Хогвартс, ставший домом (СИ) - "FotinaF"

Почему такое волнение, словно ничего прежде не было в её жизни. Острое ощущение первого чувства, первой нежности, удивительного трепета и всепоглощающей неизвестности.

Она не сводит глаз с его лица, утопая в блаженстве от прикосновения его руки, от того, как его вторя рука несмело обвивает её талию.

— Ты останешься? — с надеждой шепчет он.

Всё, что она может, это еле заметно кивнуть в ответ, получая в дар его искреннюю тёплую улыбку. Внутри всё дрожит. Он склоняется к её лицу, его ресницы смыкаются, лёгкое касание губ.

В её груди взрыв!

Гермиона резко села в кровати. Дышала прерывисто и тяжело. Перед глазами пелена. Она судорожно нащупала очки на прикроватной тумбочке, дрожащими руками водрузила их на лицо, впилась пальцами в свои взлохмаченные кудри.

— Мерлин всемогущий! — выдохнула она. — Кошмар какой! Ты спятила, Гермиона? Малфой?

Она вскочила с кровати, бесцельно забегала по комнате, взглянула на будильник и упала обратно в кровать.

— Ты слишком много с ним общаешься! — заявила она сама себе. — Ещё немного, и тебе покажется, что похуже! Глупость! — она замотала головой, пытаясь отбросить внезапно возникшее воспоминание. Кажется, ещё никогда в жизни она не видела таких ярких и чувственных снов. Признаться себе в том, что это был самый потрясающий сон в её жизни, всё равно, что подписать себе смертный приговор.

Можно было спать ещё целый час, но это было невозможно. Гермиона, как ни старалась, не могла перестать думать об этом сне.

Его взгляд преследовал. Это было настолько реально, что казалось безумием. Нет. Она никогда не замечала таких взглядов. Малфой всегда был сдержан, в меру учтив, немного ироничен. Но это… что-то из ряда вон.

— Невозможно! — прорычала Гермиона, плюнув на бесполезность попыток поспать ещё, и решила начать собираться. — Когда ты обращала внимание на сны? — ворчала она сама себе под нос. — Да никогда! У Гарри сны были — это да! А тут… нелепость какая-то, бред. Просто бред одинокой женщины.

Она вздохнула. Собственные мысли казались ужасно банальными и правдивыми до противного. Да. Это просто буйное помешательство — выкрутасы подсознания, которое интерпретирует происходящее на своё усмотрение. Да никогда в жизни она не осталась бы с ним… вот так… только потому, что он нежно об этом прошептал.

— Ничего не нежно! — зло ругала она себя. — Успокойся, Гермиона. Это просто сон! Вот увидишь — день всё расставит по местам. Ночь во власти тьмы, а Малфой — это кромешная тьма.

Она замерла перед зеркалом. Стало так мерзко от самой себя — взлохмаченная, нервная, глаза вытаращены, губы сжаты так, что челюсть выпирает.

— Хоть себе-то не ври! — заявила она отражению в зеркале. — Разве он — тьма? Совсем сдурела на старости лет? О-о-о! — возопила Гермиона, растирая ладонями лицо. — Где твоё благоразумие?! Это просто сон! Сон — не повод что-то менять! Всё как обычно, ничего не произошло.

Гермиона радовалась, что здравомыслие возобладало над эмоциями. Из своих комнат она выходила уверенная и спокойная, как всегда, собранная, готовая вести своих студентов к свету. Мало ли, что там во сне привиделось.

Только почему-то, не увидев декана Слизерина за завтраком, задалась вопросом: «Где он, интересно?» А её это раньше интересовало? Это, вообще-то, два вопроса.

Уже у двери в учительскую Гермиона вдруг замешкалась. Необъяснимое волнение сковало грудь, препятствуя свободному дыханию. Перед глазами, словно туман, проскользнул его взгляд — такой странный, задумчивый и внимательный.

— Привет, Гермиона! — весело поздоровался Невилл, и Гермиона немного расслабилась.

Они вместе вошли в учительскую, разумеется, джентльмен пропустил леди первой. Гермиона сразу же бросила взгляд на Малфоя, которого практически не было видно за широким листом «Ежедневного пророка». Как ни удивительно, но даже спустя столько лет газета продолжала успешно существовать.

Всё, что увидела миссис Уизли, это его учительскую мантию до самого пола, из-под которой торчали сложенные крест-накрест огромного размера туфли. А ещё… тонкие изящные пальцы, держащие желтоватые листы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Гермиона не здоровалась, когда он читал. Однажды он сделал ей замечание — целых два раза, — чтобы она «не встревала в мыслительный процесс». Сначала её жутко оскорбило его поведение, но потом стало ясно, что гораздо приятнее услышать приветствие от него. Вот и в этот раз она молчала, так же, как и Невилл, пока газета не зашуршала, и раздалось традиционное «приветствую».

Звук его голоса выбил из колеи. Гермиона замерла, изучая эту удивительную реакцию, когда внутри словно всё падает, и жар опаляет внутренности. «Вот это уже совсем ненормально!» — отметила она про себя, вслух произнеся:

— Привет, Малфой.

Невилл, похоже, только махнул рукой — случалось с ним такое.

— Ты представляешь, миссис Уизли! — демонстративно потягиваясь, произнёс профессор Малфой, а потом усмехнулся: — Наш-то старик не так уж устал, как пытался показать!

Гермиона почувствовала себя растерянной, но тут же глянула на него, поправив на носу очки.

— Ты о чём? — и снова эта странная волна жара. Она точно что-то ей напоминает. Что-то из юности, но Гермиона настойчиво проигнорировала эти впечатления.

— Слизнорт запатентовал новое зелье! — с сияющей улыбкой торжественно объявил Малфой. — Хитрец, а! Неплохо! Я тоже хочу на пенсию.

Гермиона закатила глаза.

— Профессор — талантливый учёный. Чем ещё ему заниматься?

— Не понял намёка! — тут же выпрямился зельевар и недовольно произнёс: — Хочешь сказать, что мне не светит изобрести своё зелье?

— Я этого не говорила, — спокойно ответила она. Сколько раз они начинали препираться совершенно без повода, и всегда Гермиона делала это хладнокровно и логически верно. А сейчас она почему-то испытала странную неловкость. Что за…

— А на что ты намекала? — не унимался Малфой. — Что я на учёного не тяну?

Она молчала. Отметила мимолётно, что его длинные волосы, собранные в хвост, выглядят не так привлекательно, как длинная аккуратная чёлка. Взгляд Гермионы совершенно неуместно сосредоточился на его губах, на том, как они движутся, как произносят каждый звук. Так ли он говорил в её сне?

— Грейнджер? — его голос был словно струя холодной воды из палочки. Её щёки зарделись, а дыхание сбилось.

— Малфой, отстань, — бросила она и плюхнулась за свой стол, начав копошиться в своей учительской сумке, вынимая оттуда, свитки пергаментов.

Она внутренне ругала себя самыми страшными словами за то, что потеряла самообладание. Как она могла? Как?! Это же просто невозможно! Единственной причиной для потери самообладания был только боггарт. Но вот уже два месяца, как эта проблема была решена. И что же теперь? Она уставилась на своего… коллегу, совершенно выпав из реальности! Что это?

Драко в некотором замешательстве бросил взгляд на потрясённого Невилла. Тот озадаченно пожал плечами.

Лонгботтом давно уже, где-то там, у себя в голове, научился делать ставки на Гермиону, неважно, выигрывал или проигрывал — это всегда было весело. Сейчас — непонятно. Он так давно расслабился — больше не нужно за неё переживать — и вот, что-то странное. Хоть бы показалось.

Невилл занялся своими делами, а Драко решил промолчать. Мало ли что опять случилось с этой женщиной. Может, кошмар приснился.

***

Неужели эти два года прошли впустую? Последние два месяца казались большим прогрессом в общении с Грейнджер. Они, как всегда, аккуратно друг друга цепляли, но между бывшими сокурсниками установилась ощутимая теплота. Они больше не откровенничали, не делились своими переживаниями, но Драко был уверен, что возврата к прежней вражде уже не может быть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И вот, уже третий день, Грейнджер ведёт себя странно, не со всеми, только с ним. Замыкается, отводит взгляд, отвечает односложно и сдержанно, словно заледенела. Ему казалось, что от её холодного взгляда сердце даёт новую трещину. Каждый раз.

Не всё ли равно? Какая ему разница? Кто она ему, чтобы волноваться и искать причины столь внезапной перемены? Сорокалетняя вдова. Дети выросли. Карьеры нет. Максимум чего она добьётся — станет директором Хогвартса… лет через двадцать. Всё, что у неё есть — это чужие дети. Безусловно, она любит своё дело, но разве этого достаточно?