Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918 - Дмитрий Станиславович Парфирьев

их финансированию[139].

Ответить на вопрос, сколько представителей русинской интеллигенции в Галиции к 1914 году считали себя украинцами, можно лишь примерно: две трети составляли украинцы и одну треть – русофилы. Эту оценку разделяли и информаторы российского МИД[140], и сами галицийско-украинские политики[141]. Такое же соотношение показывали итоги первого тура выборов в рейхсрат: в 1907 году соотношение между украинскими и русофильскими кандидатами составило 72 к 28 %, а в 1911 году – 75 к 25 %[142]. Очевидно, что голосования проходили с нарушениями на местах, но на них жаловались и русофилы, и украинцы[143].

Переход категории «украинец» из политической плоскости в этническую отметился промежуточной формулировкой «русин-украинец». Это сочетание, отразившееся еще в названии первой украинской партии – РУРП, использовалось и в предвоенные годы. За несколько лет до войны группа жителей одного из сел Ярославского повета просила поставить во главе сельской школы «русина учителя из Молодича Павлишина», который был «известен как хороший педагог, преданный своей профессии, украинец, охочий до работы для народа»[144]. Украинский деятель Т. Ревакович писал в 1911 году об «искренних Русинах-Украинцах, которые завещание Тараса Шевченко: „Свободная самостоятельная Украина от Сандецких гор до самого Кавказа“ высоко держат на своем знамени…»[145] Один из лидеров Украинской радикальной партии К Трилевский в 1912 году распевал песни «Ми руські хлопи-радикали» и «Гей-но вставайте, руськие люди»[146]. Таким образом, часть приверженцев украинской идентификации, несомненно, считала ее разновидностью или своего рода дополнением к русинской. Галицийские русофилы же трактовали «украинство» только как партийную принадлежность. Один из русофилов, сообщая единомышленнику о подборе ему невесты, писал, что «ее папаша „украинец“ (спокоя ради)», но сама она «без партий»[147].

Несмотря на усилия украинских активистов, в 1914 году чисто русинская идентификация продолжала превалировать: в 1910/11 учебном году из студентов греко-католического вероисповедания абсолютное большинство, 58 %, указали, что их родной язык – «русинский». Вариант «украинский» предпочли 20 %; «промежуточный» вариант «русинско-украинский» – еще 11 %. Столько же, 11 %, указали «русский» (пол. rosyjski)[148].

Труднее всего украинская идентификация приживалась в крестьянской среде. В мае 1913 года автор докладной записки в МИД России констатировал, что в Галиции «украинство почти не коснулось крестьянства»[149]. Большинство сельских жителей в принципе мало занимал вопрос идентификации. Понимая это, на выборах украинские политики называли себя просто «нашими» кандидатами», чтобы не сужать круг потенциальных избирателей[150]. Русинским крестьянам достаточно было того, что они четко осознавали инаковость по отношению к полякам. Историк и географ В. Кубийович, сын польки и русина, так передавал свое детское самоощущение: «По-украински говорил я слабо, но я знал, что я русин, и таким меня (с некоторым презрением) называли и другие». Кубийович вспоминал, как кузены-поляки Владек и Людвик довели его до слез словами, что «польский орел выклевал глаза льву»[151].

Самоопределение целого села могло зависеть от конкретного активиста или священника: известны случаи, когда вслед за приходским священником жители селения массово «переходили» из читальни «Просвиты» в читальню «Общества имени Качковского» или наоборот[152]. В Новом Сонче украинская жизнь активизировалась с переездом туда бывшего депутата венского парламента В. Яворского: он основал в городе читальню «Просвиты» с библиотекой и другие учреждения[153]. Нередко от «Просвиты» крестьян отпугивала необходимость платить членские взносы – чтобы решить эту проблему, в Самборском повете незадолго до войны украинская интеллигенция снизила размер членских взносов для беднейших крестьян[154].

Развитие украинского движения в сельской местности стимулировала деятельность двух военизированных организаций – «Сокол-Батько» и «Сечь». Появившись на рубеже XIX и XX столетий, они быстро стали движущей силой украинской идеи. «Сечь» охватила сетью ячеек всю Галицию, только за первые три года существования открыв полторы сотни филиалов. Формально «Сечи» не составляли единую организацию – так было задумано, чтобы галицийские власти не смогли одним распоряжением прекратить работу сразу всей сети[155]. «Сечи», как и «Просвита», открывали на местах библиотеки украинской печати и содействовали росту грамотности крестьян, но действовали более решительно: тот, кто за три месяца не овладевал грамотой, исключался из организации, а приносить в библиотеки русофильские издания запрещалось[156]. Основателем и идеологом «Сечей» был упоминавшийся выше адвокат из Коломыи К. Трилевский, амбициозный и энергичный политик. В публичных выступлениях он не стеснялся называть себя будущим «королем русинов», за что даже преследовался властями[157]. Польская администрация Галиции вообще не упускала возможности уличить «сечевиков» в хулиганстве и искала их след в любом инциденте, вплоть до драки на сельских гуляниях[158].

В «Соколах» и «Сечах» перед войной активно развивалась идея «соборности», единства «двух Украин». Знамя «Сокола-Батька», утвержденное в 1911 году, наряду с галицийским львом украшал архангел Михаил – символ Киева, а знаками отличия стрельцов были сине-желтые кокарды[159]. В 1913–1914 годах военизированные общества «Сечевые стрельцы» появились во Львове, при львовском «Соколе» также был организован стрелецкий курень. Всего к началу Первой мировой войны по Галиции действовало 96 таких обществ[160]. Украинские стрелецкие организации создавались по прообразу польских – даже статут «Общества сечевых стрельцов» дословно повторял польский аналог[161]. Так было легче зарегистрировать добровольное общество в официальных инстанциях. В предвоенные годы стала более воинственной публичная риторика К. Трилевского. В 1913 году он заявил, что, случись в России революция, тамошние украинцы «вместе с братьями в Австро-Венгрии» создали бы независимое государство или, по крайней мере, «отдельную большую провинцию» в империи Габсбургов[162]. 27 июня 1914 года, за день до гибели эрцгерцога Франца Фердинанда, на очередном празднике К Трилевский предрек, что украинцы скоро «устремят штыки наших ружей к камню на Тарасовой могиле»[163].

Наряду с военизированными обществами в Галиции действовали молодежные объединения украинского толка – от тайных школьных кружков до легальных студенческих организаций. Из последних самой заметной была «Молодая Украина», в 1900 году открыто призвавшая к независимости украинского государства. В том же году съезд студентов и учащихся средних школ во Львове провозгласил, что «только в самостоятельном, собственном государстве украинская нация найдет полную свободу развития»[164]. Молодежь, проникшаяся украинской идеей, активно боролась и за открытие университета. Апогеем напряженности стала демонстрация 1910 года, во время которой было много раненых, а один студент погиб[165]. Выразителем радикальных взглядов был львовский студенческий журнал «Відгуки», выходивший в 1912–1913 годах. Он критиковал политиков за ультралояльность Вене и призывал украинцев «сформировать свою собственную силу и только на нее опереться», иначе в случае войны с ними никто не будет считаться[166].

Один