Дети - Наоми Френкель

– Кровь! – в ужасе расширяются глаза Барбары. – Кровь у вас на руке, доктор. Есть что-то колющее у вас в кармане халата?

– Ничего там нет.

– Господи! Откуда же кровь? Это плохой знак. Как и все, что случилось утром у нас. Мертвый кот лежал у корзины с булочками. Его отравляющее последнее дыхание коснулось хлеба. Во дворе подохли от стужи все воробьи, разбилась солонка и соль рассыпалась по полу, пришло письмо, которое долго лежало в почтовом ящике, и дух мертвого животного коснулся и его. Кровь выступила у вас на пальце из-за судьбоносного письма.

Барбара, конечно же, не рассказала доктору, что долго подглядывала в отверстие замка за его действиями. Но и без этого с него достаточно. Старуха окончательно вывела его из себя. Не Гитлер пришел к власти в Германии, не революция произошла в Берлине, вся суматоха и паника, оказывается, из-за мертвого кота. Он скашивает глаз на шкаф, полный старой красивой фарфоровой посуды, дотошно изучает свое отражение в стекле, высасывает кровь из пальца. Глаза его не отрываются от собственного отражения. Рука его все еще дрожит, когда он берет трубку, чтобы позвонить майору фон Каллу.

* * *

Пятый час после полудня. Доктор Блум только приехал на дремотную заснеженную площадь напротив дома майора фон Калла. Утром, разговаривая по телефону, майор был вежлив и дружелюбен. Когда же он услышал, что доктор Блум хочет с ним встретиться по вопросу родственников семьи Калл из Венгрии, тут же пригласил его приехать к нему в этот же день, выпить с ним и его женой чашку кофе. Более того, было ощущение, что майор рад услышать новости о своих дальних родственниках. Доктор касается ручки ворот черного забора, но не открывает. Пять после полудня – время зимнее, уже наступают сумерки. С неба убегают дневные облака, и бледные тени падают на мерзлую белизну площади. Приближающийся сумрак острее выделяет последние лучи. Глаза доктора словно зачарованы небольшим озером между плакучими ивами, концы ветвей которых, погруженные в воду, замерзли.

Доктор испуган: не хватает одной пуговицы на шубе, и он это лишь сейчас заметил. Но сердит его не столько пуговица, а слова песни, несущиеся из дома в центре площади, ударяют его. Ветер несет через всю замершую площадь эти звуки, сотрясая воздух. Над крышей дома, из которого несется песня, развевается на ветру огромный флаг со свастикой. Песня усиливается. Голоса девушек и юношей поют с большим воодушевлением:

Наш стяг ослепляет, подобно лучу,Мы в завтра шагаем плечом к плечу.Свободу и Гитлера мы лелеем,И жизнь мы за них не пожалеем.

Доктора охватывает сильное волнение, все мышцы его тела окаменели. Студеный ветер сечет лицо, подобно наждаку. Доктор не открывает калитку вовсе не из-за песни. Он уже привык к таким песням. Песни похуже звучат на улицах Германии. Просто эти громкие звуки падают на него, смешиваясь с месивом голосов, включая бубнящий голос Барбары, наводящий смертельный ужас своими предсказаниями.

Доктор Блум изумляется самому себе. Кажется ему, что с момента, как он взял в руки письмо сына, его охватило какое-то безумие. Дом майора Калла прячется в саду, покрытом снегом, между высокими соснами. Все окна прикрыли жалюзи, и только дымовая труба свидетельствует, что в доме люди. Замкнутость дома пробуждает в душе доктора уверенность, что он сможет найти покой в этом доме. Рука сама поворачивает ручку калитки, и он входит внутрь двора.

Симпатичная девушка в белом накрахмаленном фартуке поверх платья, с кудрявыми волосами, на которых приколот кружевной чепец, приветливо открывает дверь в переднюю дома майора Калла. Девушка вся светится гостеприимством. Очевидно, доктора давно ждут. Такой прием действительно может успокоить напряженные нервы доктора. Но именно, при входе в переднюю, сердце его замерло. С единственного кресла на доктора посверкивает зелеными глазами ангорский кот, и доктору кажется, что взгляд животного направлен на место, где не хватает пуговицы на его шубе, и он не может избавиться от боязни, что именно отсутствующая пуговица может его подвести. Он быстро снимает шубу и вешает ее так, чтобы не было видно оторванной пуговицы.

Майор и его жена выглядят, как брат и сестра. Оба седые, высокого роста. У обоих серые глаза с металлическим проблеском. Майор в светлом костюме, жена в шерстяной шали серебряного цвета. Что-то металлическое слышится в голосе майора.

– Имею честь...

Жена торопится пригласить к столу. В ее голосе тоже слышится более тонкий тон металла.

За трапезой доктор замечает, что блеск серебра идет не только от майора и его жены, но и от посуды на столе и вещей, стоящих на буфете, от серебряных рамок картин, развешанных по стенам. Даже пирожные госпожа фон Калл подает в плетеной серебряными нитями корзиночке. У нее холеные руки. Лицо ее ухоженное, спокойное. Лицо майора, несмотря на морщины, выказывает прежнюю красоту. Видно, что воинский режим, привычка командовать и подчиняться командам, установили на лице постоянную улыбку. И хотя майор на пенсии, но военная косточка чувствуется во всех линиях его лица. В комнате тишина. Прошло несколько минуту, но никто не произнес и слова. Только большие настенные часы стучат, и серебряные ложечки помешивают кофе. Доктору кажется, что хозяева тайком изучают его.

– Дорога к нам далека, господин доктор, – выполняя свой долг хозяина, начинает майор беседу.

– Очень тяжело, – улыбается доктор Блум, – когда транспорт бастует.

– Ах, Отец небесный, эта ужасная забастовка! – вздыхает хозяйка.

И снова тишина в комнате. Каллы, кстати, не нацисты, если с таким огорчением вздыхают по поводу нацистской забастовки. Доктор больше не стесняется и протягивает серебряную ложечку за сливками для кофе. Теперь он оглядывает комнату. Чистота и порядок, и много старых и красивых вещей. На картине напротив – одинокий лебедь плывет по синему озеру. В комнате сумрачно, отблеск серебра украшает почтенную старость хозяев. Именно, этого он ожидал в доме майора, желая успокоить таящуюся в душе боязнь. С улыбкой он слушает роняемые изредка хозяевами обычные фразы. Затем все облокачиваются на спинки стульев. Как бы давая знак, что трапеза закончилась. Хозяйка звонит в серебряный колокольчик. Появляется девушка-горничная, чтобы убрать посуду, за ней – кот, отсвечивающий серой серебристой шкуркой и уставивший глаза на доктора, как будто лишь ради него он прокрался в столовую. Доктор испуганно опускает взгляд на свой костюм, не отсутствует ли там тоже пуговица. Все на месте, лишь платок, торчащий из нагрудного кармана не столь бел, как такой же платок у майора. Глаза кота словно бы обвиняют его в этом.

– Вы не любите котов? – спрашивает хозяйка.

– Что вы, я их очень люблю.

Хозяйка улыбается, встает из-за стола и жестом своей красивой руки приглашает мужчин перейти в уютный угол большой гостиной, где на фоне темного красного цвета бархатной длинной портьеры мягко светит лампа на длинной ножке. Четыре глубоких серых кресла стоят вокруг маленького круглого столика, накрытого кружевной скатертью. Все приготовлено для приема гостя. Небольшие серебряные блюдца со сладостями и три бутылки напитков выставлены на столике, посреди которого – толстая книга , переплетенная в черную кожу. На обложке – буквы серебром – «Хроника семейства фон Калл».

Доктор воспринимает наличие книги как добрый знак. Даже кот, который не спускал своих зеленых глаз с доктора, свернулся в кресле и прикрыл глаза.

– Для вас, доктор Блум, – говорит седая госпожа, – я извлекла из сейфа нашу семейную хронику. Думаю, что вас это заинтересует. «Вас» – подчеркнула госпожа, и легкий испуг объял доктор. Обычно хроника заперта в сейфе, и не всегда ее показывают людям. Когда госпожа положила руку на книгу, шерстяной свитер на ней слегка сдвинулся с плеч. На кофточке – серебряный крест. На лице и в глазах печаль. Губы сжаты, и видно, что за ними скрыто страдание. Майор недвижно и молчаливо сидит в кресле. Его замкнутое лицо ничего не говорит о его мыслях и отношении к рассказу доктора.

Госпожа держит руку у шеи, обтянутой свитером. Ноздри узкого носа майора время от времени подрагивают, пальцы рук сжаты, руки лежат на коленях. Пару раз глаза его убегают в скрытом смущении от взгляда доктора в сторону кота, свернувшегося на кресле. Кот дремлет в полной расслабленности. Завывание ветра не прорывается внутрь гостиной через опущенные жалюзи и тяжелые портьеры. Мир снаружи погрузился в безмолвие. В гостиной слышен лишь живой рассказ. Только один раз доктор замолкает на несколько мгновений, когда настенные часы тонко вызванивают время. Взгляд его натыкается на нишу в стене, в нее встроен стенной шкаф со стеклянной дверцей. За стеклом – большая сабля, на стали которой выгравировано – «Не извлекай меня без причины. Без самоуважения не возвращай меня в ножны!» Пока доктор осмысливает сентенцию, майор и жена его обмениваются нервными взглядами. Доктор продолжает прерванный рассказ, и снова выражение внимательного дружелюбия – на их лицах. Рассказ его не прерывают пока он не говорит о том, что Дик Калл хочет познакомиться со своими прусскими родственниками, встретиться с сыновьями майора.