Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией - Ольга Власова

ДЕСМОНД КЕЛЛИ: Д-р Лэйнг, если посмотреть со стоны общественных наук, кем бы Вы назвали себя и как бы Вы обозначили свою философию?

Р. Д. ЛЭЙНГ: Я назвал бы себя психиатром, и мне бы очень хотелось избавиться от ярлыка «антипсихиатр», я антипсихиатр не более, чем Пастер антиврач, хотя он и выступал против некоторых современных ему методов медицины… Конечно же, и в теоретическом, и в практическом отношении я критикую большинство современных методов психиатрии. Но это еще не делает меня антипсихиатром, и именно от имени психиатрии я развиваю свою критику психиатров и даже некоторых психиатров, которые, как мне кажется, придерживаются антипсихиатрических позиций. Я расцениваю себя как психиатра, работающего в традиции западной медицины. Философский фундамент моей работы сформировался в традиции западной медицины, западной философии, западной мысли[366].

Однако, несмотря на постоянное подчеркивание своей непричастности к антипсихиатрии как организованному движению, определенные идеи, общие для всех его представителей, Лэйнг разделял, и никогда не скрывал этого:

Я никогда не идеализировал психическое расстройство и не романтизировал отчаянье, распад, муки и террор.

Я никогда не говорил, что родители, семьи или общество являются генетической или средовой причиной психического заболевания. Я никогда не отрицал существование причиняющих страдание моделей сознания или поведения. Я никогда не именовал себя антипсихиатром и, когда мой коллега Дэвид Купер ввел этот термин, напротив, выступал против него. Однако я согласен с утверждениями антипсихиатров о том, что функция психиатрии вообще-то состоит в том, чтобы исключать и репрессировать те элементы, которые желает исключить и репрессировать общество[367].

Впрочем, некоторые «товарищи» Лэйнга по «антипсихиатрии» говорили, что, указывая на свою обособленность, тот лишь кокетничал[368]. Разговор об антипсихиатрии, якобы, был выгоден ему, поскольку работал на его популярность. Так, Томас Сас отмечал:

Лэйнг не отвергал антипсихиатрии по той же самой причине, по которой он не отрекался и от самой психиатрии: разыгрывая противостояние им обоим, он хотел оставаться их частью[369].

Купер, предложивший сам термин «антипсихиатрия», в чем-то продолжал идеи Лэйнга. Если характеризовать антипсихиатрию в философском отношении как экзистенциальный марксизм, то в этом творческом тандеме Лэйнг был более экзистенциален, Куперу же были свойственны преимущественно марксистские настроения. По этим причинам, предлагая, в принципе, очень похожие идеи, они направляли их в разное русло: Лэйнг говорил о «мистической», Купер – о «политической» революции. Такие похожие в изначальном посыле, но разные по направленности стратегии превратили этих людей в идолов культуры шестидесятых, но получившиеся образы были совсем не похожи друг на друга.

Образ Лэйнга, даже если говорить о Лэйнге-антипсихиатре, был образом мистика – человека, ощущающего истину мира в каждый момент своего существования, требующего работы над собой и погруженного в пространство своего и чужого (даже «чуждого») внутреннего мира. Этот мистик, входивший в пучину внутреннего пространства ценой отказа от пространства внешнего, как и все мистики, был одиночкой, и одиночество сквозной линией проходит через всю его жизнь. Главным для него было созерцание, и именно поэтому, когда он встречался с психически больным, он растворялся в его мире, и именно поэтому его тянуло к наркотикам.

Образ Купера – совсем другой, образ бунтаря-революционера, которого истина как таковая интересует куда меньше, чем борьба против неистинности. «Нам, – подчеркивает он в самом начале одной из своих книг, – не хотелось бы повторить пути Ницше, который в поиске тех немногих, к кому он мог бы обратиться и которые бы мыслили в унисон с ним, сошел с ума»[370]. Если для Лэйнга главным являлось созерцание, то для Купера это борьба, и иногда это борьба ради самой борьбы:

Я полагаю, что основная иллюзия, которую мы должны попытаться рассеять, – это иллюзия нашего собственного бессилия. Если каждый из нас скажет то, что имеет значение, хотя бы одному другому человеку, это значение будет резонировать в сознании десятков, сотен, тысяч других людей, с которыми мы общаемся напрямую, а также в сознании многих поколений. <…> Мы не должны представлять свои идеи в книгах, фильмах и на телевидении, поскольку имеется уже существующее пространство коммуникации прямо здесь и сейчас. Единственно подлинная и действительно массовая среда-это одновременно нечто большее и нечто меньшее, чем масса как таковая, это масса, которую составляем мы сами[371].

Внимание Купера сосредоточено на грамматике, или политике, жизни – развертывании власти в социальном пространстве. Эта политика выражается на нескольких уровнях: 1) микрополитическом уровне внутреннего пространства личности; 2) микрополитическом уровне семьи; 3) микрополитическом уровне конфронтационных групп – групп, которые копируют семейный опыт и ролевую структуру семьи (полиции, армии, образовательных и медицинских институций др.); 4) макрополитическом уровне – уровне политических образований как системы и политической активности. На взгляд Купера, поляризация человеческой жизни на микро– и макро-полюса является одной из основных тактик буржуазного общества.

Центральным феноменом, через который Купер исследует политику жизни и властных отношений, является безумие, а основным пространством этого исследования становится микрополитический уровень семьи. В центре интересов Купера – нуклеарная семейная единица капиталистического общества, являющаяся, на его взгляд, наиболее типичной для общества второй половины XX в.

В своем анализе семьи Купер движим вполне постструктуралистской задачей, считая, что деконструкция семьи должна стоять в центре преобразования общества и культуры. Вполне в постструктуралистском духе он заявляет:

Бессмысленно говорить о смерти Бога или смерти Человека, пародируя серьезные намерения некоторых современных богословов и философов-структуралистов, пока мы не увидим своими глазами смерть семьи, – той системы, социальное обязательство которой состоит в незаметной фильтрации нашего опыта и последующем лишении наших действий всякой подлинной и плодотворной спонтанности[372].

Купер определяет семью как группу социально трансформированных безымянных людей, работающих и проживающих совместно в определенной институциональной структуре. Основная особенность семьи состоит в ее центральной функции – функции посредника. Для Купера семья неизменно является агентом государства: она поддерживает власть правящего класса и одновременно выступает прообразом для всех институциональных структур общества:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});