Троица. Будь больше самого себя - Андрей Курпатов

Но мне подобное двурушничество показалось абсурдным: тут ты психиатр «старой закалки», а тут – какой-то, извините, «мечтательный психоаналитик».

Поразмыслив над этим, я рассудил следующим образом: раз уж я, в любом случае, имею дело с человеческим мозгом (пусть и находящимся в разных состояниях), то и опираться следует на нейрофизиологию.

В результате и психотерапевтические техники мне тоже пришлось переосмыслить: не рассматривать их в рамках тех парадигм, в которых они когда-то возникли (психоанализ, например, гештальт-терапия, когнитивно-поведенческая психотерапия и т. д.), а попытаться понять, благодаря чему они эффективны на нейрофизиологическом уровне.

В конце концов, если психотерапевтическая техника работает, то очевидно, что она ухватывает какие-то фактические нейрофизиологические процессы и воздействует на них. Но на какие именно и как? Это и предстояло выяснить.

Если бы я действовал как психиатр, то в моём арсенале были бы, прежде всего, лекарственные препараты. Причём, выбор их, на самом деле, не такой уж и большой (за множеством названий скрывается лишь несколько типов лекарственных веществ). Поэтому, кстати, и диагностика бесчисленных нюансов психических расстройств имеет для психиатра скорее теоретическое значение, нежели какой-то практический смысл.

Если вы, будучи психиатром, правильно определили уровень психического расстройства (где оно находится на оси того самого континуума психических состояний), то вы уже, по большому счёту, знаете, препарат какой фармакологической группы нужно данному пациенту назначить – нейролептик, антидепрессант или транквилизатор.

Психиатры любят пациентов, страдающих тяжёлой психической патологией, потому что алгоритм действий в этом случае предельно прост и понятен, а эффективность препаратов достаточно высокая.

Но вот при расстройствах пограничного спектра лекарства не особо работают. Да, любой симптом можно таблетками приглушить, но изжить его таким образом нельзя. Вот психиатры и бегают от невротиков как от огня.

Если же психиатры, всё-таки, и углубляются в свои диагностические дебри, то лишь для того, чтобы дать вам более точный прогноз развития болезни. Действительно, качественная психиатрическая диагностика обладает хорошей прогностической силой. Но, с другой стороны, какой в этом толк, если повлиять на динамику заболевания психиатр всё равно не в силах?

Психотерапевты же находятся в принципиально иной ситуации. Им и такие предсказания чрезвычайно важны – иначе как понять, к чему пациента подготовить, какими ресурсами его оснастить и где соломку подстелить?

Но ещё важнее для психотерапевта – понять, каким образом то или иное психическое состояние в мозгу пациента формируется, то есть саму его внутреннюю механику, чтобы как раз на неё и оказать воздействие. В этом и состоит особенность психотерапевтической диагностики.

Психиатр борется со следствиями, бьёт по симптомам болезни из своей фармакологической пушки. Психологи недавнего прошлого, не понимая фактических механизмов работы мозга, пытались найти в нашей психике тайных «демонов», ответственных за возникновение тех или иных симптомов, – «комплексы», «вытеснения», «автоматические мысли» и т. д.

И то, и другое, понятное дело, работает не очень.

Вот почему, создавая свою «системную поведенческую психотерапию», я шёл от фактических психических состояний пациентов, искал их нейрофизиологические корреляты, а не просто следовал за формальными психиатрическими диагнозами или абстрактными психологическими гипотезами.

Не просто пациент и его болезнь, но и сами его состояния нуждаются в диагностическом исследовании – таким был подход.

Нам лишь кажется, что тревога – это тревога, а сниженное настроение – это сниженное настроение. На самом деле, они разные и эта разница открывается через анализ динамических стереотипов (по И. П. Павлову), патологических доминант (по А. А. Ухтомскому), отношений знаков и значений (по Л. С. Выготскому) и т. д.

Если вы в этом разберётесь, то нейрофизиологическая наука предложит вам и средства купирования данных состояний, а также у вас появится возможность влиять на поведение пациента, осуществляя, грубо говоря, перестройку и наладку связей в его головном мозгу.

То есть, следуя этим путём, мы можем понять, где мы, так сказать, находимся, с чем мы имеем дело, и как мы можем на это дело повлиять.

Звучит гладко, но таким образом мы можем разобраться лишь с одним уровнем проблемы – с самим симптомом. То есть, этого достаточно, чтобы купировать, скажем, страх публичных выступлений, побороть навязчивости или, например, неврастеническую раздражительность.

Но почему эти симптомы вообще возникли?

Если вы не учитываете природу соответствующих психических расстройств – и вот тут-то как раз очень важен психиатрический опыт, – у вас есть все шансы с размаху сесть в лужу.

Чем тревога при такой-то форме психопатии отличается от тревоги при другой форме психопатии, или, например, при неврозе – таком или сяком?

Это важное дополнение позволило чуть видоизменять психотерапевтическую тактику и увидеть, в каких ситуациях определённые психотерапевтические техники дают желаемый результат, а в каких – нет, не работают.

Если человек, например, совершенно безразличен к чувствам окружающих – так уж он устроен – то какой смысл объяснять ему, например, почему его поступки заставляют этих самых окружающих страдать? Он этого просто не поймёт, а потому психотерапевт должен действовать как-то иначе.

Или, допустим, человек гипертревожен и не потому, что боится чего-то конкретного, а просто склад его психики такой – генетически, биологически, эндогенно тревожный.

Бессмысленно объяснять ему: «То, чего ты испугался, не представляет угрозы». Даже если у вас это получится, он через час, а то и двадцать минут, уже будет тревожиться по другому поводу, а вам придётся заряжать ружьё и начинать всё сначала.

Короче говоря, моё исследование началось с традиционного – сугубо психиатрического – взгляда на психические болезни. Затем оно превратилось в исследование нейрофизиологии соответствующих психических состояний и создание способов их коррекции. И наконец, завершилось обнаружением базовых психических потребностей, лежащих в основе нашего с вами поведения.

Именно эти базовые потребности, как выяснилось, и являются почвой для формирования симптомов, ответственны за их многообразие, а также побуждают их постоянно «возвращаться» (по крайней мере, до тех пор, пока соответствующие потребности, их порождающие, не будут должным образом удовлетворены)[10].

Проще говоря, все психические расстройства, с которыми имеет дело врач-психотерапевт, порождены дефектом одной из трёх базовых потребностей, связанных с безопасностью, социальностью и половым инстинктом.

Специфичность мозгов

Всегда лучше сохраняется в тайне то, о чём все догадываются.

ДЖОРДЖ БЕРНАРД ШОУ

В своё время, именно в стенах нашей Клиники неврозов, которая затем получила его имя, Иван Петрович Павлов проводил свои знаменитые «Клинические павловские среды».

Уже будучи нобелевским лауреатом, академиком, учёным, увенчанным мировой славой, Иван Петрович занялся исследованием психических расстройств.

В нашей клинике ему представляли пациентов, а он пытался объяснить их состояния, основываясь на своей теории «высшей нервной деятельности».

Результатом этой грандиозной работы стала простая и изящная схема, определяющая два ключевых психологических типа, с которыми мы действительно имеем дело в своей психотерапевтической практике:

• шизоиды (которых Иван Петрович ещё называл «мыслительным типом»)

• и истерики (которых он также назвал «художественным типом»).

И в том, и в другом случае наблюдается, как считал Иван Петрович, своего рода рассогласование в работе корковых отделов головного мозга и его подкорковых структур – таламуса, гипоталамуса, среднего мозга и т. д.

Причём, у «мыслителей» верх берёт кора, а у «художников» – подкорка.

«Мыслители» словно бы оторваны от действительности, им куда комфортнее пребывать в своих размышлениях. Они ведут себя так, словно бы мир вокруг них может остановиться и подождать, пока они что-нибудь придумают, решат, сообразят, сделают какое-то умозаключение и т. д.

Но мир, как известно, ждать никого не будет. И если бы в дикой природе какое-то животное выкинуло подобный фокус, то его бы быстро превратили в завтрак, обед или ужин.

Так что инстинкт самосохранения у представителей этого психологического типа словно бы спит, им как будто бы наплевать на возможные опасности. А точнее говоря, они их просто не замечают.

Это не значит, что «мыслители» не тревожатся и не переживают. Ещё как тревожатся! Вопрос – из-за чего?