Последние узы смерти - Брайан Стейвли

общество необыкновенных душ.

Адер кивнула и взглянула на дверь, за которой скрылся Дхати:

– А нашла ты вторую… Женщину, о которой мы говорили?

Кегеллен кивнула:

– Боюсь, вы сочтете ее не столь интересной, как Дхати.

– Очень на это надеюсь. Она мне нужна мертвой.

– Хм. Мертвой? Вернее будет сказать – умирающей. Как-никак нам ждать еще два дня, а труп должен быть свежим.

Что девушка больна, было ясно с первого взгляда. Правда, она совсем легонько опиралась на руку провожавшего ее слуги, но плечи сутулились, руки дрожали, и в быстром неуверенном взгляде сразу угадывалось изнеможение.

«Такая молодая, – думала, разглядывая ее, Адер, – а уже умирает».

Ей, разумеется, того и было нужно, и все же Адер вдруг стало тошно почти до рвоты. Конечно, она приказывала идти на смерть солдатам, десятки раз посылала их в бой по всему северному фронту, росчерком пера подписывала приказ-приговор. И каждый раз, при каждом сражении это было ужасно. Сейчас – хуже.

Адер штудировала отчеты о смертоубийстве в Жасминовом дворе, вычитывая в них подробности о внешности Тристе. Куда проще было бы самой посетить девушку в камере, но в случае неудачи – а план допускал много разных неудач – не хотелось бы, чтобы кто-то припомнил о ее недавней встрече с заключенной. А значит – изыскания в имперских архивах, ночные бдения над скрупулезными описаниями того дня, когда брат вернулся в Рассветный дворец.

Самые точные отчеты говорили о «молодой женщине, ослепительно прекрасной, несмотря на очевидную извращенность ее природы и ужасающее состояние, с небывало светлой кожей, небывало черными волосами и глазами глубокого фиалкового оттенка».

Девушка, которую подыскала Кегеллен, была скорее миловидна, нежели красива, и темно-каштановые волосы еще предстояло покрасить. В остальном же довольно точно подходила под описание Тристе, хотя сейчас, когда она робко остановилась в дверях, потупив глаза и комкая линялую ткань юбки, невозможно было представить ее злобной убийцей-личем.

– Сядь, прошу тебя, – обратилась к ней Адер. – Тебе чего-нибудь хочется? Воды? Вина?

Раб задержался у двери, ожидая приказа бежать в обильные погреба Кегеллен, но девушка будто не услышала вопроса. Она с нескрываемым изумлением смотрела на Адер.

– Это вы! – выдохнула она. – Глаза… вы – она. Император. Пророчица Интарры.

– Майли не верила, что понадобилась императору всего Аннура, – вмешалась Кегеллен, непринужденно выступая вперед.

– Это больно? – спросила девушка, бессознательно коснувшись уголка собственного глаза.

А потом, словно только теперь осознав, что означают эти сияющие перед ней глаза, тоненько вскрикнула, склонила голову и неловко упала на колени.

– Простите меня, ваше сияние, – пролепетала она, обращаясь к гладко отполированному красному дереву половиц.

Адер, сдерживая снова подступившую тошноту, шагнула к ней.

– Прошу тебя, встань, – сказала она, протягивая руку. – Мы здесь одни, все мы друзья, и нет нужды соблюдать этикет.

Майли уставилась на протянутую руку, не подумав ее коснуться. После долгой паузы она неуверенно поднялась – медленно, словно ворочала тяжелый груз, разогнула колени и пошатнулась, побледнела, слабо выдохнула сквозь приоткрытые губы.

«У нее, у бедняжки, слезный сон», – объясняла немного раньше Кегеллен. – Она больше года боролась с болезнью, но теперь сдает. Быстро сдает».

– Прошу, – повторила Адер, указывая на свободное кресло. – Что мы можем для тебя сделать?

Майли взглянула так, будто не поняла вопроса, и, шагнув к креслу, почти упала в него. Снова обернувшись к Адер, девушка недоверчиво покачала головой.

– Взаправду! – вырвалось у нее. – Император и все остальное… Это по-настоящему.

Адер устроилась за столом, и Кегеллен, тихо сказав что-то слуге, подсела к ним. Она сменила белый бумажный веер на ярко-алый, прошитый по деревянным ребрам тонкой золотой нитью. Некоторое время слышался только легчайший шелест.

– Ну вот, – заговорила Адер, тщательно подбирая слова, – как я поняла, Кегеллен рассказала тебе, что… нам нужно. И что я могу предложить взамен.

Девушка все смотрела на нее круглыми, как луна, голубыми глазами.

«Цвет не тот, – отметила Адер. – Хотя, если все получится, это не будет иметь значения».

– Майли? – позвала она.

Та прерывисто вздохнула, будто очнувшись от грез наяву, и спросила:

– А больно будет?

Простая фраза пощечиной хлестнула Адер. Она так долго жила среди недомолвок, двусмысленностей, открытой лжи – лгала сама и слышала ложь от всех вокруг, – что почти забыла, как некоторые просто спрашивают и принимают ответ на веру. Ее вдруг как ножом пронзило желание жить такой жизнью, порвать все запутанные сети собственных интриг, провести хоть несколько дней, говоря и слыша голую правду.

Она открыла рот, чтобы сказать «да» – и медленно закрыла.

«Так ли ты любишь правду, – невесело спросила она сама себя, – чтобы ради нее убить Санлитуна?»

Чтобы освободить Тристе, Адер нужна была эта девушка. Майли согласилась прийти сюда, но узнай она, что ее ждет, пойми это во всей полноте, может и отступить. Очень вероятно, что отступит.

Мудрецы и философы придумали для жизни сотни метафор: путь, гора, странствие, цветок, жатва, смена времен года. Адер жизнь всегда представлялась чередой сделок. Невозможно иметь все сразу. Если спишь допоздна, теряешь утренние часы. Союз с Манджари стоит тебе дружбы Объединенных Городов. Месть за отца меняешь на неделимость империи. Бывали сделки пустяковые, а бывали такие, что цена не укладывалась в голове, но уговор есть уговор. Глупо притворяться.

Не дождавшись ответа от Адер, Майли повернулась к Кегеллен.

– Больно будет? – снова спросила она.

– Нет, что ты… – отмахнулась веером толстуха. – Немножко захочется спать, немножко…

– Да, – оборвала ее Адер. – Будет страшно больно.

Про себя она молилась: «Пожалуйста, пожалуйста, Владычица Света, пусть она все равно согласится. Пожалуйста, скажи, что я не променяла на правду спасение сына».

Майли медленно повернулась к ней. У нее дрожали губы. Она хотела глотнуть воды, но рука не удержала стакана.

Кегеллен поджала губы:

– Ну, возможно, совсем без боли не обойдется.

– Сначала пойдут волдыри, – выдавливая из себя ужасную истину, заговорила Адер. – На ладонях, по всему лицу. Они вскочат быстро и будут болеть. Будут жечь, пока не полопаются. Потом станут кровоточить. И глаза, и горло.

Майли била дрожь.

– А другого способа нет? – спросила она. – Полегче?

Способы, конечно, были. Из всех ядов в лаковой шкатулке ил Торньи «аяная», названный так по дававшему его маленькому манджарскому пауку, был самым жестоким. И только он сулил так изуродовать лицо девушки, чтобы ее невозможно было узнать. Какой смысл оставлять в клетке Тристе тело, увидев которое стражники сразу поймут, что это не Тристе?

– По-другому не получится, – ответила Адер.

– Возможно, – гладко вставила Кегеллен, – у тебя все пройдет… помягче.

Адер снова покачала головой. Она попыталась представить Майли младенцем, но перед глазами стояло личико Санлитуна, его