Полшага в сторону - Эльберд Гаглоев

— Кто за спиной моей? — хрипло рявкнул голос скандального пастыря.

— Брат Евпатий.

— Пятую фигуру делаем, брат Евпатий. А ты, — толкнул он меня плечом, — в подъезд ломись. Нам скрижаль нужна.

В груди что-то раздулось и лопнуло.

— Гайда, — вырвалось из глотки и клинки взвыли, бросаясь в атаку.

Ни секунды не промедлила волчица и в длинном выпаде прыгнула навстречу. Заплутали, закружили, как девчонку молодую, ее шпагу древние, умелые клинки и отлетела назад волчица от тяжелого пинка в грудь. Мало кто выдержит удар тяжелого как палица копыта подкованного.

Смазкой для клинков тех злых, крутоплечая охрана в дверях оказалась. Попятнали не тяжко вроде, да только у кого бурунчик сбоку шеи вскипал, кто на ослабевших ногах оседал, распахнутой глоткой усмехаясь, кто кишки обратно запихивал, а кто безуспешно воздух втянуть пытался, не понимая как такая маленькая дырочка вдохнуть не дает. А за дверью их вообще как грязи оказалось. Маневра не было. Сначала не было. Когда они меня наружу вытеснить хотели. А вот потом, когда передние под ноги повалились, свободнее стало. Взбесился я. И совсем свободно стало, когда они попытались наверх отступить. Всех догоним, всех попотчуем. Только ребята очень вежливые оказались. Нас тоже угостили.

Ох, и били меня в тот день. Ох, и досталось мне! Если бы не одежка кевларовая и обруч, что мне брат Гильденбрандт на голову напялил, в мелкий мясной фарш бы изрубили. Но выдержал. Прорубился. Двое их всего осталось. Взрослых. Седых. Умелых. И слаженно напали, пытаясь продавить мою защиту тяжелыми палашами. А я уже, признаться, устал. Полтора этажа мясом завалил. Раньше все понять не мог, как это в кино бывает, то победительный герой одного за другим врагов кладет и вдруг последний его лупцевать начинает. Только перья летят.

Теперь понимаю. Устает человек. Вот и эти двое слабость мою почуяли и уже на пару ступенек оттеснили. И в горле рык клокочет и ярость красным туманом глаза застилает, а руки не успевают железом крутить. Нет, не успевают. Не добраться мне до портфеля, видно смерть мне пришла. Привет, костлявая. Оборотни, похоже, решили, что совсем я плох стал. Один вперед посунулся, а клинок мой у него под подбородком и пролетел. Булькнул он глоткой и на меня заваливаться начал. Второй вдруг замер и тоже лицом вперед шлепнулся. Прости, стройняшка, не сегодня. А в затылке его Сашкин секач торчал.

— Ну, ты, Сашка, вообще…

— А неча, — с хрустом он выдернул тяжелую железяку, — мы со своими и без чужих разберемся.

— Скакун, помогай — раздалось снизу.

Я перегнулся через перила. Внизу в дверях яростно рубились.

Того, без рясы, видно уже не было. В дверь лезли уже не лица, хари. И по ним яростно хлестали тонкая секира и изящный меч брата Гильденбрандта. Гораздо реже, но с убийственной точностью вырывая бойца из рядов нападающих, обрушивался тяжелый двуручник брата Евпатия. Ряса его была изрублена в клочья. Да и прелат выглядел не лучшим образом. Некогда белый костюм был богато залит разноцветной кровью. С клинков при каждом взмахе брызгало.

— Помогай, Скакун, — запалено прохрипел брат Евпатий и отшагнул назад.

Я занял его место, в несколько свистящих ударов заставив нападающих отшатнуться.

— Напри на них, — рявкнул прелат.

Я послушно швырнул клинки вперед. Большеглазые отшатнулись. Неуемный старикан крюком секиры зацепил ручку двери и потянул ее к себе. Несколько клинков ударили по рукояти и со звоном отлетели. Я пинком вышиб чей-то разрубленный организм и дверь с громким щелчком захлопнулась. Торопливо вбил в скобы, закрепленные на двери, несколько подобранных палашей, потому что шикарный цифровой замок уже был разнесен страшным ударом.

Глухо простонало железо, и узкий клинок с натугой прорубил толстую дверь.

— Тьфу ты. Коготь. Бежать надо, не устоит дверь-то, — с опаской сообщил Сашка, наставляя на дверь давешний обрез.

— А, это ты, Александр Весин, оборотень. Прости, не узнал.

— Да и тебя, твое преосвященство, особо не узнаешь.

— Пойдемте, — поторопил я спутников. — Сашка, бери брата Евпатия.

— Не надо, — остановил его прелат. — Не надо.

Из множества пробоин в доспехах под черноризца натекла лужа крови. Я нажал на камень в обруче. Металлическая пленка уплыла, открыв бледное бескровное лицо с крепко сжатыми губами. Глаза остались широко открыты.

Брат Гильденбрандт положил ему руку на лоб.

— Прощай, старый товарищ, — и веки, вздрогнув, опустились.

Железо опять взвыло, разрубаемое.

— Быстрее, — тревожно сказал Сашка, — против Когтя дверь долго не выстоит.

— А ты не мало знаешь, оборотень, — задумчиво сказал прелат и вдруг рванул вперед, перескакивая через ступеньку.

Последним в квартиру влетел Сашка.

— А ты куда? — заорал я на него. — Это ж твои.

— Ага.

— А как ты с ними биться будешь?

— Нормально, — сообщил он, устанавливая на треногу мушкетон. — Нормально. Крестик помнишь? Вот то-то. Иди давай. Я здесь постою.

Абсолютно разобранный, вошел я в комнату. Здесь основательно порылись. Только вот местная нечисть совершенно не имеет опыта борьбы с несунами. Я бросился к портфелю. Там и лежала эта самая скрижаль. Под подкладкой.

— Вот, брат Гильденбрандт, возьми.

— Ты должен положить ее, а я взять.

— Тогда ответь мне сначала, почему Сашка?.. Ведь он оборотень.

И прелат мне просто ответил.

— И я оборотень. Но я — человек. И он — человек. И ты — оборотень. Но ты — человек. Понял?

— Да, — сказал я и положил пластину на стол.

Он взял ее в руки, сунул за пазуху. Вытянул из изрубленной шляпы усик антенны.

— Я в адресе. Сработано. Срочная эвакуация. Три места. И запомни. Девчонку только живой.

В коридоре грохнула упавшая дверь, взревели радостные голоса. Рев перекрыл гулкий выстрел мушкетона. Лихим свистом забило уши.

— А ну походи, кому не страшно, — и смачный удар секача показал, что кому-то не страшно.

— Сашка! — бросился я в коридор.

— Стой. Властью Ордена Псов Господних…

— Да понял я, — вырвал руку и…

А Сашку уже срубили. Он всегда был не очень поворотлив, мой самый веселый друг и собутыльник. И сейчас он сползал по стенке, пытаясь удержать пальцами веселенький бурунчик крови из глубоко разрубленного плеча, а звери лезли и лезли, тыча перед собой остро заточенным железом.

— Держись, Сашка, — и волкорожий валится под ноги. Проблеск клинка и с распоротым подбородком отлетает к дверям большеглазый вампир. Клинок раскручивается на противоходе и еще один с разбитым виском валится на пол. Напуганные неожиданным натиском твари подаются назад. Я разворачиваюсь, подхватываю грузное Сашкино тело, начинаю пятиться в комнату и краем глаза успеваю увидеть, как мощная, попятнанная кровью, белая фигура нечеловеческим прыжком перепрыгивает с балкона в проем какого-то летательного аппарата, разворачивается, орет что-то мне.

Гибкой тенью от дверей прыгает серый силуэт, и очередной выкормыш запрещенной организации «Серые волки» с хрустом вгоняет широкий клинок в левую сторону Сашкиной груди. Оборотень на моей руке выгибается и опадает.

— Сука, — ору я.

Клинок легко касается глотки ловкача и он заваливается, забрызгивая все своей дурной кровью. А обрадованные успехом твари опять лезут и откатываются, оставляя порубленных у дверного косяка. А из-за спин тех, испуганно торчащих железом, щучкой выскальзывает окованная сталью пика и с размаха бьет в живот. И удар так силен, что меня разворачивает и плоское оголовье проскальзывает меж липучек и больно скрежетнув по ребру, на противоходе, распахивает кевларовый френч. Сразу узкие клинки большеглазых дважды цепляют обнаженную кровь. Но мелкие раны не пугают, а только злят и уже двое владельцев сытых рапир, цепляясь, сползают по косяку. Кошкой в дверь влетает невысокий полуголый человек, весь как будто состоящий из бугрящихся силой шаров. Крутанув сальто, он с маху бьет меня ногами в грудь и я гордо улетаю в глубь коридора, перекатываюсь, поднимаю клинки и они, вдруг закрученные странными финтами, улетают из моих рук. Вот тут-то приходится, в самом прямом смысле слова, покрутиться, потому как невысокий дядька, так и норовит распороть мой организм. Приходится уклоняться, наклоняться, приседать, с абсолютно не свойственной моему мощному телу резвостью. Но он, зараза, цепляет и цепляет меня и, порезов становится больше. И тогда я роняю на него чучело медведя, купленное спьяну, срываю куртку, и жесткая ткань кевлара слету рвет в клочья его коротконосую физиономию и влажный хруст гортани, увенчавший удар ногой, указывает, что восточная угроза ликвидирована.

А большеглазые воспользовались тем, что схватка унесла нас в глубь квартиры и их черные плащи уже заполнили коридор. Люто взревели, сорванные с пояса «Беретты», ломая тонкокостные тела и вышвыривая их наружу. Поток пуль иссякает, но времени перезарядить нет и два полуторакилограммовых изделия итальянских оружейников, влетев в лицо гиганту со здоровенным двуручным мечом, дарят мне те самые необходимые секунды, необходимые чтобы поднять меч, а кошмарная полоса стали уже раскручивается для удара и успеваешь лишь поставить блок и остановить бритвенно острое лезвие в сантиметрах от лица. Мы закостеневаем в усилии, стараясь превозмочь друг друга, прямо перед моим лицом маячит щека, поросшая густой рыжей шерстью. Я вцепляюсь в нее зубами, чувствую как кровь хлещет в рот и резким рывком головы отдираю кусок плоти. Враг орет, пытаясь прикрыть лицо и два моих клинка бьют по толстой жилистой шее с трудом разрубая жесткую плоть. А в дверь лезут эти, в серых комбинезонах и слаженной атакой выносят меня в комнату.