Тайна брата - Дэн Смит

Колеса визжат. Я зажмуриваюсь. Мощный удар.

Полет.

Долгие секунды мое тело висит в воздухе.

Падение.

Удар.

Приземляюсь с тошнотворным хрустом.

Сперва оземь ударяются ладони, потом локти и колени, меня тащит по асфальту, обдирая кожу, и мелкие камешки впиваются в плоть. Подбородок впечатывается в бордюр, зубы лязгают, и воздух с громким уханьем вырывается из легких. Тело замирает.

— …мальчик, ты как? — спрашивают у меня.

Открываю глаза. Перед лицом стоят черные блестящие туфли.

— …слышишь?

Меня трясут за плечо. После удара в голове помутилось, глаза не фокусируются, поэтому фигура больше похожа на пятно.

— Ты. В. Порядке? — спрашивает мужчина в модном костюме.

Я, перевернувшись на спину, потихоньку сажусь.

На ладонях кровь и черные пятна асфальтовой крошки. На коленях тоже. Стоит взглянуть на месиво, и в сознание прорывается боль.

На другой стороне дороги собираются зеваки. Жители окрестных домов, заслышав грохот, припадают к окнам и даже стоят в открытых дверях, но никто не спешит на помощь. Если не считать мужчину в костюме.

— Ты всегда вылетаешь на дорогу не глядя?

Его слова сочатся ядом.

— Простите меня, — качаю головой.

— Твоим «простите» машину ведь не починишь?

Он показывает на автомобиль. На блестящем бампере едва заметная вмятинка. Можно сказать, царапина.

— И велосипед тоже, — говорит мужчина.

Велик лежит в нескольких метрах от нас, на обочине. Переднее колесо пошло восьмеркой.

— Теперь его разве что в металлолом снести, на военные нужды. — Мужчина проводит взглядом по толпе на другой стороне дороги. — Принесите ребенку влажную тряпку и стакан воды.

Никто не трогается с места. Все смотрят на мужчину в костюме, потом друг на друга.

— Поживее! — рявкает тот. — Один из вас. Взял и принес.

Создается ощущение, что мужчина каждому отвесил пощечину. Толпа рассыпается. Кто-то скрывается в доме, кто-то испаряется в сторону магазина на углу.

— Мы незнакомы, — говорит мужчина, глядя на меня. — Позволь представиться. Меня зовут Герхард Вольф. Инспектор уголовного розыска Герхард Вольф.

Так он из гестапо.

Правда и ложь

Инспектор уголовного розыска Вольф не столько ведет, сколько тащит меня к машине. Взяв меня за руку, поднимает на ноги и волочит к сияющему «мерседесу».

— Почистись как следует, — говорит он, открывая заднюю дверь и усаживая меня на крыло. — Машину помыли только с утра. Дай-ка взглянуть на руки.

Сижу, не шевелясь.

— Мальчик, покажи руки.

Вытягиваю руки вперед, ладонями вниз, но Вольф продолжает пожирать меня взглядом.

Глаза у него стальные. Серые, ледяные, суровые. Нос чуть кривой, должно быть, ломаный. Губы тонкие. Сильная челюсть. На лбу — морщины опыта. Светлые волосы, подернутые сединой, изящно уложены на пробор. Свежий костюм сидит идеально. От Вольфа мощно идет сладкий дух одеколона.

Достав из кармана пару очков в черной оправе, Вольф водружает их на нос и склоняется над моими руками.

— Переверни.

Подчиняюсь.

— Объясни, откуда это взялось. — Его внимание привлекают белые пятнышки на кончиках пальцев. — Ты что, рисовал?

Его взгляд будто проникает мне в душу.

— Нет, я…

— Говори правду.

— Я трогал рисунок на стене. В переулке. Там был цветок.

— Твоя работа?! — рявкает он. — Рисуешь на стенах?

— Нет, честное слово.

— Показывай, что у тебя в карманах.

Выворачиваю карманы шорт, демонстрируя, что там нет ничего, кроме перочинного ножа с поломанной ручкой.

— Сколько лет?

— Двенадцать.

Он стоит, будто кол проглотил, и смотрит на меня. Щелочки глаз и ниточки губ выдают желание сожрать меня живьем.

— Сиди тут.

Инспектор обходит машину, чтобы оценить ущерб. Уперев руки в бока, качает головой. От этого занятия его отвлекает женщина с тряпкой и стаканом воды.

— Дайте вон ему, — указывает он на меня. В голосе читается явное нетерпение.

Женщина, присев рядом со мной, протягивает стакан.

— Спасибо.

Прохладная вода освежает.

— Ты цел? — тихо спрашивает женщина, нежными движениями стирая тряпочкой кровь у меня с колена. У нее светлые волосы, собранные в пучок, и карие глаза. — Сильно тебе досталось. Болит?

Кажется, стоит уронить хоть одну слезинку, и я выставлю себя слабаком. Вытерев лицо рукавом, качаю головой.

— Нормально, все нормально.

Женщина кивает, хоть явно не верит мне.

— Если он будет тебя запугивать, не бойся.

— А я и не боюсь.

Она кидает взгляд на Вольфа. Тот, согнувшись, изучает бампер. Это зрелище заставляет женщину моргать и часто дышать. Со щек у нее сбегает краска. Я видел такое в школе, у ребят, которых сейчас будут наказывать. Это ненависть, замешанная на страхе. Интересно, что она натворила. Наверное, скрывает что-нибудь от властей.

Женщина переводит глаза на меня и выдавливает ободряющую улыбку. Вытерев одно колено, принимается за второе.

— За велосипедом я пригляжу, — говорит она. — Заберешь его, когда сможешь. Место найдешь? Ты знаешь, где мы сейчас?

— Вроде бы.

— Отлично. Постарайся не…

— Хватит уже, — произносит Вольф, который стоит у нее за спиной. — Отдай мальчику тряпку и проваливай.

Женщина потихоньку встает.

— Давай поживее. — Вольф хватает ее за руку и вздергивает на ноги. — Проваливай. Мальчик, в машину. Быстро.

Женщина молча сует мне в ладонь тряпку и забирает стакан. Не оборачиваясь, она идет к дому. Потрясающе, какой эффект оказывает Вольф на человека. Я одновременно восхищен и испуган. Даже представить не могу, каково это, когда люди подчиняются тебе без лишних слов.

— Садись, — командует Вольф. Захлопнув дверь, он садится за руль и заводит мотор.

— Где живешь? — спрашивает он, трогаясь с места.

— Эшерштрассе, герр Вольф.

— Громче.

Повторяю.

— Ага, Эшерштрассе. Это недалеко.

Кожаные сиденья холодят тело. Я даже не пытаюсь вытереть локти тряпкой, просто смотрю Вольфу в затылок. Стрижка у него свежая, заметна разница между выбритой шеей и более длинным верхом.

— Как звать? — требует он.

— Карл Фридман, герр Вольф.

В машине густо воняет одеколоном, меня аж тошнит.

Вольф кивает.

— Хорошо, Карл Фридман. Меня снедает любопытство, как так вышло, что ты мне незнаком. Городок у нас небольшой, я знаю в лицо всех жителей. Особенно мальчиков с серебряным значком на форме. — Он наклоняет голову, будто вот-вот посмотрит через плечо. — Ты ведь, что ни говори, будущее нашей нации, верно?

Ладонь нащупывает значок на груди, и в голове всплывают светлые времена.

— Так точно, герр Вольф.

— Так почему же я тебя впервые вижу?

— Я из Кельна, герр Вольф. Приехал к бабушке с дедушкой.

Той женщине я сказал, что не боюсь офицера гестапо, и в каком-то смысле это так. Он следит за тем, чтобы никто не предал нашу страну, чтобы Германия оставалась сильной, и это достойно уважения. Но каждый в душе чуть-чуть опасается гестапо, а в Герхарде Вольфе есть что-то такое, от чего находиться рядом с ним неуютно.

— Дедушку как зовут? — спрашивает он.

— Вальтер Брандт, герр Вольф.

— Ага. Герр Брандт, — кивает инспектор. — Выходит, твоя мать… Ханна. Ханна Фридман.

— Да.

— А отец, видимо, Оскар Фридман?

Киваю.

— Расскажи-ка мне, Карл Фридман, как получилось, что ты не в школе? Сегодня учебный день, тебе положено быть на занятиях. Даже если ты лишь на время посетил наш маленький оплот патриотизма.

— Я…

Вот она, возможность сообщить про бабулю с дедом, но в голове вертится картина, как их увозят в лагерь и наказывают там.

— Ну? — требует ответа Вольф. — Чем ты объяснишь свое поведение? Мальчик, говори. Почему ты не в школе?

Он смотрит на меня в зеркало заднего вида. Когда наши глаза встречаются, я ощущаю в нем такую жестокость, что в животе растет ледяная глыба.

Мне страшно за бабулю с дедом, но придется рассказать правду. Больше вариантов я не вижу.

— Ба с дедом не пускают. Они говорят, мне нужно время, после того что случилось с папой.

— А что с ним случилось?

— Он погиб. — Я разглядываю колени, боясь поднять глаза.

— Где?

— В России, герр Вольф. Он служил в армии.

— Ты должен гордиться им.

— Я горжусь.

— Расскажи о надписи на стене, — меняет тему Вольф. — Помнишь, где ты ее нашел?

— Нет, герр Вольф.

— Не помнишь или не хочешь говорить? — Вольф опять разглядывает меня в зеркало.

— Я заблудился, — объясняю, уставившись в окно.

— Ясно. И на что же было похоже это… произведение искусства? — В последних словах звучит густой сарказм.