Детский мир (сборник) - Андрей Столяров

То есть, Креппер ее не особенно беспокоил.

Было гораздо хуже, что не складывались отношения с непосредственным руководством. С тем архаром, который и возглавлял Департамент. Называли его потрясающей аббревиатурой Дирдеп. Вот это был боец так боец — килограмм, наверное, под сто десять, с бритым фиолетовым черепом и такими ушами, которые сделаны были, казалось, из чугунных обрезков. Еще та, по всей видимости, была закалка. В первый же день он вызвал ее к себе в кабинет и с суровой казарменной прямотой, по всей видимости отстоявшейся в нем за годы службы, предложил ей расположиться на кожаном широком диване, между прочим, продавленном и, вероятно, не раз использовавшемся по этому назначению. У него и мысли не было, что Ивонна откажется. Он такого и не предполагал. А когда она все–таки отказалась, со своей стороны постаравшись произвести это действие как можно тактичней, то Дирдеп, подняв в изумлении брови — точно были приклеены над глазами две мохнатых полоски — объяснил ей с какой–то подкупающей искренностью:

— Тебе же хуже будет… — а посколько она все еще не понимала, безнадежно пытаясь оправдываться и лопотать, то добавил — опять же с казарменной, не оставляющей сомнения прямотой. — Жизни не дам!..

Причем, вид у него был, как у глубоко оскорбленного человека.

Вероятно, он не на шутку обиделся.

А что означает это «жизни не дам», она почувствовала уже в ближайшее время. Первым делом ей были возвращены все расчеты, сделанные за последние дни. Возвращены они были в новенькой канцелярской папке — каждая страница была перечеркнута жирным синим карандашом, бланки были надорваны, что значило, как она слышала, аннулирование, а поверх этой папки тем же самым, синим карандашом было крупно написано: «Метод расчета неверен», и корячились после этого приговора три огромных восклицательных знака. Видимо, чтобы было поубедительнее. А когда она, просидев в Департаменте, не разгибаясь, несколько вечеров, акуратно пересчитала все данные методом, отличавшимся от использованного только названием получив, между прочим, в итоге те же самые цифры — то и эта работа вернулась к ней полностью перечеркнутая, а на папке было написано: «Оформлено не по правилам»!

Но это были еще цветочки.

Ягодки начались несколько позже, когда после утомительных изматывающих выходных, проведенных не дома, а на работе, с необъятным талмудом: «Правила оформления документации в Департаменте Народного образования», после острой бессонницы, порожденной, наверное, усталостью и отчаянием, ее прямо с утра вызвали в комнатушку отдела кадров и румяная коренастая женщина, телом своим напоминающая гриб–боровик, с тихой ненавистью сообщила ей, что, согласно контракту, ей положен испытательный срок в три месяца, и в течение этого срока она может быть уволена — без лишних формальностей. Если, конечно, она не справляется со своими обязанностями. Таковы существующие положения. Закон о труде. Женщина посоветовала ей серьезнее относиться к работе.

— Подумайте, — сказала она.

Ивонна обещала подумать.

— Вот–вот, подумайте. Чтобы не пришлось потом говорить: я не знала…

И такое презрение слышалось в ее негромком сдержанном голосе, что Ивонна выскочила из отдела кадров, будто ошпаренная.

Точно ее с головы до ног — окатили горячей грязной водой.

Она, наверное, часа полтора не могла успокоиться.

А в довершение ко всему, в этот проклятый, так и сыплющийся несчастьями, тяжелый, пасмурный понедельник ее очень вежливо пригласили в Охранную секцию Департамента, и нисколько не похожий на кадровичку вялый молодой человек, изнуренный настолько, что кожа на его подбородке отвисала, как у больной черепахи, тихим невыразительным голосом, точно собрав для этого последние силы, сообщил ей, что в ее анкетах найдены некоторые неточности. Умолчания, и, может быть, даже умышленные. В частности, касающиеся ее близких родственников. Вы, например, пишите, что не имеете сведений о своем бывшем муже, брак с которым расторгнут четыре года назад, а между тем достоверно известно, что ваш бывший муж находится сейчас за пределами города, но — периодически возвращается, устанавливая запрещенные законом контакты. Нам бы очень хотелось, чтобы вы осветили этот вопрос поподробнее. Если виделись, хотя бы случайно, то — когда и при каких обстоятельствах. Если довелось разговаривать, то — о чем конкретно шел разговор. Например, упоминались ли при этом какие–нибудь адреса и фамилии? И присутствовал ли при разговоре кто–либо третий? Ну, вы меня понимаете?.. И аналогичные пожелания в отношении вашего брата. Господин де Мэй сейчас активно разыскивается, и любые сведения о нем были бы нам чрезвычайно полезны.

И так далее, и тому подобное.

В заключение, молодой человек выразил искреннюю надежду, что Ивонна осознает важность поставленных перед нею вопросов.

Ивонна ответила, что — осознает.

Молодой человек также выразил некоторую надежду, что Ивонна будет достаточно откровенна с представителем государственных органов.

Ивонна ответила, что — постарается.

Тогда молодой человек легонько вздохнул.

— Вот и хорошо, — приветливо сказал он. — Можете не торопиться. Но и не затягивайте, конечно. Главное — побольше подробностей.

И прикрыл нехорошие дряблые веки, как будто разговор утомил его окончательно.

Ивонна вышла на цыпочках.

Дело осложнялось еще и тем, что как раз от Охранки она могла бы определенным образом откупиться. Например, сообщив им кое–какие сведения о Франце. И о Франце, и об этом его невероятном приятеле, Крокодиле, с которым он у нее появлялся. Она не знала ни где он сейчас живет, ни чем занимается, хотя, конечно, догадывалась, но ведь именно это ее незнание, по–видимому, и составляло главную ценность: она не могла его выдать. И вместе с тем, все–таки — реальная информация, глядишь, и они отступились бы от нее на какое–то время. Главное сейчас было выиграть время. Потому что со временем эта история мола бы по–немногу заглохнуть. Такая мысль приходила ей в голову. Мысль, на первый взгляд, неплохая. И тем не менее, она с потрясающей ясностью сознавала, что стоит ей только лишь слегка намекнуть на эту свою, пусть незначительную осведомленность, стоить лишь дать понять, что она утаивает от них какие–то крохи, как немедленно заработает соответствующий механизм и они без особых усилий выпотрошат из нее и все остальное. И кто знает, что из этого повредит и что будет потом рассматриваться как предательство. И, конечно же, они вытряхнут из нее все, что ей известно про Марочника. А ведь Марочник — это не Франц, Марочник как будто нарочно высовывается.

Так что, игры со спецотделом решительно отпадали.

Петля захлестнулась ужасная.

Ивонна даже пожалела о старом дремотном «Наротде», где такие истории, естественно, тоже происходили, но происходили, по–видимому, в глубокой тайне и не выплывали наружу во всей своей омерзительности.

Догадываться о чем–либо можно было только по слухам.

Здесь же, наверное, весь Департамент знал о той ситуации, в которой она очутилась. Видимо, это подробно обсуждалось в отделах и являлось для многих предметом исключительного внимания.

Вероятно, таковы были традиции.

Перемену к себе Ивонна почувствовала мгновенно. Правда, на чаепития, устраиваемые в обеденный перерыв, ее по–прежнему приглашали, но вот мнением по различным вопросам более не интересовались, обязательных знаков внимания, как бы уже не оказывали, а внезапно подняв глаза, она непременно встречала чей–нибудь пристальный, недоброжелательный взгляд, словно ее рассматривали как редкое насекомое.

Чувствовала она себя отвратительно.

Да и Дирдеп, по всей вероятности, не держал своих намерений в тайне от коллектива: через пару дней после проклятого понедельника он через сотрудника канцелярии снова пригласил ее к себе в кабинет и, откинувшись так, что фиолетовый череп коснулся недавно повешенного портрета Геккона, деловито оглядывая ее, с прежней казарменной непосредственностью поинтересовался:

— Ну что?

А послушав минуту–другую потуги Ивонны, которая мямлила что–то неубедительное, раздраженно забарабанил по столешнице крепкими пальцами и сказал — удивляясь и негодуя одновременно:

— Тебе что — мало? Ладно, еще добавим! Но учти, моя радость: как бы не было поздно! Я ведь тоже не каменный: ждать долго не буду…

И вдруг серыми квадратными тупыми ногтями, как часоточный, поскреб фиолетовую кожу на черепе.

Уши у него потемнели еще сильнее…

Вот в такой невыносимый узел все это затянулось.

В некоторые моменты Ивонна думала, что, может быть, действительно ей следует уступить: черт с ним, с гамадрилом раздолбанным, в конце концов, от нее не убудет, но одновременно она с необыкновенной ясностью видела, что уж если и уступать, то тогда уступать надо было немедленно — добровольно и как бы по собственному желанию, а теперь получалось, что она не хотела, но ее заставили, так сказать, дали женщине предметный урок.