надо было для этого даже слишком задумываться. Когда я слышал неправду, она оставалась просто словами. А когда я слышал правду, я сразу же переживал ее, и передо мной открывалось еще одно лицо Бога, которых у Него оказалось бесконечное число. Чудесное происходило опять и опять.

Но ужас был в том, что я не мог пережить слияние с Абсолютом без депривационной камеры и кваса, которым поил меня Добросвет. Когда я снова обретал свое человеческое тело, мои духовные очи зарастали коростой тревог, обид и желаний, облеплявших мой ум, как только я вылезал из соленой воды. Я пытался бороться, но каждый раз неподконтрольные мне психические силы перехватывали власть над моим рассудком, и я превращался в такой же неодушевленный механизм, как те, что ходили вокруг.