Гоголиада - Максим Веселов

– А ты кто? – вторил Белый Дворник и откручивал у метлы ветку.

Гоголиада как-то вмиг потеряла интерес ко всему происходящему. Она отошла от присутствующих, прошла к столу, села, залпом выпила остывший чай и произнесла тихо, словно ставя точку:

– Вы такой же, как они…

Белый Дворник развёл руками и улыбнулся Гоголиаде:

– А я тут вот… подметаю.

Но девушка, видимо, решила не сдаваться ни за что. Она всплеснула руками и залезла на стол с ногами, причём Гоголиада едва успела убрать со стола бьющуюся посуду.

– Подме-таю!.. Как романтично!.. – прорвало молодую красавицу. – Я ждала! Я провела свои страстные ночи одиночества, оди-ночества, облака, плыли зловещие облака, ужасные кучи пара надо мной и я думала: это знак(!), он не придёт! Или нет, нет, придёт, разгонит все тучи, разметёт их с запада на восток и выйдет с горячими пальцами к моему ложу, а я… вот она я… в пеньюаре, лежу и благоухаю, как зимняя роза, отогрей зимнюю розу! Зима, ты видишь?! Эта ужасная, холодная зима! Немедленно отогрей розу!! Отогрей зимнюю розу!!!

– Лили, прекрати… – устало сказала Гоголиада распоясавшейся кокетке и, Дворник узнал, как эту кокетку зовут.

– А чего он хочет?!! – вдруг, резко перестав паясничать, грозно спросила Лили.

Белый Дворник, видимо, пропустил последний вопрос Лили, впрочем, как и всё, что она тут наболтала. Он подошёл к Гоголиаде и шёпотом спросил у неё:

– Это твоя подруга?

Лили трусцой подбежала к Гоголиаде и зашептала в другое ухо:

– Я же подруга твоя, ну скажи ему, что я твоя подруга!

Где-то рядом снова полыхнула молния и раздался оглушительный гром, заполнив все закоулки огромного дома. Гоголиада вскинулась и гневно закричала:

– Не смей меня так называть! Я тебе больше, чем старшая сестра, я тебе больше, чем мать!

Лили гипертрофировано, с размаху упала на колени перед Гоголиадой и, взахлёб рыдая, запричитала:

– Ах, простите меня, пожалуйста! Я же только в начале вашего жизненного пути! Я же не понимаю ещё ничего, я же всё за монету принимаю! Я-то подумала: вы снова влюбились, вас снова обманут, а это просто вонючий дворник, вам просто скучно и хочется пофлиртовать, как я могла поду-ума-ать!

Гоголиада взяла голову Лили в свои руки, уткнула её заплаканное лицо себе в колени.

– Прекрати… что же вы меня в покое не оставите?.. вы мне даже забыться не даёте ни на секунду, я ещё не стара, мне надо жить, мне надо радоваться жизни этой поганой, я устала от вас! – и, подняв голову вверх, обрушилась на небо, – Память моя! Сволочь! Память моя, ты мне осточертела!!!

А потом, снова уронив очи долу, писательница погладила кудряшки Лили и уже в сторону, в пространство, плача тихо, почти беззвучно, прошептала:

– Отвяжись от меня, наконец! Оставьте меня… В покое…

Лили поднялась с колен, присела рядом с Гоголиадой, спина к спине и плакала уже по настоящему, всё её юношеское жеманство как рукой смахнуло:

– Как же мы оставим тебя? Ведь мы только твои, мы всегда с тобой, кто мы без тебя? Ведь ты влюбляешься, и я влюбляюсь, ты страдаешь, и я страдаю… я уже расту от страдания, я переполняюсь твоим страданием, я уже, право, самоё страдание! Всё, что есть во мне хорошего, приятного, трепетного, звенящего, вдохновенного, всё это уже просто написано и – всё! Как я всё это вспомню, если страдание стало моей сутью? А ты всё пополняешь это уже переполняющее меня зелье, эту отраву! Не мы тебя должны оставить, а ты должна нас успокоить.

Тишина в замке.

И только слёзы гулко звенят, ударяясь о каменный пол.

Всё это время Белый Дворник стоял за спиной у дам и гладил по голове то одну, то другую: как им помочь или чем их утешить, понять ему было трудно.

Но, после последних слов Лили, Дворник на секунду задумался, посмотрел по очереди на обеих и заметил явное сходство этих двух очаровательных в своей особенной красоте лиц. Он наклонился к Гоголиаде и спросил:

– Так вы её… это…

Лили не дала ему договорить, она вскочила, на лету развернулась и крикнула в лицо Гоголиаде:

– А чего он хочет?!

Но на этот раз её проигнорировали.

Гоголиада ощутила, что ей зябко, или как говорил тут недавно Граф – "промозгло".

Она укуталась в шаль, подошла к камину. С Дворником она могла говорить и через спину, благо он её уже не так занимал.

– Да, я её создала.

Лили грустно кивнула и подтвердила:

– Да! Она мне не мать! Как плохо, что она мне не мать, а гораздо больше, чем мать!

Гоголиада продолжала, словно в помещении и не было никого, а это она так, сама с собой:

– Я беллетристка. Я пишу романы.

Лили подошла к Гоголиаде и обняла её сзади за плечи:

– Мы поём о себе, о чём же нам петь ещё?

Гоголиада уже только соглашалась:

– Да. Пишу я романы о себе, о ком же ещё можно написать честно? Вот такой я была, полюбуйтесь. А теперь они портят мне жизнь, они преследуют меня, они пользуются тем, что их не видят люди и появляются средь бела дня, они пугают меня, они не дают мне жить дальше…

Лили высунула голову у неё из-за плеча и заискивающе взглянула на хозяйку. Та обняла девушку, в голосе было поровну и грусти и любви:

– И ведь никому не расскажешь о вас, никто не может заглянуть мне в душу и помочь, посоветовать, что с ними делать, да просто пожалеть, наконец!.. это ужасно…

Белый Дворник деликатно покашлял, Гоголиада вздрогнула и посмотрела на него, как на сошедшего Бога. Белый Дворник прошлёпал к Лили и шепнул ей на ушко:

– А знаешь, почему она до сих пор ещё не собрала все экземпляры твоей книги… и не сожгла?!

Лили беззаботно сдула гуттаперчевую чёлку с красивого лба:

– Ну?.. Ну… – видно было, до неё стал доходить смыл вопроса Дворника. Она посерьёзнела или, сказать точнее – вмиг повзрослела, и уж совсем нетерпеливо прикрикнула: – Ну!!?

Белый Дворник улыбнулся, показав два ряда зубов и, так и не разжимая их, ядовито процедил:

– Ей ещё никто этого не подсказал.

Лили ещё успела пальчиком закрыть ему рот, мол, молчи, не подсказывай Гоголиаде столь простой и страшный способ!

И тут случилось второе за вечер музыкальное чудо.

Вдруг сама собой заиграла механическая шарманка, стоявшая до сего дня без движения со времён прабабушки Гоголиады. Сначала в ней что-то с лязгом хрустнуло, провернулось и заскрипело, а потом жестяночные и медные стаккато разнеслись по зале и Гоголиаде пьяняще захотелось танцевать.

Следующую картину Дворник наблюдал с каким-то только ему понятным удовольствием.

Гоголиада в танце делала несложные и плавные па, а Лили… словно превратилась в куклу-марионетку, невидимый кукловод дёргал прозрачные нити, и Лили угловато вторила танцу Гоголиады, проделывая точно те же движения, что и хозяйка, да только как-то механически, явно сопротивляясь неведомой силе. Через некоторое время, когда Гоголиада заметила странный танец Лили и, догадавшись о собственной роли, уже специально кружила девушку в замысловатых позах, а затем, окончательно распалившись, она просто "выбросила" Лили за ближайшую колонну. Та, опешив от произошедшего, совсем потеряла способность ёрничать и лишь тихо всхлипывала за колонной.

Но не уходила.

Гоголиада не отличалась наивностью.

Она с дрожью догадалась, кому, собственно, обязана своей первой победой. С восхищением глядя на Белого Дворника, она подсела к нему на диван и их пальцы опять заговорщицки начали сближаться.

– Да, я здесь живу.

– Значит, вы здесь живёте?

– Я работаю, когда все отдыхают.

– Я почему-то вас здесь раньше не видела.

Их пальцы встретились, лихорадочно сомкнулись, сжали друг друга. Десять безумных пальцев бешено ласкались чуть больше мига и разлетелись как кометы, столкнувшиеся в безграничном космосе. Помолчали. И опять:

– Я работаю, когда все отдыхают.

– Я почему-то вас здесь раньше не видела.

– Да, я здесь живу.

– Значит, вы здесь живёте?

Гоголиаде стало спокойно.

Словно все моря мира в эти мгновения утихомирили свои волны и стали – штиль.

Она откинулась на диване и прикрыла глаза. Почему покой – это только миг среди бурь? Неужто суть человеческого бытия и есть в том, чтобы ледоколом "Ермак" пробивать льды этого самого бытия? Наяву нет или почти нет ни чертей, ни крылатых серафимов. А вон нате вам, стоит начать работать с миром, коий у тебя в голове или снах (что, может, и так же – в голове. А может и нет.), как эти создания теперь – вечные твои спутники, и требуют внимания ещё хуже собственных детей. У Гоголиады не было детей. Ей хватало Их. И она знала, что Они – хуже детей, ибо дети вырастают и идут своей дорогой. Конечно, помнят о родителях, чтят их. Вот именно – чтят и стараются помочь. Эти же создания – вечная мука, ибо они не вырастают. Они – какие есть.

Белый Дворник убирал стол, потом взялся за метлу.

По комнатам разносилось мерное пошаркивание белых веточек его волшебной метёлки о паркет.

Что метёт этот дворник?