Последние дни Помпеи - Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

живопись. Простота и покой – вот их принцип. Зато у современных есть огонек, страсть, энергия. Мы никогда не спим, мы подражаем красками живописи, копируем жизнь, движение. Бессмертный Фульвий!

– Кстати, – заметил Саллюстий, – слышали вы новую оду Спурены в честь нашей египетской Исиды? Великолепно! Проникнуто истинным религиозным вдохновением!

– По-видимому, Исида у вас любимое божество в Помпее? – спросил Главк.

– Да, – ответил Панса, – она в большой славе как раз в настоящую минуту: ее статуя изрекает самые удивительные предсказания. Я не суеверен, однако должен сознаться, что она не раз существенно помогала мне своим советом в моей судебной деятельности. Ее жрецы чрезвычайно набожны! Не чета вашим веселым, надменным служителям Юпитера и Фортуны. Те ходят босые, не едят мяса и проводят большую часть ночи в уединении и молитве!

– Действительно, похвальный пример для нашего жреческого сословия! Храм Юпитера сильно нуждается в преобразованиях, – заключил Лепид, большой сторонник преобразований во всем, кроме самого себя.

– Говорят, Арбак-египтянин сообщил жрецам Исиды великие тайны, – заметил Саллюстий. – Он хвастается своим происхождением из рода Рамзесов и уверяет, что в его семье хранятся тайны из самой далекой древности.

– Бесспорно, что у него дурной глаз, – сказал Клавдий. – Всякий раз, как мне случится встретить эту физиономию Медузы и я не успею оградить себя талисманом, я или лишаюсь любимой лошади, или девять раз подряд выкидываю дурное число в игре в кости.

– Последнее, действительно, было бы чудом! – проговорил Саллюстий серьезно.

– Что ты хочешь сказать? – спросил игрок, вспыхнув.

– А то, что если б ты часто играл со мной, то обчистил бы меня как липку.

Клавдий презрительно усмехнулся.

– Не будь Арбак таким богачом, – сказал Панса с важностью, – я воспользовался бы своей властью и постарался бы расследовать, справедливы ли толки, будто он астролог и колдун? Агриппа, в бытность свою эдилом в Риме, изгнал всех подобных опасных граждан. Но раз он богатый человек – дело представляется иначе. Эдил обязан даже охранять богатых людей.

– А каково ваше мнение об этой новой секте, имеющей, как утверждают, несколько последователей в Помпее, – об этих приверженцах еврейского Бога – Христа?

– О, это пустые мечтатели и духовидцы! – отвечал Клавдий. – В их среде нет ни одного знатного человека. Их прозелиты – все бедняки, ничтожный, невежественный люд!

– Распять бы их всех следовало за их богохульство! – воскликнул Панса с горячностью. – Они отрицают Венеру и Юпитера! Назарянин – синоним атеиста. Только попадись они мне под руку!

Кончили вторую перемену. Пирующие откинулись на подушки ложа. Наступила пауза, в продолжение которой они слушали нежные голоса юга и музыку аркадских свирелей. Самым восторженным слушателем был Главк. Он менее всех был склонен нарушить молчание, но Клавдий уже начал подумывать, что жалко терять даром золотое время.

– Bene vobis (за твое здоровье!), любезный Главк, – сказал он, опрокидывая себе в рот по кубку на каждую букву его имени с проворством истого пьяницы. – А не хочешь ли отомстить мне за твой вчерашний проигрыш? Посмотри, кости так и манят нас!

– Как угодно, я готов, – отвечал Главк.

– Кости, летом? Не забудьте, что я эдил, – вмешался Панса авторитетно, – это противозаконно.

– Только не в твоем присутствии, мудрый Панса, – возразил Клавдий, встряхивая кости в продолговатой коробке, – твое присутствие сдерживает всякое злоупотребление, ведь не самая игра вредна, а неумеренное наслаждение игрой!

– Какая мудрость, – пробормотала тень Клавдия.

– Хорошо, я отвернусь, – согласился эдил.

– Погоди еще, добрый Панса, – сказал Главк.

Клавдий неохотно покорился, стараясь скрыть свою досаду зевком.

– «Он жаждет насытиться золотом», – шепнул Лепид Саллюстию, приводя цитату из комедии Плавта «Allularia».

– «О, как мне знакомы эти полипы, захватывающие все, к чему бы они ни присосались», – отвечал Саллюстий из той же комедии.

На стол подали третью перемену, состоявшую из всевозможных плодов, фисташек, сладостей, тортов и пирожных самых фантастических, причудливых форм. Прислуживающие рабы поставили на стол и вино (до сих пор им обносили гостей) в больших хрустальных кувшинах. На каждом был ярлык с обозначением сорта и года.

– Попробуй этого лесбосского, Панса, – сказал Саллюстий, – чудесное вино!

– Оно не очень старо, – заметил Главк, – но оно скороспело, как и мы: вследствие того, что его ставили на огонь, вино подверглось пламени Вулкана, а мы – пламени его супруги Венеры, – в честь ее я и подымаю этот кубок.

– Вино тонкое, – сказал Панса, – хотя, может быть, чуточку слишком отзывает виноградом.

– Какой красивый сосуд! – воскликнул Клавдий, взяв со стола кубок прозрачного хрусталя с ручками, отделанными драгоценными каменьями и выгнутыми в виде змеи – любимое украшение в Помпее.

– Это кольцо, – сказал Главк, снимая с первого сустава пальца перстень с дорогим камнем и вешая его на одну из ручек кубка, – это кольцо придаст кубку еще больше цены и сделает его достойным принятия другом моим, Клавдием. Молю богов, чтоб они даровали ему благоденствие и здоровье, и чтобы он мог часто наполнять этот кубок до краев!

– Ты слишком щедр, Главк, – отвечал игрок, передавая кубок своему рабу, – но твоя любовь придает подарку двойную цену.

– Пью в честь граций! – провозгласил Панса и трижды осушил чашу.

Остальные гости последовали его примеру.

– Мы еще не избрали распорядителя нашего пира! – воскликнул Саллюстий.

– Так бросим кости, кому придется, – предложил Клавдий, встряхивая ящик.

– Нет, – возразил Главк, – не надо нам холодного церемонного главы, обойдемся без диктатора на нашем банкете, без rех convivii. Разве не поклялись римляне никогда не повиноваться царю? Неужели мы будем пользоваться меньшей свободой, чем ваши предки? Эй, музыканты, сыграйте песню, которую я сочинил вчера вечером на стихи «Вакхический гимн часам».

Музыканты заиграли ионическую мелодию, между тем как юные голоса в хоре запели песню на греческом языке.

Гости шумно аплодировали. Когда сочинитель – сам хозяин дома, то стихи его, наверное, должны понравиться.

– В чисто греческом духе, – заметил Лепид, – римской поэзии недоступна сила, энергия, выразительность этого языка!

– Контраст, действительно, большой, – проговорил Клавдий с иронией в душе, хотя и старался этого не выказывать, – между этой песнею и старосветской, бесцветной простотой оды Горация, слышанной нами раньше. Мелодия прелестна и в ионическом вкусе. Кстати, слово это напоминает мне некий тост: друзья, выпьем за здоровье прекрасной Ионы.

– Иона! Имя греческое, – тихо промолвил Главк. – С наслаждением пью за ее здоровье. Но кто такая Иона?

– Ага! Хорошо, что ты недавно вернулся в Помпею, а то ты подвергся бы остракизму за свое невежество, – заметил Лепид самодовольно, – не знать Ионы – значит не знать главной красы нашего города.

– Она редкой красоты, – прибавил Панса. – А какой голос!

– Она, должно быть, питается исключительно соловьиными языками, – сказал Клавдий.

– Соловьиными языками, – какая остроумная