Рассказы для серьезных детей и несерьезных взрослых (сборник) - Эдуард Тополь

И вдруг — как только я запел эту песню — мой осел встал и пошел вперед, еле я успел вскочить ему на спину. И от радости, что он меня дальше везет, я продолжал петь:

— Как хорошо мне на свете жить!Умный осел везет меня вперед!Кинооператор снимает мне кино!Что еще нужно для счастья?

Тут я остановился, чтобы подумать: что же еще действительно нужно для полного счастья и про что мне еще спеть? Но стоило мне перестать петь, мой осел опять стал на месте как вкопанный и уже собирался ложиться на землю, даже передние ноги подогнул, чтобы лечь, но я снова запел:

— Ой, как хорошо мне на свете жить!Все у меня есть для полного счастья!Даже ученые изучают ледники,Чтобы я мог снимать их в киноИ ездить по горам на умном осле,Для которого надо петь без остановки,Иначе он на землю ложится!Вот и еду я на осле-е!

Да, дорогие мои, мой осел оказался самым музыкальным существом на всем белом свете! Потому что никто не мог выдержать мое пение, даже моя любимая племянница Ася морщила свой нос, когда я начинал при ней петь что-нибудь, а тут, на Памире, высоко-высоко в горах, я встретил осла, который не только полюбил мое пение, но еще и так меня заслушался, что вез меня без остановки — лишь бы я ему пел. А стоило мне замолчать на минуту, он тут же останавливался и готовился лежачую забастовку устраивать. Поэтому пришлось мне петь ему в тот день без передышки! Представляете, сколько я ему пел — три горы мы переехали, две пропасти и одну речку. Целый день я ему пел, охрип даже! К вечеру приехали мы в лагерь гляциологов, а я уже шепотом пою и еле на ногах держусь от усталости. Вот, оказывается, как можно от пения устать!

А гляциологи мне говорят: ты, говорят, почему от усталости шатаешься, ты же не пешком шел, а на осле ехал? А я им шепотом и говорю: лучше бы я, говорю, пешком шел, я бы меньше устал. А про то, что я пел всю дорогу для своего осла, я им не сказал, конечно, постеснялся, и ушел спать в палатку.

Утром просыпаюсь, выглядываю из палатки, смотрю — мой осел стоит рядышком, травку щиплет и косит на меня своим большим, как чернослив, глазом. Ждет. «Э-э, нет, — думаю, — дудки, не дождешься ты меня, я обратно лучше пешком пойду, чем петь тебе всю дорогу».

Пошел я на речку, умылся холодной водой, выпил чаю у костра, поговорил с гляциологами, когда мы приедем их для кино снимать, и двинулся в обратную дорогу. Пешком, конечно. Осла я гляциологам оставил, говорю:

— Пусть он у вас остается, пасется здесь на воле у речки.

Но только успел я от их палаток отойти, смотрю, а мой осел уже за мной бежит, догнал меня и идет рядом. Я ему говорю:

— Пошел отсюда! Марш обратно! Не буду я петь тебе больше! Отстань от меня!

А он не отстает, идет за мной, и все. Упрямый!

Нужно ли говорить, что через какое-то время я вздохнул, уселся ему на спину и поехал. И пел ему, конечно, опять всю дорогу. Так мы с ним и вернулись в лагерь к гляциологам — он меня через горы и речки везет, а я ему песни пою. И так ему понравилось мое пение, что он все время возле моей палатки пасся и будил меня по утрам. Подойдет утром к палатке и как закричит:

— И-а! И-а! И-а!

И до тех пор кричит, пока я не выйду и не спою ему что-нибудь. А гляциологи еще его подзуживали:

— Йалка! Йалка! Что-то заспался наш киношник! Ну-ка, пойди его разбуди, пусть споет!

С тех пор я точно знаю, что ослы могут быть очень музыкальные и с большим поэтическим вкусом. За это я моего осла Йалку даже в кино снял, и вместе с моими друзьями-гляциологами его в Москве по московскому телевидению показывали.

Но хотя я провел с этими гляциологами на Памире целый месяц и снял про них кино, я так и не узнал, почему летом в горах снег не тает. Я думаю, что сами эти ученые-гляциологи тоже этого не знают. Ведь если бы они узнали точный ответ на этот вопрос, что бы они дальше делали? За что бы им дальше зарплату платили? А? Поэтому, я уверен, они и сегодня лазают там, на Памире, изучают ледники, и работает у них в отряде мой музыкальный друг, осел по имени Йалка. Вот только кто ему сегодня песни поет? Ведь я-то в эмиграции…

1979–1980 гг.

Сонные истории

Я люблю спать. Я очень люблю спать. Я так люблю спать, что, наверное, я — Самый Большой Соня на Свете. Я могу спать где угодно, когда угодно, на чем угодно и даже с кем угодно. Например, один раз на Памире я спал со скорпионом. Скорпион залез ко мне в палатку, но я в темноте не разобрался, что это скорпион, что он может укусить меня и убить, и поэтому я себе спал, ни о чем не думал, и только утром, когда музыкальный осел Йалка разбудил меня своим дурацким криком «И-а! И-а!», я увидел, что рядом со мной спит самый настоящий скорпион.

Вы скажете, что это, мол, ерунда. Что, мол, такое может случиться с любым человеком. Любой человек может однажды утром проснуться и увидеть, что рядом с ним спит скорпион или еще кто-нибудь пострашней. Хорошо, я не спорю. Но кто может похвастаться, что он спал в рыбной ухе из осетрины? Ага, никто!

Тогда слушайте. Дело было на самом Крайнем Севере Советского Союза, на Ямальском полуострове, возле города Салехарда. Там было так холодно, что никакими градусниками уже нельзя было измерить температуру мороза. Поэтому температуру мы там определяли плевками. Честное слово. Это очень простой способ, сейчас я вас научу. Например, если вы плюнете на землю, и этот плевок по дороге замерзает и ударяется о землю, как кусочек льда, то это значит, что сейчас минус сорок пять градусов мороза или даже больше. А если ваш плевок по дороге к земле не успевает замерзнуть, то, значит, еще совсем тепло, всего каких-нибудь минус 35 или 40. Местные жители — ненцы, ездят там на оленях и в теплых шубах из оленьего меха, и эти шубы называются «малицы». На речке Оби, которая зимой вся замерзает и становится как огромное ледяное поле, они взрывают лед, делают в нем большие дырки, забрасывают сети и вытаскивают целые тонны самой замечательной и вкусной рыбы — нельму, осетрину, муксуна. И на таком морозе, когда даже слюна на лету замерзает, эта рыба в один момент становится мороженой, а потом ее на тракторе с прицепом везут на местный аэродром, грузят в самолеты и отвозят прямо в Москву, в Кремль, советскому правительству. Потому что это самая вкусная в мире закуска к водке — свежемороженая нельма, осетрина или муксун. Но они там не ловят столько рыбы, чтобы накормить всю советскую страну, поэтому вся советская страна кушает нототению и хека в томатном соусе, а правительство кушает муксуна и осетрину.

Ну вот, посмотрел я на эту северную жизнь, покатался на оленях, выпил с местными рыбаками-ненцами спирта со строганинкой из муксуна (это когда рыбу тонкими ломтиками настрогают) и решил, что пора мне в Москву, на материк возвращаться. А чем возвращаться? Пассажирские самолеты туда только раз в неделю прилетают, и то нерегулярно, поэтому пошел я к летчикам, которые рыбу возят на самолетах, и говорю: возьмите меня с собой в Москву, я уже по Москве соскучился. А они говорят: у нас, говорят, нет в самолете места, у нас весь самолет рыбой завален. Где, говорят, ты там сядешь? А я говорю, что я не сяду, а лягу. Я, говорю, на рыбе буду спать, потому что я — Самый Большой Соня на Свете и могу спать где угодно, на чем угодно и даже с кем угодно.

Ну, тогда они согласились. Залезай, говорят, в самолет, но смотри, у нас отопления нету. Чтобы нам рыбу не размораживать, мы не топим в самолете, так что там температура, как на улице, — минус сорок. Как бы ты не замерз. Ничего, говорю, не замерзну. Залез я в самолет, а там действительно огромные мешки с мороженой рыбой стоят друг к дружке тесно-тесно, и из них замороженные рыбьи пасти выглядывают с такими большими стеклянными глазами и заиндевевшими усами-плавниками. Мне даже страшно стало. Но я ничего, храбрюсь, возле самой кабины летчиков постелил на этих рыбьих мордах свою дубленку, укрылся летной меховой курткой, поджал под себя ноги в валенках и — уснул. Летим мы час. Летим мы два часа — я сплю. И снится мне замечательный сон. Как будто я плаваю в горячей ухе с ружьем для подводной охоты, а вокруг меня огромные вареные осетры проплывают и нельмы. А я стреляю в них из подводного ружья, насаживаю их себе на поясной ремень и дальше охочусь. И так я разохотился, что даже вспотел, даже жарко мне стало в этой ухе плавать. И от этой жары я проснулся. Смотрю — что такое? Я действительно в ухе сплю. Рыба подо мной вся разморозилась, целый мешок рыбы разморозился и сварился — прямо пар идет и пахнет вареной рыбой. Что такое, думаю? А оказывается, это летчики меня пожалели и, чтобы я не замерз, включили отопление прямо у меня под головой. Там как раз была такая дырка для подачи в самолет горячего воздуха от мотора, и вот весь этот ужасно горячий воздух сразу попадал на мороженую рыбу у меня под головой, и эта рыба, конечно, тут же становилась парная или вареная, но я себе продолжал спать как ни в чем не бывало и практически целый час спал в самой настоящей ухе!