Карл Великий (Небесный град Карла Великого) - Анна Ветлугина

   — Вот. Теперь я достоин.

Карл усмехнулся:

   — Ты не можешь без шуток. Ладно. Надеюсь, твои утки достаточно жирные.

В шатре стало тесно из-за набившегося туда народа. Король сидел выше всех, на деревянном кресле со спинкой. Рядом с ним, на скамейке пониже, расположилась королева-мать, по другую сторону — Роланд. Остальные сидели просто на шкурах. Мне поначалу указали место у самого входа, но Его Величество, отыскав меня взглядом, сделал приглашающий жест, после чего я оказался гораздо ближе к нему — между какими-то знатными воинами. Они посмотрели на меня с удивлением, но не стали расспрашивать.

Вина не жалели. То и дело поднимались кубки за победу над мятежниками. Король, однако, был задумчив. Кто-то в очередной раз предложил выпить за неустрашимого Карла, единственного и нераздельного победителя. «Слава, слава!» — закричали все. Он поднял руку, прервав восторги:

   — Это не слава, а большая печаль в том, что мы — единственный победитель.

Тишина мгновенно воцарилась в шатре. Карл продолжал:

   — Мы должны были сражаться бок о бок с нашим единоутробным братом, но этого не произошло.

Лицо королевы Бертрады потемнело. Со вздохом она произнесла:

   — Сын мой, не суди столь строго брата своего! Он ещё очень молод и горяч, но у него есть время остепениться и признать свои ошибки.

Роланд, раскрасневшийся от обилия вина, встрял без позволения:

   — Карл! Брат твой, конечно, не по-братски поступил, но мятеж-то разгорелся не на его территории. Получается, закона он не нарушил.

Карл молчал. Губы его сжались, и даже следа искорок не осталось в глазах. Наконец он произнёс размеренно и веско:

   — Во-первых, часть Аквитании относится к территории Карломана. Во-вторых... мы — одна страна франков. Так повелел Бог, и не нам менять это. Я пью за Франкское королевство в руках Божиих!

Остаток вечера прошёл скомкано. Кубки поднимались, но прежнего веселья уже не чувствовалось. Больше всех огорчился менестрель, написавший огромную балладу в честь победы Карла над аквитанцами и так и не решившийся её спеть.

Наутро лагерь свернули и выехали в Ахен. По пути Карл посетил несколько аквитанских монастырей, оставив везде богатые подарки.

В Ахене первым, кто встретил меня, была баронесса Имма. Увидев, что я приехал не на её лошади, она закричала:

   — Недостойный мальчишка! Я доверила тебе своё имущество, что ты с ним сделал?!

Лошадь ещё в Аквитании пристроила куда-то королева Бертрада. Мне об этом не доложили. Так и сказал Имме. Она начала кричать, что пожалуется своей царственной тётушке и та покажет нам ...

Крики баронессы происходили в гулком коридоре королевского палаццо. Своей непристойностью они привлекли внимание королевы Бертрады, которая незаметно подошла и некоторое время наблюдала за беснующейся баронессой.

   — Что за крики в моём доме? — наконец осведомилась королева. — Ваша лошадь у меня, но теперь я подумаю, стоит ли отдавать её вам. Боюсь, это животное слишком благородно для такой низкой особы, как вы.

Баронесса опешила, но решила не сдаваться:

   — Я здесь в гостях не у вас, а у своей тёти Гимильтруды! Это — и её дом.

   — Ошибаетесь, милая, — ответила Бертрада, — вы обе здесь в гостях.

В этот миг сам Карл показался в коридоре. Вопросительно посмотрел на мать. Та изобразила на лице сожаление.

   — У твоей возлюбленной поразительно скандальные родственники. Кричат, как на базаре.

С этими словами она величаво взяла сына под руку и вместе с ним удалилась. Баронесса, бросив на меня ненавидящий взгляд, тоже ушла.

Я остался в коридоре, понимая, что забыл, где наша с матерью комната. В первый-то раз меня провожала баронесса, а потом я быстро уехал в Аквитанию. Очевидно, меня ожидали долгие скитания но коридорам, ведь стучать в двери комнат в королевском замке недопустимо. Только я пустился в печальное путешествие, как одна из дверей открылась, и появилась моя мать, как всегда, недовольная.

Не удосужившись сказать приветствие, она схватила меня за руку и потащила на улицу. Видно, собралась поговорить серьёзно. Едва мы вышли за ворота замка, она набросилась с упрёками:

   — Как ты мог испортить отношения с Иммой? Твоя мать из последних сил старается завязывать полезные знакомства, а ты всё портишь!

Хотелось ответить ей чётко и размеренно, как учили на риторике, но то, что легко получалось при Карле и королеве Бертраде — не вышло при моей матери. Только смог пробубнить:

   — Я ничего не портил. Её лошадь забрала королева Бертрада. И...

Мать перебила:

   — Можешь не рассказывать, я всё слышала. Портить отношения было совершенно необязательно. Ты мог бы сказать ей: ваша лошадь столь прекрасна, что сама королева-мать обратила на неё внимание. Или в конце концов пасть к ногам баронессы.

Вряд ли телодвижения, даже самые несуразные, могут заменить пропавшее животное, стоящее к тому же больших денег. Но когда матушка говорит, лучше молчать.

   — Ну ладно. А с королём-то у тебя как? — она уже успокоилась.

Я начал гордо рассказывать. Почему-то рассказ абсолютно не впечатлил строгую родительницу.

   — Матушка, Его Величество позволил мне сесть недалеко от его стола, между какими-то знатными воинами.

   — Какими-то! Ты даже не удосужился запомнить их имена! Весь в отца. Тот был такой же недотёпа. Только одна память хорошая. Без меня он никогда не стал бы королевским переписчиком.

   — Но я запомнил имя воина, сидящего по правую руку от короля. Роланд. Видимо, он достаточно близкий друг Его Величества.

   — Толку от твоего Роланда никакого. Шалопай ещё поболе Карла.

Король показался мне настоящим героем, да к тому же мудрым правителем. Как блестяще он завершил аквитанскую войну! Что женщина может понимать в этом?

   — Аквитания давно обескровлена Пипином! — отрезала мать, мгновенно разрушив мою зарождающуюся уверенность. — Победить такую страну — невелика доблесть. Нет, с Карлом ничего не выйдет. Нужно искать пути к Карломану. Только вначале мы должны на время вернуться в Ингельхайм. Пора посвятить тебя Афине. На аррефорию — праздник росы мы уже не успели. Придётся довольствоваться каллинтерией — она как раз скоро произойдёт. В это время юношей тоже посвящают.

* * *

Карл недолго пробыл в Ахене. Всего несколько дней он наслаждался знаменитыми купальнями. Затем, собрав весь свой немалый двор — и нас с матушкой, разумеется — отбыл в Ингельхайм. Я видел его жену Гимильтруду. Чертами лица она напоминала Имму, но казалась мягче и утончённей. Не такой заносчивой, как племянница. Видел и маленького принца Пипина. Милый ребёнок, правда, ходил он, как-то странно скособочившись.

В Ингельхайме всё оставалось по-прежнему, как во дни моего детства. Вот только дерево, в которое ударила молния, спилили.

Бертрада в замке не осталась. Удалилась рано поутру, без лишнего шума, чем немало встревожила мою подозрительную матушку. Ничего вразумительного по этому поводу выяснить не удалось, кроме того, что повозка королевы отбыла по восточной дороге.

Впрочем, у матушки хватало хлопот и помимо слежки за членами королевской семьи. Она готовилась к таинственной каллинтерии, на которой меня должны были посвятить богине Афине. Однажды проснувшись, я застал свою родительницу за сборами. Из дорожного мешка торчало белое полотно, подрумяненное розовым лучом восходящего солнца. В комнате стоял полумрак. Было ещё очень рано.

— Вовремя проснулся, — одобрила мать, — как раз будить тебя собиралась. Пора выходить.

Дрожа от утреннего холода, мы пересекли росистое поле и углубились в лес. Тропинка скоро закончилась, но мать продолжала идти уверенно, как по хорошо знакомому пути. Шли долго. Продирались сквозь разросшиеся ветки, поднимались в гору, пересекли овраг, по дну которого бежал тонкий худосочный ручей. Из-под ног выпрыгивали мелкие лягушки. Я чуть не наступил на одну. Мать рванула меня в сторону, будто спасая от смертельной опасности.

Наконец мы вышли на поляну, где несколько мужчин сооружали из брёвен что-то вроде помоста. Неподалёку пасся молодой рыжий бычок. Справа от помоста женщины в белых одеждах складывали хворост в кучу. Из леса продолжали выходить люди.

Один из них оказался моим дядей — тем самым, что так и не пожертвовал монастырю на моё обучение. У него были короткие кривые ноги, толстая шея и величественная осанка. Всё это вместе делало его похожим на важного бобра. Он нёс что-то большое, завёрнутое в белое полотно. Я указал на него матери, но та нахмурилась. Дядя подошёл к уже готовому помосту, поставил на него свою ношу и принялся осторожно разворачивать. Под покровами обнаружилась деревянная статуя женщины, сделанная с большим мастерством. Лицо выглядело словно живое, впечатление портили только белые некрашеные глаза.