Будущее - Дмитрий Глуховский

— Нет. Нет, конечно, нет! Но… Я не хочу это знать!

— Тебе надо это знать, Семьсот Семнадцать. Извини.

— Зачем?!

— Без тебя мы с ней не сможем убежать. Мне нужно, чтобы ты меня прикрыл.

— Ты рехнулся, — повторяю я. — Куда бежать?! Ты никуда от них не убежишь! Не смей даже думать об этом!

— А что мне — смотреть, как она чахнет? Стареет? Сдать ее в резервацию? А в Панаме бессмертие, говорят, можно купить… Там на стариков хотя бы не смотрят, как на заразных…

— Да просто брось ее! Брось, и Эл, может, просто забудет об этом! Я с ним поговорю! Я его правая рука! Скажи ей, что больше никогда не увидитесь! Поменяй ай-ди!

— Я не могу. — Базиль мотает головой. — Не могу и все.

— Слабак!

— Ну да. — Он просто жмет плечами. — Я не супермен. Просто человек из плоти и крови. Живой. Могут у меня быть слабости?

— Заткнись!

Мне страшно за него — так страшно, как с интерната не бывало, с того самого дня, когда он спорил со стукачом Двести Двадцатым, отказывался клеймить свою мать, когда его забрали в склеп.

— Неужели они тебя ничему не научили?! Ты никуда от них не денешься, Девятьсот Шесть! Никуда! У тебя даже паспорта нет! Они тебя схватят на границе, и тебе хана! Ты же знаешь! Кастрация и измельчитель! И нас, нас же заставят с тобой это делать!

Базиль улыбается мне:

— Ну ты можешь и не делать этого. Послушай меня, я все придумал.

— Не хочу ничего слушать!

— В Гамбурге есть люди, которые возьмутся вытащить нас отсюда. Кьяра знает их. В Небесных Доках. Немного мутные люди, конечно, — перевозят сюда нелегалов из России, но это единственный вариант. Проблема одна…

— Заткнись!

— За мной будут следить. Уже следят. Все передвижения секут. Поэтому и комм я тебя просил выключить. Если они поймут, что Кьяра и Чезаре — со мной, что мы едем в Гамбург… Мы можем ничего не успеть. Надо, чтобы ты взял их и поехал первым.

— Я?!

— Если что-то случится… По пути или в Доках… Что она сможет сделать? Кто-то должен их защищать. Вдруг Эл попытается… Вы отправитесь первой лодкой, когда границу пройдете, Кьяра даст мне сигнал. В Доках вечный бардак, за тобой никто не смотрит, вы проскочите! Я просто хочу быть уверен, что с ней все в порядке, что она в безопасности, прежде чем двину сам. Через сутки буду с вами.

— С вами? С кем это — «с вами»?

Базиль протягивает мне бутыль — почти пустую.

— Давай уедем отсюда. Уедем, Ян. Уедем?

…Воет бур, уничтожая берлинский Кино-Паласт; через пару дней тут будет грандиозный котлован, в него установят опоры «Нового Эвереста», нальют озеро эластичного цемента. Но пока что все здесь — обнаженный наполовину тряпичный экран, уставшая бронзовая люстра, осколки хрусталя на покореженном паркете, стоп-кадр Тосканы и бутылка «Картеля» на нас двоих.

Качаю головой:

— Они тебя найдут. Будет трибунал. Ты не убежишь от них, Базиль. Они тебя не отпустят. Женщина… На это они еще могут закрыть глаза. Раз, другой… Но дезертирство…

— Ты ноешь, — отвечает он мне. — Давай поровну допьем, тут всего ничего осталось.

И мы осушаем черную бутылку. Я уже не чувствую вкуса.

— В Кодексе сказано, что служба в Фаланге — дело добровольное. Каждый имеет право…

— Работа у якудза — дело добровольное! Ты слышал, чтобы хоть кто-то уходил со службы?! Я не поеду. Нет. Я не поеду.

Базиль пьяно вздыхает:

— Значит, придется мне одному рискнуть, раз ты зассал.

— При чем тут «зассал»?! А?! При чем тут это?! Что я буду там делать, в твоем Панаме?! Тут у меня работа, дело, смысл! Карьера идет!

— Карьера! — хмыкает он.

— Да, карьера! Я, между прочим, зам звеньевого!

— Еще сто лет — и станешь звеньевым! И вместо куба два на два на два у тебя будет куб три на три на три!

— Почему это еще через сто?!

— Слушай, парень… Мне кажется, ты все это слишком всерьез воспринимаешь. Слишком веришь во все это.

— Что? Что — это?!

— Все! Бессмертных, Фалангу, Партию… — Он, не удержавшись, рыгает. Меня это оскорбляет.

— Если бы не Партия, перенаселение бы… Фаланга — единственный ее оплот. Все общество, вся идея вечной молодости… — Белый шум перекрывает мои мысли.

— Я же говорю, не надо к этому так серьезно относиться! Вечная молодость, перенаселение, вся эта пурга. Знаешь, система стоит, пока все в нее верят. Они больше всего боятся, что люди задумаются.

— Не о чем тут думать! Впервые за всю историю! Человечества! У нас есть вечная молодость!

— Тебе-то на хрена вечная молодость?

— Это благо!

— Это бла-бла-благо. Хочешь трудиться акушером всю жизнь? Достойная мужика работенка: бабам аборты делать. Мечта, а не работа!

— Это не работа, а служба. Мы служим обществу. Служим!

— Объездить мир. Воевать за латинских повстанцев, угнать одномоторный гидроплан, груженный оружием, вместе с единственной дочкой какого-нибудь диктатора, влюбиться в нее, бросить все и жить на острове в Тихом океане, где слыхом не слыхивали о перенаселении. Или осваивать вместе с китайскими чистильщиками радиоактивные джунгли Индии, отстреливать саблезубых тигров и спускать все свои сумасшедшие заработки на простую девчонку из Макао, которой врешь, что ты — иностранный принц! Или…

— Ты о чем вообще?

— У меня еще есть десятка три сценариев того, как тратить нашу молодость. Мы побыли уже акушерами, парень, может, хватит? Или тебе тут все на самом деле нравится? Как остальным ребятам?

— При чем тут — нравится или не нравится? У нас есть миссия!

— Да ну, брось! И какая?

— Мы защищаем право людей на вечную жизнь!

— Точно. Все время забываю. Отличная миссия.

Он берет бутылку и зашвыривает ее в глубину зала; чуть промахивается мимо упавшей люстры.

— Не понимаю, — Я сплевываю на пол. — Ради чего всем рисковать?! Жизнью ради чего рисковать?! Ради какой-то бабы! Ради клоунессы! Ради воздушной гимнастки?!

— Да потому что воздушные гимнастки вообще единственный смысл этой жизни! Какая без них жизнь — так, существование. Как у гриба или у инфузории какой-нибудь. Все остальные, парень, — от мухи до кита — только любовью и живут. Поиском и борьбой.

— Борьбой?

— Любовь, парень, — это борьба. Борьба двух созданий за то, чтобы стать одним!

— Ты пьян.

— Это ты пьян. Я как стекло.

— Я не хочу бороться. Я не хочу быть одним целым с другим созданием. Шеей своей ради этого рисковать?! Хера!

Базиль смотрит на меня сочувственно, треплет по плечу — и ставит диагноз:

— Значит, ты — гриб, парень. Значит, я гриб.

Обидно.

Мы немного молчим, потом я не удерживаюсь:

— Где ты ее вообще нашел-то?

— В купальнях познакомился.

— Нам же нельзя! Это же запрещено!

— Запрещено, — кивает он. — Ну и что?

— Ну и… И как там?

— Взгляд любопытный один девы прекрасной и юной стоит того, чтобы выговор в дело себе получить. Прикосновение втайне в чаше с бурлящей водою стоит всех штрафов на свете. А за ее поцелуй? С плеч моих рвите погоны. Под трибунал меня, сволочь. Лишь об одном сожалею — не нагрешил на расстрел.

Я сморкаюсь.

— А она… Кьяра твоя… Она правда такая… Особенная? Девятьсот Шестой улыбается:

— Кьяра любит длинные свободные платья — стесняется того, что полнеет. А у меня от ее живота, от бедер ее — голова кругом. И от ее историй — из Индокитая, из Панама, из Африки… Часами могу слушать. Что тебе еще о ней рассказать? Хочешь, познакомлю просто? У нее и подруги есть. Знаешь, там, в новостях, какие кадры встречаются!

— Изыди, сатана, — отвечаю я ему.

— Сам ты сатана! — обижается он.

— Это все всерьез, Базиль! Это все по-настоящему! Очнись! Это твоя жизнь!

— Вот! Жизнь! Жизнь, понимаешь? А не прозябание это. Лучше так — чиркнуть и сгореть, зато почувствовать что-то! Ну! Ты со мной?!

Я смотрю на Тоскану и понимаю: вот оно. Мой второй шанс. То, что я хотел сказать ему, когда нам было по двенадцать, он сейчас говорит мне: «Давай сбежим! Ты и я — вместе мы можем это сделать!»

— Не знаю, — мямлю я. — Не уверен. Мне надо подумать. Давай на следующей неделе выберемся куда-нибудь… Возьмешь текилу свою… Да хоть и эти холмы отыщем… Пикник… И все спокойно обсудим, а? Я не могу так. Не могу так быстро.

— А я не могу ждать. Еще чуть-чуть — и они меня прихлопнут. Надо сейчас. Если ты не поможешь вывезти Кьяру, мне самому придется. Одной я ей ехать не дам.

— Идиотский план!

— Извини, не было времени выдумать получше. Еле нашли этих типов в Доках…

— Ты не сможешь сбежать. У вас ничего не получится.

— С тобой…

— Нет. Нет. Я поговорю с Элом. Тебя простят, Базиль. Ничего тебе не сделают. Отправь свою бабу одну. Пусть едет в свой Панам. Останься с нами. Пожалуйста, Базиль. Я тебя прошу. Не делай этого. Не надо.

— Не могу. У меня выбора нет, — говорит он. — Я не могу без нее. Мне придется. Хотя бы не говори им ничего, ладно?