Кордон - Николай Данилов

— Вчера я видел вас с «Авроры» в бою. Сборы команд для отражения десанта были медленными и нерешительными. Не упрекаю вас в робости. Все, видимо, зависело от обстановки. Вы так и останетесь расписанными по командам. Но ваши командиры будут подчиняться мне. Теперь я с вами, и вы начнете действовать молодцами. — Арбузов легко коснулся пальцами креста на своем мундире, обращая на него внимание всех. У капитана 1 ранга было самое пиететное отношение к наградам. Он продолжил — Клянусь орденом святого Георгия, который ношу четырнадцать лет, что не осрамлю имени командира! Если вы увидите во мне труса, то заколите штыками и на убитого плюйте. Но знайте, что я потребую точного исполнения присяги — драться до последней капли крови! — Свой призыв Александр Павлович закончил словами: — Верю, умрете — не попятитесь!

В ответ громкое:

— Умрем — не попятимся!

Ужин в морском экипаже проходил на редкость оживленно. Моряки и солдаты встали в очередь к винной бочке. Новый баталер, какого за всю службу в гарнизоне еще никто не видел, звонким девичьим голосом призывал:

— Подходите, милые! Подставляйте чарки, родненькие! Пейте, красавчики! Наслаждайтесь, касатики!

Парни приободрились, расправили плечи, выпятили грудь, заходили петухами. Кто посмелее, касался белой нежной руки обаятельного баталера — благодарю, мол, за угощение, — а кто-то, как бы случайно подавшись вперед, даже обнимал девицу за талию.

— Эх, ма! — Степан Спылихин опрокинул чарку и, вытирая усы крякнул. — Я с таким баталером охотно сходил бы в лес за ягодами.

Моряки засмеялись. Раздались шутливые голоса:

— Губа у фельдфебеля не дура!

— Степан наполовину своего добился: он согласен, она нет.

Кто-то басом пропел;

— Нас на бабу променял…

Арбузов был тут же. В него несколько раз стрельнули красивые глаза баталера — мадемуазель из заведения Зигерман, видимо, неплохо разбиралась в чинах. Однако капитан 1 ранга делал вид, что не замечает искушающих взглядов красавицы и хладнокровно отводил взор в сторону. Не к лицу командиру, думал он, в такое серьезное время вести себя легкомысленно. Моряки народ смышленый. Поддайся соблазну девицы, а потом флотский экипаж хором споет: «Сам на утро бабой стал…»

Солдаты и моряки, кучно теснясь около винной бочки, открыто заигрывали с девицей, которая успевала остроумно отвечать на их удачные и неуклюжие шутки, одаривать обворожительной улыбкой.

Чарка водки подняла настроение всем. После ужина пели песни. Премилый баталер в юбке и две новые кра-савицы-аптекарки сидели в кругу парней, звонко и душевно подпевали. Напевшись вдоволь, все танцевали под старенькую балалайку и ложки краковяк, плясали барыню, русскую, камаринскую. И получилось что-то вроде деревенской вечеринки. Никому не хотелось думать, что случится с ними завтра, что предпримет вражий стан…

"СОХРАНИМ РУССКОЕ ИМЯ…"

С Бабушкина мыса унтер-офицер Яблоков и матрос Плетнев видели все. Они были первыми из петропавлов-цев, кто рассматривал корабли под английскими и французскими флагами вблизи. Когда вражеская эскадра снялась с рейда и направилась в Авачинскую губу, моряки несколько раз выстрелили по ней из фальконета. А что толку? Корабли ответили тяжелыми орудиями и невредимыми прошли мимо.

— Вот прет силища! — едва переводя дыхание, высказался Плетнев. — Всем нам крышка! Благо не попали. И так чуть ветром от ядров не снесло. Не устоять нашим…

— Погоди, Ксенофонт, класть в штаны! — урезонил его Яблоков. — Что было — знаем, что будет — поглядим.

— Так у них тьма-тьмущая народу, пушек-то сотни две! — не унимался Плетнев. — Всс разметают, всех заживо накроют землей.

— Не робей! — успокаивал напарника Максим. — И мы их не с голыми кулаками встретим. Чужеземец молодец среди овец, а против молодца сам овца.

— Эхе-хе! — вздохнул Ксенофонт. — Успокаиваешь ты меня, Максим, как малого дитя. А ведь у самого же моя думка: супротив такой силы нам не устоять. Вот она, милая! — Он похлопал ладонью по пушке. — Как собачонка на слона потявкала, а тот идет своей дорогой, ее не замечает.

— Нас заметил, — напомнил Яблоков. — Громыхнул тяжелыми орудиями, а мы с тобой целехоньки. Я слышал, что слонов тоже в ямы загоняют. Не силой, так русской натурой возьмем…

Короткую орудийную перестрелку у Петропавловска 18 августа Яблоков и Плетнев поняли так, как она чужеземцами и задумывалась: враг пожелал узнать огневые точки порта. 19 августа наблюдатели были свидетелями пленения бота и шлюпки. Когда их конвоировали катера, Яблоков сказал:

— Вот и соображай, Ксенофонт, какие они вояки, эти англичане и французы. Две сотни напали на семерых. По пучку на одного русского моряка. Срам да и только!

В тот же день к воротам губы возвращался пароход. С мыса в него пальнули три раза. Пароход огрызнулся. Четыре бомбы, просвистев над постом, улетели в лес.

— У них пушки новые, а пушкари хреновые, — сделал вывод унтер-офицер.

Мучительным днем для Яблокова и Плетнева было 20 августа. Девять часов непрерывного наблюдения за сражением отняли у них все силы, расшатали нервы. Обоим казалось, что куда легче находиться в бою, чем смотреть на него издали. Переживаниям не было конца. Максим и Ксенофонт спалили за день недельный запас махорки. Когда вечером до мыса донеслись последние глухие залпы орудий, а за ними наступила тишина, Плетнев сказал, как пропел:

— Вот это да-а!

— А что я тебе говорил? — подхватил Яблоков. — Натура у иностранцев против нашей хилая. В десанте-то их, поди, больше полтыщи было, а стреканули как коровы от овода…

21 августа с обсервационного поста заметили, что пароход направился в Тарьинскую бухту. Зачем?

— Ты, Ксенофонт, оставайся тут, — сказал Яблоков, — а я побегу к Тарье, поглазею, что вороги собираются там делать. Из Петропавловска ведь ничего из-за Ракового перешейка не видно. Коль десант будут там высаживать, меня скоро не жди. Упрежу их и в порт раньше прибегу.

Максим побежал вдоль берега. К месту высадки людей с парохода прибежал загодя. Сидя на бугре в кустах, саженях в пятидесяти от площадки, выбранной для похорон, Яблоков видел все, все понял, во всем разобрался. Он не сумел сосчитать сколько десятков убитых уложили в большую могилу, но и без того было ясно, что во вчерашнем сражении петропавловцы поработали славно.

«Ого! — унтер-офицер отчетливо рассмотрел в зрительную трубу фуражку того, кого хоронили в отдельной могиле. — Английский адмирал! Вот это им урон!» — Яблоков порадовался за своих артиллеристов: он не сомневался, что адмирал сражен в бою.

Похоронная процессия подходила к концу, когда из кустов с противоположной от Яблокова стороны вышли двое. Лязг затворов, окрики. Двое с поднятыми руками улыбались, что-то поясняя. Максим по лицам узнал в пришедших американцев, живших в порту. Их подвели к группе офицеров, среди которых выделялся грузный человек в синем мундире и белых панталонах. «Французский адмирал», — понял унтер-офицер.

Да, двое с одним тяжелым мешком были те самые грабители, которых искал полицмейстер Губарев. Окажись они чуть ближе к Максиму, он без колебаний пристрелил бы злодеев и скрылся в лесной чаще. Но американцы находились вне выстрела кремневки, к тому же они быстро вошли в толпу. Яблоков не терял надежды, что англичане и французы прогонят от себя этих бродяг, и тогда он отконвоирует беглецов в порт. Ли, нет. На берегу никто не остался. Максим огорченно поморщился. «Плохи теперь наши дела, — подумал он. — Прав полицмейстер Губарев — эти продажные шкуры расскажут все о Петропавловске, гарнизоне. А они знают немало…»

Постояв в раздумье, Яблоков решил немедленно бежать в порт и обо всем доложить губернатору.

Завойко, выбрав свободные минуты, зашел в свой кабинет и склонился над бумагой, чтобы черкнуть несколько слов жене.

«Вчера, 20 августа, было жаркое сражение, — писал он. — Но Бог милостив. Я жив и не ранен. В город попало много бомб, однако разрушений больших нет. Убитых шесть человек, раненых четырнадцать. Не любят англичане и французы штыков, удалились от них. Работы жаркой будет еще дня два, три…» — Василий Степанович на мгновенье прервался: сбудется ли то, о чем написал? Подумав, решил, что сражение дольше не продлится с любым исходом. — «Будь спокойна. Если еще высадят десант, мы его возьмем в штыки — тут верх будет наш. Живите на месте, не беспокойтесь. Хлеб мы ночью убрали, чтоб шальная бомба не заставила нас голодать. Будем сражаться с честью, сохраним русское имя и покажем истории, как россияне отстаивают свое Отечество. Флаги мы им не отдадим, исстреляем весь порох, сожжем суда…» Оставляя надежду на возможную встречу с женой и детьми, он закончил записку, вложил ее в конверт и поднялся из-за стола. В это время и зашел в кабинет управляющий канцелярией. Чиновник сообщил, что к губернатору просится на прием унтер-офицер Яблоков.