Лодка - Лотар-Гюнтер Букхайм

В любой момент все может начаться по новой — когда эсминец завершит разворот. Свора гончих вынуждена дать нам короткую передышку — неважно, хотят они этого или нет.

Опять АСДИК. Два-три резких шороха камушков. Ледяная рука пробирается под мой воротник и скользит вниз по спине. Я дрожу.

Головная боль становится невыносимой. Что на этот раз? Почему ничего не происходит? Все шепоты стихли. Лишь через равномерные, секундные интервалы доносится капель осевшей влаги: пит — пат. Я молча считаю капли. На двадцать второй обрушивается удар, согнувший мою голову к самой груди.

Неужели я оглох? Я вижу, как трясутся пайолы, но их звон, смешанный со стонущим, воющим звуком и душераздирающим скрежетом, я улавливаю не раньше, чем через несколько секунд. Водовороты за кормой лодки раскачивают и наклоняют ее во все стороны. Люди, спотыкаясь, налетают друг на друга.

Еще двойной толчок. Лодка стонет. Раздаются клацающие, скрежещущие звуки.

Томми — народ бережливый. Они больше не устраивают ковровое бомбометание — вместо этого по паре бомб, скорее всего заряженных на разные глубины, одновременно. Я не осмеливаюсь расслабить мускулы — молот вновь врезается с оглушительным грохотом.

Всхлипывающий, кашляющий вдох совсем рядом со мной переходит в стон. Похоже, кто-то ранен. Какой-то миг я пребываю в растерянности, но потом возвращаюсь в реальность: не сходи с ума, тут, внизу, никого не могут подстрелить.

Старику надо придумать уловку поновее. У нас нет ни малейшего шанса улизнуть. АСДИК не выпустит нас. У них там за пультом управления сидят первоклассные специалисты, которые не дадут легко одурачить себя. Сколько времени у нас осталось? Как быстро Томми опишут свой круг?

К счастью для нас они не могут сбрасывать бомбы за борт, когда им этого захочется. Прежде, чем выстрелить ею, им надо набрать полную скорость. Если бы эти ублюдки могли при помощи АСДИКа занять позицию прямо над лодкой, чтобы сбросить нам на головы бомбы, эта игра в кошки-мышки уже давно закончилась бы. Но им приходится атаковать на максимальной скорости, чтобы не вылететь из воды, подорвавшись на собственных жестянках.

Что Старик задумал? Он хмурится. По изгибу его бровей можно заключить, что он погрузился в глубокое раздумье. Долго он еще будет ждать? Сможет ли он на этот раз в последнюю минуту совершить правильный маневр от надвигающегося охотника? — в правильном направлении? — с правильной скоростью? — на правильной глубине?

Самое время открыть рот и произнести команду. Или он сдался? Выбросил полотенце на ринг[74] ?

Внезапно раздается звук рвущейся ткани. В то же мгновение, словно выстрел, раздается голос командира:

— Давай! — Круто влево! И двигатели — на всю катушку!

Лодка прыгает вперед. Шум трюмной помпы потонул в гуле, заполнившем собой весь океан вокруг нас. Люди качаются и хватаются за трубы. Старик даже не пошевельнулся. Штурман уцепился за стол.

Внезапно на меня находит озарение: я разгадал игру Старика. Он велел нам держаться прежнего курса, невзирая на то, что нас засекли. Новый ход. Свежая комбинация, еще не опробованная им на Томми. Это же очевидно: командир эсминца тоже не вчера появился на свет. Он не помчится сломя голову к тому месту, на котором его акустики обнаружили лодку. Они знают наши трюки. Они знают, что мы знаем, что они атакуют; они знают, что мы знаем, что они не могут использовать АСДИК на большой скорости, что мы постараемся уйти с их линии атаки, а также сменить глубину. Куда мы кинемся: влево или вправо, вверх или вниз — они могут лишь догадываться. Им приходится полагаться на удачу.

А теперь Старик, впервые перестав увиливать, просто-напросто сохраняет прежний курс на прежней глубине до следующего сброса бомб. Блеф, а теперь — двойной блеф. И только ты решишь, что тебе повезло и ты сорвал банк — Бах! И получаешь пулю в спину!

— Время? — спрашивает командир.

— 01.30, — отвечает штурман.

— В самом деле? — в голосе слышится удивление. Даже ему кажется, что пляска слишком затянулась.

— Очень странно, — бормочет он. — Может, они хотят быть абсолютно уверены.

Некоторое время все остается без изменений. Старик уводит нас вглубь. Потом еще глубже.

— Время?

— 01.45.

Или с моим слухом что-то случилось, или же и вправду выключили даже приводной мотор компаса. В лодке — ни звука. Лишь перестук капель конденсата, отмеряющих секунды.

Неужели получилось? Как далеко мы отошли за четверть часа бесшумного бегства? Но вот тишину нарушают жуткие звуки, которые Старик называет «скрипом костей». Давление на этой глубине подвергает наш стальной цилиндр жестокому испытанию на прочность. Стальная шкура выгибается внутрь между ребер. Внутренняя деревянная обшивка вся скрипит.

Мы вновь погрузились на двести метров, почти вдвое превысив гарантированную верфью глубину, и крадемся со скоростью четыре узла в темноте, неся на себе высоченный столб воды.

Управление рулями глубины теперь превратилось в балансирование на краю пропасти. Если лодка опустится чуть глубже, ее истерзанный корпус может не выдержать внешнее давление. Несколько лишних сантиметров могут привести к катастрофе. Или Старик надеется на то, что Томми не знают нашу предельную глубину погружения? Мы сами никогда не называем это магическое число цифрами. Вместо этого говорится: «Трижды R плюс еще тридцать». Как настоящее заклинание. Навряд ли Томми не знают величину этого самого R. Каждый кочегар в курсе дела; почти пятьдесят тысяч немцев, как все утверждают, владеют тайной.

Акустик молчит. Мне не верится, что мы ушли. Эти сволочи там, наверху, наверно, заглушили двигатели, легли в дрейф и поджидают. Они знают, что были у нас прямо над головой. Единственное, что им осталось неведомо — наша глубина, Старик как следует позаботился об этом. Шеф беспокойно качает головой. Ничто так не действует ему на нервы, как скрипящее дерево.

Два взрыва. Можно пережить. Клокотание сразу прекращается. Но наша трюмная помпа работает на несколько секунд дольше! Они не могли не услышать эту проклятую штуковину. Могли бы сконструировать насос потише.

Чем дольше мы остаемся на этой глубине, тем более нестерпимой становится неотвязная мысль о том, насколько тонок наш железный корпус. Мы не покрыты броней. От давления воды и ударных волн нас защищает лишь три сантиметра стали. Круглые ребра шпангоута — по одному через каждые полметра — только они придают небольшую жесткость тонкостенной трубе, в которой мы должны выжить здесь, на глубине.

— Они чертовски долго готовятся, — шепчет Старик. Похоже, мы имеем дело с действительно умным противником, если даже он это признает.

Я пытаюсь представить, что происходит там наверху. Моя память помогает мне нарисовать в мозгу эту картину, ибо не так уж много времени прошло с тех пор, как я сам был одним из охотников с эсминца. И мы, и они играют по одним и тем же правилам, с той лишь разницей, что у Томми есть их непревзойденный АСДИК, а у нас ничего, кроме акустического оборудования — отличие между электроникой и акустикой.

Прислушаться — сделать рывок — сбросить бомбы — описать круг — рывок — сброс бомб — на этот раз пусть сработают на небольшой глубине — а теперь попробуем взять поглубже — а теперь наш коронный номер: выпускаем одновременно по меньшей мере дюжину канистр — просто шквальный огонь. Томми проделывают в точности то же самое.

Каждая из наших глубинных бомб начинена двумястами килограммами аматола. Таким образом в дюжине бомб содержится более двух тонн взрывчатки. Когда наша звукопеленгатор давал четкую наводку на цель, давали залп сразу из всех пусковых установок: по правому борту, по левому, за корму. Я как сейчас слышу голос капитана: «Так поступать — не очень-то спортивно».

Очень странно, что ничего не происходит. Смотрю на часы — может, они отказались от надежды прихлопнуть нас. Наверно, можно расслабить мышцы живота. Но в любом случае надо соблюдать осторожность: главное — не подскочить на месте, когда все закрутится по новой. Смерть в пучине водоворота, которая может наступить в любой момент. Страх грядущей бойни начинает нарастать. Надо скорее подумать о чем-нибудь другом.

Хотя бы о том, как мы однажды засекли шумы вблизи юго-западного побережья Англии. Я был на борту эсминца «Карл Гастлер» — сплошные пушки да машины. С правого крыла мостика донесся испуганный голос:

— След торпеды — три румба по правому борту!

Этот голос до сих пор звенит у меня в ушах: хриплый, но пронзительный. Я не забуду его, даже если доживу до ста лет.

Отчетливо видна пузырящаяся полоска. Кажется, проходит целая вечность, пока наш кильватерный след изгибается дугой, чтобы оказаться в стороне, по борту эсминца.

Я сглатываю комок. Ужас сдавливает мне горло — двойной страх — тот, что всплыл в памяти, и тот, что сейчас. Мои мысли помчались наперегонки. Надо не дать им спутаться. « След торпеды — три румба по правому борту!» Это было на «Карле Гастлере». Непреодолимое, парализующее волю напряжение. И вслед за тем глас спасения: «Торпеда прошла за кормой!»