Особый контроль (сборник) - Сергей Андреев

— Прости, — сказал он, с трудом шевеля губами. — Я, наверное, от природы инфантилен и не могу понять, что происходит. Объясни мне наконец, это что — так серьезно?

Аларика судорожно кивнула. На слова не хватало сил, а еще она боялась, что решимость ее угаснет совсем, и эта их агония любви, которую он не хочет замечать, продлится еще долго, долго…

— Я тебя всегда понимал с трудом, — продолжал Филипп, все еще на что-то надеясь. — Наверное, я слишком медленно взрослею. И все же… вот ведь парадокс — я тебе не верю!

Он подождал несколько секунд, всматриваясь в ее лицо, ставшее вдруг чужим и далеким, и рывком высвободил свое сильное тело из кресла.

— Что ж, прощай. Что еще говорят в таких случаях? Желаю удачи и счастья.

Прошагал до двери, оглянулся, ничего не увидев, и вышел. И только за сомкнувшейся дверью ощутил в груди странную сосущую пустоту, холодную, как ледяной грот, и понял, что это действительно серьезно, серьезней не бывает, и ему до боли в груди захотелось броситься назад, стать на колени и — пусть даже не видеть ее, только чувствовать рядом, ощущать ее тепло, дыхание… Но вернуться было уже невозможно, стена там выросла, толстая стена из двух слов: “Люблю другого… Люблю другого! Люблю другого!!” Когда она успела? И кто он, покоривший доселе независимый ее характер? Или это всего-навсего слова, проверка чувства?.. Нет, не может быть! Так жестоко шутить она ее способна. Значит, на самом деле существует этот третий, замкнувший тривиальный треугольник! И не поможет никто. Никто! Потому что это, наверное, единственный случай, не подвластный даже аварийно-спасательной службе, когда — человек, помоги себе сам!

Кто-то прошел по коридору. Филипп открыл глаза…

Филипп открыл глаза и виновато улыбнулся, все еще пребывая во власти воспоминаний. Рядом с пультом вычислителя стоял Травицкий и смотрел на развернутый объем мыслепроектора, перебирая на груди пухленькие пальчики. Метровый куб проектора был заткан цветами и в его глубине в раствор стационарной ТФ-антенны было вписано лицо Аларики.

— Извините, — пробормотал Филипп, стирая изображение. — Задумался…

Травицкий грустно покивал.

— Я не удивляюсь. Привык. У тебя, кажется, завтра ответственный матч?

— Финал Кубка континентов, — сказал Филипп, не поднимая глаз.

Зачем я только пришел сюда сегодня, подумал он, все равно от меня толку, что от козла молока. У Травицкого и без меня забот хватает. Надо же, размечтался с эмканом на голове! Аларику нарисовал… Почему я вспомнил о ней? Согласно всем нормам психомоделистов я должен сейчас думать только об игре. Или перегорел? Нет, просто запретил себе думать об игре. А на Аларику, выходит, запрета не хватает. Слаб ты еще, Филипп Ромашин, конструктор, спортсмен и так далее…

— Иди отдыхай, — посоветовал Травицкий. — Эту конструкцию, — он кивнул на пустой объем мыслепроектора, — списываю только за счет твоего волнения. На твоем месте я слетал бы куда-нибудь один, например, в музей истории. Кстати, у меня к тебе один не совсем обычный вопрос: не замечал ли ты каких-нибудь поразивших тебя явлений?

— Что вы имеете в виду? — озадаченно спросил Филипп.

— Ну… что-нибудь странное, экстраординарное, выходящее за рамки обыденности, ранее не встречавшееся…

— По-моему, нет, не встречал. А может, не обращал внимания?

— Так обрати. — Травицкий кивнул, погрустнев еще больше, пожелал удачи и вышел. Маленький, круглый, грустный. Начальник конструкторского бюро, лучший специалист Института ТФ-связи.

Филипп снял с головы корону мыслеуправления, называемую в быту эмканом, постоял у пульта, размышляя о своих отношениях с людьми, которые понимали его больше, чем он сам. Начальник бюро Кирилл Травицкий… человек, вырастивший из него конструктора-функционала, никогда не высказывающий недовольства его постоянными увлечениями, капризами… волейболом, наконец. Хотя волейбол не увлечение и не каприз, это жизненно важная потребность, без которой нет смысла в слове “спорт”. Как их совместить — работу в Институте, требующую постоянных занятий, и большой спорт, требующий полной самоотдачи? Как совместить несовместимое?

Проблема! — пробормотал Филипп, пряча эмкан в нишу под пультом. Что хотел сказать Кирилл? Что он подразумевал под словами “необычные явления”? Что-то конкретное или это просто очередной тест на внимательность? Странно… А я сегодня и в самом деле заторможен, не сказалось бы это на игре. Надо встряхнуться… как тогда, пять лет назад…

…Шаги смолкли. Филипп открыл глаза, сделал шаг, другой и все быстрее и быстрее пошел прочь от проклятой двери. Идти было мучительно больно, как босому по битому стеклу, но он прошел пустым коридором до таймфага медцентра Дальнего Востока, где Аларика работала врачом-универсалистом скорой помощи, мельком увидел свое отражение в зеркальной плоскости входа, подождал, пока отпустит, и — телом в дверь!

На станции задерживаться не стал. Прямая линия сообщения с Москвой была занята, и он таймфагировался на Марс, так велико оказалось желание сбежать из этого вдруг опостылевшего места! Но на второй ТФ-станции Марса Филипп задержался почти на сутки: решение было импульсивным и потому бесповоротным. Прямо со станции он ушел в горы, в один из наименее исследованных уголков Страны Огига. Боль сердца требовала выхода, каких-нибудь отчаянных действий, и он в бешеной удали пошел вверх, на гребень уступа Огига, через дикие скалы и каменные стены, над пропастями и обрывами, ухитряясь проходить там, где спасовали бы и более опытные скалолазы, привыкшие опираться на здравый смысл. Невесомый, как тень, он переносился по едва заметным полкам и карнизам над километровыми каньонами и ущельями горной страны… И грудью о камни! пальцы в кровь! — неслышимый крик всего тела, всю мощь и ловкость, и реакцию в едином порыве — на борьбу с камнем, на борьбу с самим собой…

А на совершенно лысой макушке одной из гор Огига он вдруг упал на колени и закричал:

— Аларика-а!..

Воздух Марса, воздух, созданный предками столетие назад, отозвался гулким вздохом и долго шумел, как океанский прибой, пока не смолкло эхо… Солнце ушло за изломанную черту горизонта, и пришел смарагдовый закат… Назад Филипп спускался шесть часов…

Он очнулся, прошелся по комнате, легонько притрагиваясь пальцами к шершавым голубым стенам, гладким поверхностям аппаратуры соседних конструкторских комбайнов — сотрудники лаборатории давно закончили работу, и комбайны на время осиротели.

Память… память — единственный мостик, связывающий прошлое с настоящим и будущим. Хрупкий, нематериальный мостик, по которому можно идти только в одну сторону — от прошедшего времени. Может быть, это и необходимо? Недаром кто-то в древности говорил: “Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе”. И все же иногда до смертной тоски хочется вернуться назад, со всем приобретенным опытом и умением, сделать все по-другому, иначе, лучше и правильней…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});