Мамкино наследство - Татьяна Харитонова

***

-Мамка, я к крестной сбегаю?

-Беги, Надюшка. Да захвати  ей творожка, вон, в миске на столе.

Надюшка взяла полотняный мешочек с творогом, втянула вкусный запах. Вкусно, а нельзя. Пост. Из творога крестная пасху сделает. А куличи ее – чудо какие вкусные да нарядные. У мамки такие никогда не получаются. Мамка не обижается, на то и крестная, чтобы для Надюшки была радостью и примером. Память доставала Надежде все новые картинки из прошлого. Вспомнилось, как в церковь деревенскую ходили. Крестная в церкви строгая. Надюшка рядом стоит. На страстную седмицу перед пасхой службы особые. Канон Андрея Критского, трагичный, покаянный. И пение, вселяющее светлую надежду, что Господь не оставит, не смотря ни на что.

-Помилуй мя, Боже, помилуй мя!

 Надюшка особенно любит Чистый четверг.   Читают двенадцать Евангелий. Вся жизнь Христа встает в величии своей жертвенной Любви. Надюшке жаль Христа до слез. Все прихожане храма на службе. Светлые печальные лица. Как будто и незнакомые. Вот тетка Марья – хохотушка и частушечница. А сейчас – в глазах слезы. Как будто теряет что-то родное и близкое. Надюшке немножко страшно. В душе надежда. А вдруг не распнут, вдруг  опомнятся, пожалеют, поймут? Не будут избивать, не будут надевать колючий терновый венец?  Ведь он в любой момент мог покарать каждого своего мученика, Почему не покарал? Почему простил каждому?

 Когда возвращались домой, неся в руках горящие свечи, спросила об этом у крестной.

-Что ты, Надюшка. Он ведь Любовь. Разве Любовь может покарать, обидеть, убить?

Заплакала Надюшка.

-Крестная! Я… Я…

-Ну что ты, родимая! – обняла. - Неси  свечечку домой, обнеси все уголочки. Все хорошо будет. Да сама, смотри, никого не обижай и не обижайся.  Мамке спасибо за творожок передай, молитвеница ты моя.  Завтра буду куличи ставить, приходи.

***

Автобус подъехал к остановке.

-Кудиново. Выходим.

 Петр Палыч бочком вышел из автобуса. Надежда с коляской за ним. К деревне вела лесная дорога. Когда – то она была очень оживленной,  а сегодня колея поросла травой.

-Дорога то совсем захирела.

-Дорога ладно. На деревню посмотришь.

-А кто из стариков остался?

- Филимоныч с теткой Евдокией, бабушка Маня  Клепикова, тетка мужа моего покойного, семья переселенцев с Азии на том конце. Ну, ты их не знаешь. Они лет десять назад переехали. Да, Люба Телятникова, помнишь, бабка у них травами лечила?

-Припоминаю. Сухенькая такая?

-Да, бабка Настя. Так Люба здесь, у нее три сына, телята.

-Чего телята?

- Ну, Телятниковы. Вот их так и зовут.

-Маленькие, что ли?

-Да нет. Взрослые. Просто, как телята беспомощные. Пьют. Нигде не работают. Мамка их нянчит до сих пор. Спит с ключом на шее.

-Зачем с ключом?

- В кладовке – самогонка. Она самогоном приторговывает. А ключ от Телят бережет. Телята если дорвутся – конец. Толян, ну, младший из братьев, как-то Сашке выбил глаз по пьянке, так Сашка ему благодарен - пенсию получает ни за что.

-Веселуха у вас!

-А то! Ты думал, только в городе жизнь? Веселуха! Летом вообще жизнь.  Дачники. Зимой жизнь замирает. Я приезжаю иногда избу протопить да мышей попугать. Опять таки, банька у меня, я баньку страсть как люблю. Натоплю, напарюсь, вроде и жизнь в радость. С дровами плохо, да  Филимоныч помогает,  дай Бог ему здоровья. Уйдет дед, пропали мы. На нем да на коне его  Шурике все и держится.

-А рядом с моей хатой есть кто?

-Рядом с вашей хатой – Зинка Табор живет.

- Везет же мне на Зинок. А почему Табор?

-Говорят, ее мамка от цыгана родила. У нас тут раньше частенько цыгане стояли.

-Стой, помню в детстве нас с Пашкой Лидка цыганами пугала.

-Вот-вот. С Зинкой осторожно.  Пиранья.

-Чего это?

-Не заметишь, как в батраках  у нее окажешься. А баба хваткая. Захомутает тебя. Ей лишь бы в штанах. В хозяйстве пригодишься. Пашка твой у нее батрачил за миску супа.

-Эх, и злые вы, бабы.

-Будешь злой, когда напашешься на хозяйстве в одиночку.

-Про всех рассказала?

-Очень надо мне тебе рассказывать! Иди своей дорогой!

-Да чего ты, Надежда? Я ведь обидеть тебя не хотел. Я ведь, Надежда, шел с тобой, не дышал.

-Чего это?

-Красивая ты. Как раньше. Ничего не изменилось.

-Тьфу, дурак.

-Красивая. Косынка тебе идет. К зеленым глазам твоим.

-Вот! От жены еще не оторвался, а туда же!

-Что же я не мужик, что ли? Рядом с красотой могу молчать?

-Все! Проехали. Только что ты в хате своей делать будешь, она ведь почти завалилась.

-Посмотрю, осмотрюсь. В город не хочу! Веришь, Надежда. Ничего меня там не держит!

-Это точно. Водки, ее везде много. Льется рекой. Хочешь, песню спою?

-Ну спой.

Надежда остановилась, поправила платок и затянула голосом народной певицы:

-Из-да-ле-ка-а-а-а   чет-ко

Течет река вод- ка

-Течет река вод-ка

Конца и края нет!

-Ну тебя! – Петр Палыч сплюнул на дорогу.

-Ну меня! Не нравится? -  Надежда топнула ногой. -  Так давай свою бутылку. Вылью под куст. Куст, правда, жалко. Загнется. Сразу.

-Что, правда загнется?

-Конечно. Куст,  он ведь живой. Разве выдержит эту гадость?

- А я что ли неживой?

-Да какой же ты живой. Так, облочка.

-Ну, баба! Все вы одним миром мазаны.

-Да несчастные мы! Через одну одинокие, через одну с пьяницей. Вот и посчитай, сколько счастливых в России? – женщина сердито сдернула косынку, вытерла вспотевшую шею, снова повязала привычными движениями.

-Сами виноваты. Вам бы все  в горящие избы.

-А кто пойдет? Вы?  Избы все горят. Вернее догорают наши избы.

-Не грусти, Надюха! Прорвемся!

Надежда вдруг замерла, посмотрела на Петра и увидела в нем того, хоть и мальчишку, но сильного, за спиной которого хотелось спрятаться, прижаться щекой к спине, вдохнуть запах кожи, смешанный с ветром, солнцем и речкой. Стряхнула видение и неожиданно тепло и тихо сказала:

-Если что, Петь, забегай. Может одеяло какое, кастрюлю. Печка у тебя стоит. А это главное.

Он оторопел от такого перехода, не ожидал. Дальше шли молча.  Лесная дорога вилась  через лес. Петька помнил, как с Пашкой бегали по ней за клюквой на болота. Показались два старых дуба. Рядом березовая рощица. Красота вокруг – сердце заходится. Майская зелень – нежная, свежая. Травка молодая. Жизнь вокруг кипела. Птицы пели в зеленых зарослях ольхи,  пощелкивал соловей. Сначала лениво, словно распевался перед концертом, а потом выдал такое! Петька остановился.

-Ты чего?

-Вот это да! Красотища. Столько лет прожил на асфальте, забыл, как трава пахнет.

-Да чем она может пахнуть. Не укроп!

-Ты что, Надежда! Пахнет. Сладко.

-Чудак ты, Петька. Ну, это хорошо. Может,  и оживешь ты здеся, а может,  окочуришься окончательно.

-Во, бабы. Язык -  побриться можно на досуге.

-Давно смотрю, досуга у тебя не было.

-А что?

-Щетина, как у поросенка Зинкиного.

-Ну тя! Весело с тобой, Надюха! За словом в карман не полезешь.

-Чего-чего, а этого добра у меня навалом.

-Карманов?

-И карманов. Правда, пустых.  – Рассмеялись.

Давно Петьке не было так хорошо. По дороге шел не опустившийся, спившийся мужичок Петр Палыч, а Петька  Иваненков, веселый разбитной парнишка, шутник и балагур, трудяга,  который с закрытыми глазами мог починить движок у трактора, охотник и рыбак.

  Дорога привела к краю деревни.

-А вот и дом твой. Узнаешь?

-Как не узнать.

-Ну ладно, прощевай! Если что, заходи. Мой с той стороны, третий. Узнаешь, сирень цветет у калитки. Белая. Не спутаешь. Только водку ненавижу и пьяных. Бутылку свою  не тащи.

-Спасибо тебе, Надюха!

-Да за что?

-Как с человеком, со мной!

-Ну,  ты даешь, Петька! А кто же ты? Не человек?

-Да не знаю.

-Дурак и есть, дурак.  Я же  помню, каким ты был.  Мамки твоей уже лет сорок нет, а я как с ней повстречалась. В детство ты меня вернул. А кому же в детство не хочется?

Надежда покатила свою коляску по дороге,  Петруха повернул к своей хате

Тропинка еле угадывалась среди травы. Забор покосился. Нашел в зарослях разросшейся сирени калитку. Вспомнил, как сажали когда-то с Пашкой эту сирень. Мамка заболела, лежала с давлением. Все хозяйство тогда на них было. Лидка в городе училась, приезжала на выходные. Они с братом и корову доили,   и в хате управлялись.  Дело было в мае. Однажды она попросила окошко открыть. Ветер принес запах цветущей сирени.

-Сирень цветет,  никак?

-Цветет. Куда ей деваться.

-У соседей  расцвела, в палисаднике?

-А где ж? Там.

В тот вечер они наломали охапку и поставили на столе в вазу.  А осенью они посадили у калитки два куста.

  Их сирень  разрослась, превратилась в целые заросли у забора. Цвела она  так, что у Петьки голова кругом. Ткнулся в калитку – закрыта. Отодвинул щеколду и пошел по тропке.  Казалось, заскрипит сейчас дверь и мамка выйдет, и прижмет его голову к груди и спросит:

-Как ты живешь, сынок?

Слезы катились по щекам. Хотелось завыть по-волчьи, да тишина такая вокруг, что не посмел.  И вдруг – бабий визг из-за забора: