Разбой - Петр Воробьев

– Кого? За что?

– Его зовут Харкен. Раньше вече запретило его заводу сливать отходы в реку…

– Харкен? – Самбор обрадовался. – Я знаю Овсяника, он как раз и отрубил его поединщику руку на том суде!

– Мало того, что Харкен пренебрёг этим решением веча, он послал своих охранников биться с приставом и кавскими урядниками, когда те пришли закрывать завод.

– А разве пристав и урядники – не часть государственной машины, издревле враждебной течению свободы? – съехидничал Самбор.

Сбить Курума с мысли не удалось бы и опытному демагогу. Старец невозмутимо включил подколку схоласта в своё логическое построение:

– То, что одна часть косной машины подавления теперь работает против другой, как раз и свидетеьствует об углублении кризиса. Но этот кризис может разрешиться так, как я говорил ранее, самоформированием нового таксиса из атаксии. Не в пример промышленникам, даже у настоящих разбойников появились братства, которые устанавливают правила, например, что разбойник не должен воровать у своей общины.

Самбор фыркнул:

– Можно подумать, выйдет великая народная польза, если он вместо того украдёт у чужой общины!

– А вот здесь уже важно другое, о чём мы недавно говорили. Даже твой воевода, и тот понимает, что вся планета должна стать одной общиной.

– Вы, мудрые мужи, только что поняли, а с остальными что делать-то? Ты сам говоришь, грядёт катастрофа, как в прошлые времена?

– Да, но у теперь у нас есть важное преимущество!

– Какое?

– Теперь мы вооружены знанием законов истории! Это даёт надежду наконец разорвать цепь падений. Надежда есть, надежда есть для всех.

Лицо Курума просветлело, морщины печали и сосредоточения на его огромном лбу разгладились.

– Даже те псоглавцы, что всё сидят в Синей Земле, когда ноги твоих родичей ступают по снегам Драйгена… И для псоглавцев есть надежда. Ну что, последнюю книгу Хродберта Темнокожего ты читал?

– Не успел. Хродберт обещал наведаться к нам в Пеплин в конце лета и кинохронику показать. На этот раз, он пять лет прожил в Нотэпейро[281] среди диких зверей!

Взгляд Хельги продолжали радовать красоты заповедного Тиховольского леса, в то время как её мысли обратились к упомянутому учителем естествоиспытателю. Хельга видела его только один раз, когда и она, и Самбор, и Меттхильд ещё были аколитами, а Хродберт только что вернулся из путешествия на юг Синей Земли, на несколько лет там потерявшись, пока его не нашёл Мествин Альбатрос, отец Самбора. Заросший от глаз дикой курчавой бородой естествоиспытатель и испытатель силы собственного везения сам напоминал предводителя неизвестного науке племени. Видимая в обрамлении буйных волосяных зарослей часть лица загорела дочерна, а синие глаза излучали полубожественную-полубезумную харизму. Доклад Хродберта был настолько заряжен той же харизмой, что каждое слово казалось понятным, но через четверть часа Хельга не смогла бы пересказать его даже в самых общих чертах – что-то про терионейропсихологию.

– Пять лет, – повторил Курум. – Всё это время, Темнокожий следил за одной и той же стаей псоглавцев, за кем уже наблюдал последние полторы дюжины лет. Десять лет назад, они доели за бырсями дохлого слона. Самые злобные матёрые самцы съели почти всю слонятину. Слон, как оказалось, сдох от чахотки, а за ним – половина стаи псоглавцев, матёрые самцы – все до одного. Так вот, та часть стаи, что выжила, самки и молодые самцы, стала жить по-новому… Ну как… Куда мы шли… Где дичекрады?

– След Бейры, – запоздало ответила Хельга.

– За разговором мимо поворота проскочили. Не беда, срежем мимо биоэргастерия, – старец нырнул в заросли малины.

Едва заметная звериная тропа скоро вывела из подлеска на пологий подъём к Холму Альвов. На дальнем склоне, обращённом на север, стояли два продолговатых сруба под высокими крышами, крытыми осиновой дранкой по наволокскому образцу. Каждое лето и осень на протяжении примерно двух поколений, туда наезжали служители оливкового и папоротникового драконов, стремившиеся постичь загадки гетерозиса, скрещивания монозиготных и гетерозиготных особей, и прочие тайны зачатия. Тонконогие молодые овечки с безжизненно висевшей на боках белёсой шерстью, щипавшие траву среди валунов под присмотром лохматого серого волкодава, наверняка были жертвами какого-то прошлогоднего опыта папоротниковых схоластов. На вершине холма, травы и мхи покрывали развалины крепости, вопреки названию, не имевшей никакого отношения к альвам. Это была укреплённая деревенька тёмных веков, как явствовало из найденных при раскопках осколков керамики, ржавого топора с истлевшим топорищем, да остатков кольчуги в одном из погребений.

– Ну, так выжившая часть стаи не только перешла с мучительства на взаимопо… – старец осёкся на полуслове: стороживший овец волкодав поднял голову, ранее опущенную на лапы, и глухо заворчал.

Словно ему в ответ, со стороны развалин деревни заорала овца: «Бё-ё-ё»! Пёс поднялся, вздыбил шерсть на затылке, приподнял верхнюю губу, обнажив клыки, и залаял, каждый гав – как пушечный выстрел. Издалека отозвались волкодавовы товарищи, охранявшие биоэргастерий. Поближе к вершине, кто-то перебежал от одного остатка древней стены к другому, что-то сверкнуло. Самбор мгновенно сбил Хельгу с ног и придавил своим телом. Та ещё не успела возмутиться, как хлопнул выстрел.

– Ползи за валун! – поморянин скатился в сторону вверх по склону, продолжая прикрывать Хельгу от огня.

Прежде чем последовать совету, та воспользовалась возможностью бросить обеспокоенный взгляд в сторону Курума, оказавшегося на участке склона без валунов, за которыми можно было бы спрятаться. Что-то металлическим комаром прозвенело над ухом, раздалось ещё несколько хлопков. Вместо того, чтобы бежать к камням, старец сгрёб в охапку ближайшую овечку и, держа её перед собой, обратился к стрелявшим:

– Остановитесь, смертные!

Вместо того, чтобы внять увещанию мудреца, один из неизвестных на вершине Холма Альвов взял и выстрелил в него. Хельга успела поймать себя на том, что пока часть её сознания только начала ужасаться чудовищности этого поступка, другая часть успела аналитически пронаблюдать за тем, как две пули отскочили от овечки, и соотнести это наблюдение с чуть запоздало всплывшей в памяти справкой о том, в каком именно опыте участвовало жалобно заблеявшее и задёргавшее копытцами животное. Схоласты Альдейгьи ввели овцам гены пауков в надежде, что из паутинообразной шерсти полученной новой породы удастся спрясть сверхпрочное волокно, подобное фрамиборгскому сиилапану. Оказалось, что этот бредовый замысел кое в чём привёл к успеху.

– Отриньте догму насилия! – продолжая держать перед собой трепыхавшуюся бронеовцу, воззвал Курум.

Из-за камней показался тощий пожилой дайнав с винтовкой – скорее всего, из ещё одной ватаги дичекрадов, за ним ещё пара. Побросав оружие, они устремились вниз по склону, крича: «Отшельник! Чудотворец! Смилуйся»! Волкодав грозно зарычал, но дичекрады больше не представляли угрозы: не добежав до мистагога нескольких шагов, все трое пали ниц, божась и причитая, перед овценосным босым старцем, чью лысину в венчике седого пуха своевременно озарила Сунна.

– Надежда есть для всех, – повторил Курум, успокоительно гладя овечку. – Ну что вы, встаньте, негоже так.

Глава дюжина седьмая. Ралланд

К знакомому и давно уже сделавшемуся незаметным на сознательном уровне хору птичьих голосов добавился новый.

– Дзиц-дзиц-дзиц-дзиц-чию-у! Дзиц-дзиц-дзиц-чию-уууу! – неугомонно выводило какое-то громкое пернатое прямо под окном.

Кроме того, мёрзли ноги. Как обычно, все одеяла и шкуры намотали на себя Блани́д-прелестница и Бе́винн-обольстительница. Горм в полусне уже решил было затворить окно, отмотать одно из одеял обратно, и спать дальше, но для этого пришлось разлепить глаза, и его взгляд упал на часы, привинченные к стене – без малого девять. Можно было ещё придавить – никаких событий до полудня в расписании не значилось. С другой стороны, назначенное на середину дня было достаточно безрадостно: встреча с вождями в заведомо обречённой на провал попытке объяснить им преимущества налоговой системы, принятой в городах Северного Союза. Вожди находились в неколебимой уверенности, что для поддержания ралландской державности вполне годен вековой обычай вымогательства «подарков» у кортомщиков[282], выпрашивания «милостей» у конунга, и грабежа себе равных, если подвернётся удобный случай.

Горм решил, что раз уж продыбался из-за мерзкой птички, лучше будет провести хоть утро за чем-то не настолько заведомо безнадёжным, чтоб день совсем не пропал. Перебравшись через кокон из одеял, из которого примерно к полудню, увы, не ранее, должна была вылупиться прекрасная лейганская жена с зелёными, как болотные огни, глазами, кожей, белой, как сливки, и огненно-рыжими волосами, Горм поставил босые ноги на пол, потянулся, подпоясался, и вышел из спальни в смежную купальню, чтобы умыться, затем, согласно другому освящёному веками обычаю, обойти замок, а заодно и позавтракать.