Девять снов Шахразады - Шахразада

– Я говорил уже, что знаком с ней. И к тому же мы помолвлены.

– Помолвлены? – оглушающе громко переспросил граф. – Я ничего об этом не знаю. Когда это случилось?

– Сегодня утром. – Лаймон, не отрываясь, смотрел на Равенну. В его насмешливом взгляде она легко прочла вызов.

Шахразада не могла отвести взгляда от горящих глаз гиганта Лаймона. О, такого мужчину любить не грех! О таком красавце не грех мечтать… О нем не…

Безжалостное солнце нашло лазейку в плотных занавесях и теперь изо всех сил играло с ресницами Шахразады, пытаясь разбудить ее.

– Аллах всесильный… Ну что еще случилось? – Девушка рывком села, пытаясь понять, почему на ней вместо синего шерстяного платья тончайший муслин сорочки и куда подевался прекрасный рыцарь, только что пообещавший взять ее в жены.

Свиток третий

«В жены? В какие жены? Меня взять в жены… Меня или Равенну? Что со мной?»

Шахразада приложила пальцы к щекам. Так она делала всегда, когда хотела сосредоточиться и отгородиться от всего вокруг. Воспоминания, невероятно яркие, вновь вспыхнули перед ее глазами: мальчишка, бросающийся на лэрда, отвратительный Фэрлиз с подлой и наглой улыбкой, гигант Лаймон… Храпящие лошади, песок ристалища, березы, колеблемые резким весенним ветром…

Шахразада провела по щеке рукой и с удивлением ощутила, что не бархатно-ухоженной кожи касается, а кожи обветренной, водящей дружбу с обжигающе холодной ключевой водой и резкими ветрами, которые так любят хозяйничать на нагорьях далекого Альбиона.

– Аллах всесильный и всевидящий… – прошептала царица и поглядела на собственную ладонь.

Да, такие руки не могли принадлежать жене халифа: огрубевшая кожа, мозоль от ножа, выемка там, где стрела касается указательного и среднего пальцев перед выстрелом… Это были руки охотницы.

– Но кто же я? – Шахразада шагнула к зеркалу.

Высокое, почти в ее рост, оно отразило чернокудрую заспанную царицу.

– Так, значит, это все-таки сон? Мне все это только привиделось.

Молчание было ответом. Лишь руки беззвучно, на свой лад, уговаривали Шахразаду, что не таким простым был ее сон.

– Ох, сестричка… Должно быть, непросто будет сей сон растолковать. Даже если это всего лишь сон.

– С кем ты беседуешь в этот ранний час, моя греза?

Заслоняя дверной проем, в опочивальню шагнул халиф Шахрияр. В первый миг Шахразаде почудилось, что у него очень светлые, почти белые волосы и серые глаза… Однако силы или, быть может, выдержки девушке хватило, чтобы не произнести имя гиганта Лаймона вслух. Ибо герой ее сна и муж оказались невероятно, чудовищно похожи – их и отличал-то лишь цвет глаз и волос. И, конечно, царственная осанка, присущая Шахрияру и, увы, мало свойственная Лаймону, вынужденному проводить в седле долгие часы…

«Но откуда я знаю о долгих конных переходах? Что мне ведомо об этом человеке, об этой странной, варварской, воюющей стране? Да и есть ли она, эта страна? Не приснилось ли мне все это – от болтушки леди Гленды до того самого, головокружительного властного поцелуя?…»

– Я видела странный сон, о мой муж и повелитель… Очень странный… И вот теперь пытаюсь узнать у зеркала, кто я и что со мной.

Шахрияр расхохотался.

– Ты – моя жена, детка… Царица Шахразада. Мы с тобой правим прекрасной Кордовой.

– О да. Так, значит, ты царь этих земель?

Шахразада старалась сдержаться, но искры смеха уже плясали в ее проснувшихся глазах.

– Главное, моя птичка, что я твой муж. Я тот, кто обожает самую мудрую и самую непредсказуемую из женщин мира.

Шахрияр обнял жену и запечатлел нежный (как ему показалось) поцелуй где-то в волосах Шахразады. Ей отчего-то стало печально, что мужу не захотелось коснуться ее губ. И вновь пришло воспоминание о другом, жгучем и властном, обволакивающе-головокружительном поцелуе Лаймона.

«Да ему просто лень! – с досадой подумала Шахразада. – Лень… Он привык… И больше не мечтает обо мне так, как это было еще совсем недавно!..»

– Милый, – попробовала она позвать мужа.

Но тот уже выходил из покоев. А для того, чтобы показать, что все же слышал голос жены, он обернулся и помахал рукой, дескать, «и ты моя милая». Шахразада закусила губу. Она пыталась вспомнить, когда ей вот так удавалось все же продлить разговор или полное радости совместное молчание. Попыталась и не смогла… Похоже, было это уже достаточно давно. Если и было вообще.

«Но когда? Когда он, мой прекрасный, перестал быть заботливым и чутким? Когда превратился в уверенного в каждом своем шаге властелина?» Когда ее, жену, отвоевавшую его душу у страшного проклятия, спасительницу, стал считать не средоточием мира, а лишь приятным дополнением к ежедневным заботам?

Увы, на эти вопросы у Шахразады не было ответов. Да и вопросы эти еще вчера она и не думала себе задавать, ибо была убеждена, что все в ее жизни просто удивительно прекрасно. Что муж ее боготворит, что дышать без нее не может… Не говоря уже о том, что и во сне и наяву лишь ее замечает среди всего разнообразия мира. О себе она могла сказать это и сейчас.

Хотя… Ведь отчего-то ей был памятен поцелуй беловолосого гиганта, отчего-то ту жизнь она сочла подлинной… Почему-то не свой мир, а тот, буйный, дышащий войной, готова была считать реальным…

Близился полдень. В беспокойстве мерила шагами Шахразада дорожки сада. Сон помнился так же отчетливо, как и события ее, царицы, вчерашнего дня – от рассеянного поцелуя мужа на рассвете до вечерней игры с сыновьями в мудрую предсказательницу и странствующих рыцарей.

«Так, быть может, это игра мне навеяла столь странный сон? Хотя и до вчерашнего вечера мы не раз играли, но снов, столь ярких и полных жизни, я дотоле не видела. Или не запоминала…»

Перепуганное лицо мальчишки вновь встало перед глазами Шахразады. А следом опять пришел вкус страстных губ, их неумолимая сила…

– Аллах великий, еще одна такая ночь, и я стану считать Кордову миром сновидений, а Лаймона назову самым реальным из всех мужчин…

«И самым желанным…» Даже наедине с самой собой она не могла произнести этого вслух. Но душа уже была готова к таким словам…

И еще в одном не решалась признаться Шахразада, признаться даже самой себе. Ей нестерпимо хотелось туда. Туда, где бушуют страсти, туда, где мужчины ради женщины готовы отдать жизнь, туда, где клокочет в котле схваток сама жизнь… Или, быть может, ей хотелось не сбежать туда, а ринуться прочь отсюда, где все уже давным-давно приелось, где каждый последующий день похож на день прошедший, где одни и те же слова произносятся с одной и той же интонацией, и не в угоду зависти или лести, а просто потому, что может быть только так и никак иначе…