Осколки вечности - Вячеслав Седов

По окончании переговоров Клоду преподнесли ту самую картину. На холсте в правом углу щерилось лицо мертвеца с ободранной и обожженной кожей, повешенного на суку старого, умирающего от болезней дерева; мимо шла дорога, обрамленная по сторонам опавшей гниющей листвой поздней осени; солнце ярко светило, оставляя в тени веток труп и обращая свой лучезарный взгляд на дорогу, ведущую к замку впереди, меж пустынных и безлюдных полей… «Молчаливая кара» - гласила каллиграфическая подпись красными чернилами.

Все верно. Тогда они не тратили слов впустую.

Клод усмехнулся сам себе, кутаясь в плащ и наблюдая, как к тюрьме подъехал экипаж и из него вышла женщина под вуалью, торопливо направившись к воротам. Оставалось от всего сердца пожелать твердости духа начальнику тюрьмы. Клод не считал, что жестоко поступил, выбрав его для такой роли, хотя и знал о том давнем любовной интрижке, в которой оказались волшебница, «ловец удачи» и цепной пес феларского правосудия. Вернее, последний считал все происходящее до сих пор уместным, хотя давным-давно остался в любовном треугольнике один. Но старина Рене был куда сговорчивее, чем его прежний помощник.

– Удачи вам, сударь, - пробормотал Клод, в котором шевельнулась запоздалая жалость к сорокалетнему вояке, что без ума любил эту властную женщину.

Вот, наверное, ему уже докладывают о ее позднем визите. Он вскакивает с кровати - ради нее хоть сей же час в ад.

Роксана не забыла его… О, это имя! Должно быть, возникли сложности и она вспомнила то, давно данное ей слово…

– Конечно проси! - Рене вскочил с кровати.

Непонятное возбуждение овладело им, вмиг разогнав теперь уже не столь горячую кровь по жилам. Еще дров в камин… Колет и шпагу, живо! Так, вроде бы, свечей достаточно, нет еще на столике у окна…

Оруженосец в недоумении наблюдал за тем, как господин метался по комнате. Сыскалась даже та бутылка вина, которую он стащил для него из заведения знакомого трактирщика в нескольких кварталах от тюрьмы. Пара глиняных стаканов громыхнули на стол. Конечно не хватит нескольких минут, чтобы привести в порядок все то, что столько лет покрывалось пылью безразличия в обиталище тихо выпивающего вечерами верного солдата его величества…

Чья-то могущественная рука выдернула его из пучины забвения после войны и притащила в это место, дав еще один шанс, наверняка последний в этой жизни, верно послужить молодому монарху. Так же, как капитан королевской стражи, что вернулся почти из небытия и верно охранял королевский дворец. Они оба как-то сидели в трактире и все гадали, кто же о них вспомнил, когда им начало казаться, что больше они не нужны…

А ведь таких оказалось немало. «Старая гвардия», собранная по крупицам повсюду, где были те, кого выкинула на обочину жизни война, оставалась вокруг Филиппа. Незримые для его глаз, старые верные слуги умирали, пробуя его пищу и, отравленные, падая в руки перепуганных до смерти поваров, восклицали в последнее мгновение: «Да здравствует король!». Их убивали имперские шпионы, в узких коридорах в спины вгрызались кинжалы заговорщиков, на королевских охотах они гибли с предательскими стрелами в груди, закрывая собой монарха… И все то же восклицание срывалось с окровавленных губ. Их товарищам оставалось только мстить, карать, вешать, жечь, спасая в эти ужасные времена тот свет, что сиял молодой улыбкой с трона для их несчастной, разоренной страны, утирая платками старческие слезы умиления, когда, спасенный ценой стольких жизней, молодой Филипп шел вместе с придворными к собору. И там, у подножия паперти, клал меч своего отца на каменный пьедестал, преклонив колено.

И вот она вошла.

– Рене?

Этот голос произносил его имя немного испуганно, но от того становился еще более мил и даже нежен.

– Я здесь, госпожа!

– Полноте, сударь, не стоит падать на колени. Я к вам ненадолго и по очень важному делу.

Начальника тюрьмы словно обдало из ушата холодной водой. Он так и стоял, слушая тот монолог в деловом тоне. Сколько яда сквозило в словах, а клинком, что всаживали в его душу и не щадя ворочали там, было имя… Имя этого треклятого выродка-полукровки!

Когда зашел разговор о цене, старый Рене назвал ту сумму, которую указало присланное этим вечером письмо. Господь свидетель, у него не было выбора и еще раз подтвердилась старая истина, что больнее всего приходилось ранить тех, кого он любил.

Роксана онемела. Это были огромные деньги. Немыслимая сумма. Вот, должно быть, почему этот странный ночной гость, что уверял, якобы он в городе живет постоянно, когда она спросила почему ларонийский полукровка находится в Шаргарде, а не охраняет подступы к Арганзанду, так неуверенно излагал дело. Настоящий полукровка должен быть более решителен, как и все ларонийцы, но этот Эйлт был квартикантом, [13] иначе как она смогла так легко прочесть его мысли. Странные друзья все же были у Карнажа, и она лишний раз убеждалась в этом, также как и в том, что «ловец удачи» умеет попадать в странные и опасные истории.

Она начинала жалеть о том происшествии на балу, когда так оскорбила Феникса. Но у нее не было выбора. Глупец, тогда он на радостях не понял всю опрометчивость собственного поступка. Но радость его была искренней, ведь он узнал имя того, кто мог подсказать средство от болезни. Будто и так не становилось ясно, что Хронос владеет этим секретом, также как и многими другими, что открыла ему темпоральная магия. В конце концов, магика платила «ловцу удачи», и любовь не мешала ему принимать эти деньги… Это было хорошим оправданием ее совести ближайшие несколько лет, пока этот Эйлт не разрушил все легкостью доступа в свое сознание. Если бы она тогда знала, куда Карнаж тратил деньги. Что ж, его вложения оправдали себя, и спасенный от болезни и голодной смерти друг оказался рядом в трудную минуту. Благо традиционная верность ларонийцев, даже в квартикантах, по-прежнему оставалась собачьей.

Она ушла, громко хлопнув дверью. Рене знал, что она в отчаянии, но не понимал истинной причины. Откуда ему было знать? И вся его ярость, что обуяла теперь, направила свои острые зубы на полукровку, который спал в своей камере двумя этажами ниже.

Как же, должно быть, она его любит!

– Проклятье!!! - начальник тюрьмы бросил в камин бутылку вина, которую берег для особого случая.

Полыхнуло пламя и в его отсветах гримаса злобы исказила лицо старого вояки. Глаза не моргая смотрели за бешеной пляской огня, которая отдавалась в сердце. Он не подарил ей ничего кроме отчаяния этой ночью, из всего того, что готов был бросить к ее ногам! Даже собственную жизнь!

– Я убью его! Клянусь всеми чертями ада, один из нас должен умереть!

– Рене! - одернул его голос, от которого дрожь пробежала по телу, в мгновение ока остудив весь пыл.

Начальнику тюрьмы показалось, что даже пламя в камине утихомирилось от этого холодного и жуткого окрика. Он сделал над собой усилие и повернулся.

Клод стоял у двери. У этого человека вместо лица наверное была железная маска, сделанная настолько искусно, что невозможно отличить от живой плоти. Чем чаще видел его Рене, тем больше в этом убеждался.

– Не вздумайте сделать глупость, сударь! - сверкнул глазами Клод, - Здесь интересы государства, и ваши личные должны посторониться!

– Отдайте мне его жизнь, молю вас!

– Не сейчас, позже. Я дам вам знать, когда придет время. А, покамест, остерегитесь! С головы этого «ловца удачи» не должен упасть ни один волос. Думаете мне доставляет удовольствие носится с этим полукровкой, как курице с яйцом? Но, к сожалению, такое «яйцо» в задуманном плане у нас одно, и так уж вышло, что это именно он.

Рене нашел в себе силы не разглядывать стену, а посмотреть Клоду в глаза, чтобы хотя бы так выказать свое мнение. Странно, лицо этого человека из канцелярии впервые смягчилось.

– Я смотрю, у тебя стаканы пустуют? - сказал тот же властный голос, - Сегодня все еще продолжаются празднества. Негоже нарезаться в одиночестве.

Клод сел за стол и поставил бутыль отличного сильванийского вина, достав ее из-под плаща, и жестом пригласил Рене присоединиться. Начальник стражи повиновался, хоть и был удивлен до глубины души. Он не знал, почему возникло это предложение и даже не подозревал, что впервые сидит за одним столом с тем, чья могущественная рука вырвала его из пучины пьянства и водворила сюда.

При всей своей жесткости, которая запечатлелась с левой стороны груди знаком девятнадцати, Клод оставался человеком. Наверное оттого, что с правой стороны на груди он всегда носил одну тайну. Свою и только свою. Поэтому он остался с Рене этим вечером, потому что в его поместье за городом теперь обитали только слуги, а память о самом дорогом согревала в тяжелые времена тем конвертом под камзолом, давая тепло, которым он мог с кем-то исподтишка поделиться. В нем было письмо из нескольких строк и засушенные лепестки роз, которые так любила его супруга и выращивала их в небольшом садике. Она всегда ждала, все понимала и верила в его дело. Он даже продолжал писать ей письма, а слуги со вздохом складывали послания в пыльные стопки на письменном столе в ее комнате. С недавних пор на них стало некому отвечать. Но садовник прикладывал все силы, чтобы к праздникам в конверте на столе Клода в канцелярии, как прежде, оказались свежие лепестки того самого сорта, что вывела супруга.