Лучший друг девушки - Вера Кауи

Поздним вечером, когда хозяевам удалось выпроводить самых поздних из гостей и Ливи уже сидела в спальне, расчесывая на ночь волосы, в дверь постучали и в проеме появилась голова Тони, ее сестры.

– Я могу войти? Ты прилично выглядишь?

– Я-то выгляжу прилично, – отпарировала Ливи, укоризненно скосив глаза на ее полупрозрачное неглиже. – О тебе этого не скажешь.

– Неважно, ты и Джонни Рэндольф сегодня были в центре внимания. – Тони примостилась на краешке большой, вишневого дерева кровати с пологом на четырех столбиках. – Когда собираешься положить конец его страданиям?

– Сегодня он совсем не казался таким уж несчастным! Даже наоборот!

– Следует ли это понимать в том смысле, что он снова просил твоей руки?

– Он делает мне предложение всякий раз, когда мы видимся.

– Почему же ты не говоришь «да»? – Тони закурила сигарету с фильтром. – Мамуля от нетерпения уже все удила изгрызла.

– Знаю.

– Тогда почему же ты не положишь конец ее страданиям? Мне кажется, Джонни произвел на тебя впечатление?

– Мне он нравится, даже очень нравится, но мне всего восемнадцать, хочется немного пожить для себя, повеселиться, а когда выкину дурь из головы, тогда и остепенюсь.

– Можно и быть замужем, и жить в свое удовольствие.

Ливи в зеркале взглянула на сестру.

– Как ты?

Нимало не смутившись, Тони пожала плечами.

– Взаимоприемлемые решения возможны всегда.

Ливи решительно тряхнула головой.

– Так я не хочу. Я хочу так, как у отца с матерью.

Глубоко затянувшись сигаретой, Тони долгим взглядом из-под длинных (накладных) ресниц посмотрела на сестру. Каждому свое, пришло ей в голову, мамуля оставила на тебе такой глубокий отпечаток, что ты будешь носить его всю жизнь, не то что мы с Делией. Ты даже представить себе не можешь, что картина замужней жизни, нарисованная тебе мамочкой, взята не из реальности. И не мне просвещать тебя. Джонни Рэндольф – Единственный Сын, который родился у своих папы и мамы только с пятого захода, до этого было четыре выкидыша. У его матери есть все основания смотреть на тебя, как на паршивую овцу, так что еще неизвестно, кому из вас считать цыплят по осени. И может статься, что именно ты окажешься на большущих бобах.

Снова открылась дверь, и на этот раз на пороге появилась Делия.

– Так и знала, что найду тебя здесь, – улыбнулась она. – Как в старое доброе время.

– Но только тогда вопросы задавала я, – напомнила им Ливи. Она повернулась на своем мягком вращающемся креслице и перегнулась, чтобы обнять старшую сестру. – Тысячу и тысячу раз спасибо за великолепный вечер. Я чудесно провела время.

– Так всегда говорит отец, – Делия широко улыбнулась. – Остается только сожалеть, что сегодня он не мог видеть свою красавицу-лебедушку, он был бы горд и счастлив. Уверена, суд присяжных уже приступил к вынесению вердикта...

– Ну ладно, мама была горда и счастлива за них обоих, – быстро проговорила Тони таким голосом, что старшая сестра скосила в ее сторону вопросительный взгляд. Тони слыла в семье самой твердолобой. У нее был жесткий, своенравный, а если того требовали обстоятельства, то и агрессивный характер. Она и Делия были ближе друг другу по возрасту, и обе единым фронтом всегда выступали на защиту младшей сестры. Если все же иногда у них возникали перепалки, то именно Делия оказывалась в роли миротворца. Характером она напоминала отца, была умная и спокойно-уравновешенная. Когда Тони до смерти напугала мать, сделавшись любовницей человека, за которого потом вышла замуж, Делия взяла на себя миссию посредника между враждующими сторонами. Однако как только Тони стала добропорядочной замужней женщиной, все было прощено, хотя Миллисент так никогда и не простила мужу своей второй дочери того, что он сделал ее любовницей прежде, чем своей женой.

Загасив окурок, Тони собралась уходить.

– Утром тебя будут ждать еще две дюжины роз, попомни мои слова, – сказала она Ливи. – Послушайся моего совета. Не заставляй его долго ждать. Вянут, милочка, не только розы.

Когда Тони вышла, Ливи посмотрела на Делию, которая пожала плечами и подтвердила:

– Да, и сегодня тоже.

– И с кем же?

– С какой-то длинноногой статисточкой.

– Но почему? Тони всегда так изысканно одета, мужики от нее без ума! Почему же Хью все время гоняется за другими юбками, как какой-нибудь паршивый кот?

– Думаю, он и сам не смог бы вразумительно ответить. У некоторых мужиков это в крови.

– Не знаю, но мне это кажется несносным!

Тон Ливи был донельзя категоричен. Этого никогда не случится со мной, говорил он. Моя замужняя жизнь будет совершенно иной.

Год спустя в глубине прохода домашней церкви Рэндольфов г-к и г-жа Джон Питон Рэндольф VI позировали для журнала «Vogue», в котором номинально «работала» Ливи до того, как покинула его, чтобы выйти замуж. Журнал получил эксклюзивное право на освещение ее в белом платье от Кристиана Диора свадебной церемонии, и на обложке следующего номера Ливи уже улыбалась из-под кружевной вуали «Рэндольф Шантильи», поверх которой красовался венок из маленьких белых роз.

Старший ее племянник Эдвард Гэйлорд Уинслоу торжественно нес на белой шелковой подушечке кольцо, старшая племянница Камилла Ланкастер поддерживала длиннющий шлейф платья невесты.

Эта свадьба стала самым знаменательным событием светского сезона 1955 года. После полуторамесячного медового месяца, проведенного в Европе, молодожены вернулись в Штаты, чтобы обосноваться на Аппер Ист-Сайд в доме, принадлежавшем Рэндольфам. Пока Джонни проводил несколько утренних часов в фамильном банке Рэндольфов – обязан же мужчина хоть чем-то полезным заниматься, как утверждала его мама, к тому же его там всегда могли подстраховать – и перед тем как во второй половине дня он отправлялся в клуб играть в теннис, Ливи прочесывала антикварные магазины в поисках вещей, гармонировавших с великолепной французской мебелью, пожалованной им миссис Рэндольф. У нее был верный глаз на всякие прелестные безделушки – маленькие коробочки, украшенные финифтью, фарфоровые с позолотой подсвечники, фарфоровые статуэтки и хрустальные люстры.

Рэндольфы великолепно вписались в жизнь Аппер Ист-Сайда, занимая там одну из верхних ступенек среди супружеских пар, в конце пятидесятых славившихся наивысшими доходами. Они были известны широким гостеприимством, но попасть к ним на прием считалось большой честью и удачей, и круг их друзей был сугубо великосветским.

Ливи уже тогда положила начало собственной легенде; теперь у нее появились деньги, и она могла покупать все самое лучшее, но у нее было и еще нечто, что не измеряется никакими деньгами: чувство вкуса. Когда однажды на званом обеде она сняла одну из огромных, выполненных в стиле барокко, жемчужных сережек, так как та сильно давила ей ухо, на следующий день большинство женщин явились на другой званый обед с одной серьгой в ухе. Когда по дороге к своему парикмахеру, проходя мимо стройплощадки, она засорила глаз и вынуждена была некоторое время носить глазную повязку (она сделала ее из черного шелка, обшитого мелким, неровным жемчугом и алмазами), это тоже мгновенно сделалось модным аксессуаром. Мать Ливи всегда устраивала чай во второй половине дня; то же делала и Ливи, тем самым установив новое модное веяние. Им редко доводилось бывать с мужем наедине: Джонни был общительным человеком, любил принимать гостей и потому редкий вечер им нечего было делать или некуда пойти. Жизнь, как с восторгом говаривал Джонни, была сплошным удовольствием.