Маркиза дО - Генрих Клейст

— Дорогая матушка! — воскликнула она, усадив мать на диван, сама же стоя перед нею и утирая слезы. — Какой счастливой случайности обязана я вашим драгоценным посещением?

Госпожа Г., ласково обняв дочь, сказала, что она приехала просить у нее прощенья за ту жестокость, с которой ее выгнали из родительского дома.

— Прощенья? — перебила ее маркиза и пыталась поцеловать у нее руки.

Но мать, уклонившись от поцелуя, продолжала:

— Ибо не только напечатанный в газете ответ на твою публикацию убедил и меня, и твоего отца в твоей невинности, но я должна еще тебе открыть, что сам он, к великой нашей радости и удивлению, появился вчера в нашем доме.

— Кто появился? — спросила маркиза и подсела к матери. — Кто этот «сам он»? — И все лицо ее выражало напряженное ожидание.

— Да он, автор ответа, — отвечала полковница, — тот самый человек, к которому ты обращалась в своем призыве.

— Ну так кто же это? — воскликнула маркиза с трепещущей от волнения грудью. — Кто? — еще раз повторила она.

— Мне хотелось бы, — возразила госпожа Г., — чтобы ты мне это сама сказала. Ибо вообрази себе, что вчера мы сидели за утренним чаем и только что прочли ту странную заметку в газете, как в комнату врывается человек, близко нам известный, с выражением страшного отчаяния и бросается к ногам твоего отца, а затем и к моим. В полном недоумении, что бы это могло означать, мы предлагаем ему высказаться. Тогда он говорит, что совесть ему не дает покоя, что это он — тот негодяй, который обманул маркизу; он должен знать, как смотрят на его преступление; и если ему уготовано возмездие, то вот он сам пришел принять его.

— Но кто же, кто, кто? — повторяла маркиза.

— Это, как я сказала, — продолжала полковница, — вообще вполне благовоспитанный молодой человек, от которого никак нельзя было ожидать такого гнусного поступка. Только не пугайся, когда ты узнаешь, дорогая дочь, что он — человек низкого происхождения и вообще не отвечает ни одному из тех требований, какие можно было бы предъявить к твоему мужу.

— Как бы то ни было, дорогая матушка, — сказала маркиза, — он не может быть вполне негодным человеком, так как он, раньше чем броситься к моим ногам, бросился к вашим. Но кто? Кто? Скажите же мне наконец, кто это?

— Ну, так знай же, — ответила мать, — это Леонардо, егерь, которого твой отец недавно выписал из Тироля и которого, если ты заметила, я привезла с собою, чтобы представить тебе как жениха.

— Егерь Леонардо! — воскликнула маркиза и в отчаянии схватилась за голову.

— Что тебя пугает? — спросила полковница. — Или у тебя есть какие-либо основания сомневаться в этом?

— Но как? Где? Когда? — в смятении спрашивала маркиза.

— Это, — отвечала полковница, — он хочет открыть только тебе одной. Стыд и любовь не позволяют ему говорить об этом с кем-либо другим, кроме тебя. Но если хочешь, отворим дверь в прихожую, где он с бьющимся сердцем дожидается исхода нашего разговора; и попытайся тогда сама выведать у него его тайну, я же на это время удалюсь в соседнюю комнату.

— Боже милосердный! — воскликнула маркиза. — Однажды в полуденный зной я заснула, и когда проснулась, то увидела, как он отходит от дивана, на котором я лежала. — И она закрыла пылавшее от стыда лицо своими маленькими ручками.

При этих словах мать опустилась перед нею на колени.

— О дочь моя! — воскликнула она. — О чудная! — и заключила ее в свои объятия. — А я-то, негодная! — добавила она и припала лицом к ее коленям.

Маркиза в испуге спросила:

— Что с вами, матушка?

— Пойми же, всех ангелов чистейшая: во всем, что я тебе сейчас говорила, нет ни слова правды; моя испорченная душа не способна была верить в такую невинность, какая сияет в твоей душе, и мне понадобилась эта гнусная ложь для того, чтобы убедиться в этом.

— Дорогая моя матушка! — воскликнула радостно тронутая маркиза, склоняясь над нею, чтобы ее поднять.

Мать ответила:

— Нет, я встану не раньше, чем ты мне скажешь, что прощаешь мне всю низость моего поступка, о ты, прекрасное, неземное создание!

— Мне вас прощать, матушка! Встаньте, — воскликнула маркиза, — заклинаю вас!

— Ты слышишь! — сказала госпожа Г. — Я хочу знать, сможешь ли ты все еще меня любить и так же искренне уважать, как прежде.

— Моя обожаемая матушка! — воскликнула маркиза и опустилась рядом с матерью на колени. — Ни на одно мгновение я не переставала вас любить и уважать. Да и кто бы мог мне поверить при таких неслыханных обстоятельствах? Как я счастлива, что вы убедились в моей невиновности!

— В таком случае, — отвечала госпожа Г., подымаясь при поддержке дочери, — я буду тебя носить на руках, дорогое мое дитя. Рожать ты будешь у меня, и если бы обстоятельства даже сложились так, что я ожидала бы от тебя маленького князя, я и тогда не ходила бы за тобой с большей нежностью и достоинством. До конца дней моих я не расстанусь с тобой. Я бросаю вызов всему свету, твой позор будет для меня честью — только бы ты вернула мне свою любовь и позабыла ту жестокость, с которой я тебя оттолкнула.

Маркиза пыталась ее успокоить своими горячими ласками и увещаниями, но настал вечер и пробило полночь, прежде чем ей это удалось.

На следующий день, когда волнение старой дамы, вызвавшее у нее ночью приступ нервной лихорадки, несколько улеглось, мать, дочь и внучата с триумфом двинулись обратно в М. Ехали они очень довольные и шутили по поводу егеря Леонардо, сидевшего на козлах; мать говорила дочери, что замечает, как та краснеет всякий раз, как взглянет на его широкую спину. Маркиза отвечала не то со вздохом, не то с улыбкой:

— Кто знает, однако, кого мы увидим в нашем доме в одиннадцать часов утра третьего числа!

Но чем ближе они подъезжали к М., тем серьезнее настраивались их души в предчувствии решающих событий, которые им еще предстояли. Госпожа Г., не сообщая пока дочери своего плана, провела ее, как только они вышли из экипажа, в ее прежние комнаты; сказала, чтобы маркиза устраивалась, как ей будет удобно, сама же она скоро вернется, и поспешно удалилась.

Через час она возвратилась с разгоряченным лицом.

— Ну и Фома! — сказала она, скрывая свою радость. — Подлинно — Фома неверный! Битый час потребовался мне, чтобы его убедить. Но зато теперь он сидит и плачет.

— Кто? — спросила маркиза.

— Он, — отвечала мать. — Кто же, как не тот, у кого все к тому причины?

— Но не отец же? — воскликнула маркиза.

— Как ребенок, плачет, — отвечала мать. — Если бы мне самой не пришлось утирать ему слезы, я готова была бы рассмеяться, выйдя за дверь.

— И все это из-за меня? — спросила маркиза и встала. — И вы хотите, чтобы я здесь?..

— Ни с места! — сказала госпожа Г. — Зачем он мне продиктовал письмо? Он должен сюда к тебе прийти, если хочет еще раз увидеть меня живой.

— Милая матушка! — умоляла маркиза.

— Я неумолима! — перебила ее полковница. — Зачем он схватил пистолет?

— Заклинаю вас…

— Ничего… — отвечала госпожа Г., снова, почти насильно усаживая дочь в кресло. — А если сегодня до вечера он не придет, я завтра же уеду с тобой.

Маркиза назвала это поведенье жестоким и несправедливым. Но мать отвечала:

— Успокойся! — ибо в это время издалека послышались все приближавшиеся рыдания. — Вот уже он идет!

— Где? — сказала маркиза, прислушиваясь. — Есть кто-нибудь за дверью? Эти звуки?..

— Разумеется! — ответила госпожа Г. — Он хочет, чтобы мы ему отворили двери.

— Пустите меня! — вскрикнула маркиза и сорвалась со стула.

— Убедительно прошу тебя, Джульетта, сиди смирно, — сказала полковница; в это мгновение в комнату уже входил комендант, держа у лица платок.

Мать стала перед дочерью, загораживая ее собой, и повернулась спиною к нему.

— Отец! Дорогой мой отец! — воскликнула маркиза, простирая к нему руки.

— Ни с места! — сказала госпожа Г. — Ты слышишь? Комендант стоял посреди комнаты и плакал.

— Он должен повиниться перед тобою, — продолжала госпожа Г., — зачем он так вспыльчив! И зачем так упорен! Я люблю его, но и тебя также, я уважаю его, но и тебя также. И если мне нужно выбирать между вами двумя, то я нахожу, что ты лучше его, и остаюсь с тобою.

Комендант весь скорчился и взвыл так, что стены задрожали.

— О боже! — вскрикнула маркиза, сразу покорилась матери и схватила платок, дав волю слезам.

Госпожа Г. сказала:

— Он только не в состоянии произнести ни слова! — и отошла немного в сторону.

Тогда маркиза поднялась, обняла коменданта и просила его успокоиться. Она сама заливалась слезами. Она спросила, не присядет ли он, хотела усадить его в кресло, она пододвинула ему кресло, чтобы он сел, но он не отвечал; он не хотел двинуться с места, не хотел и садиться, а стоял на одном месте, низко склонив голову, и плакал. Маркиза, стараясь его поддержать, обернулась к матери и сказала, что он заболеет; казалось, самое полковницу покидает ее стойкость при виде его судорожных телодвижений. Когда же комендант, уступая повторным уговорам дочери, опустившейся к его ногам, наконец сел, осыпаемый ее нежнейшими ласками, мать опять заговорила. Она сказала, что поделом ему, теперь уж он, верно, образумится, затем она удалилась из комнаты и оставила их одних.