Фрекен Смилла и её чувство снега - Питер Хёг

В помещении стоит также ящик, в котором по виду может поместиться электроконтрабас, но он немного длиннее и глубже. Ящик стоит у переборки. В нем лежит Яккельсен.

Ящик оказался недостаточно большим для него, поэтому они прижали его голову к правому плечу и согнули ноги, так что он оказался на коленях. Глаза его открыты. На его плечах по-прежнему лежит моя куртка.

Я трогаю его лицо. Он все еще влажный и теплый. Температура тела крупного животного падает на несколько градусов в час, если оно лежит летом на улице, после того как его пристрелили. Можно предположить, что для человека эти цифры не будут очень отличаться. Яккельсен приближается к комнатной температуре.

Я сую руку в его нагрудный карман. Шприц исчез. Но там есть что-то другое. Мне надо было догадаться об этом раньше — металл сам по себе не звенит. Он звенит, ударяясь о другой металл. Очень осторожно, держа пальцы в его кармане, я нащупываю маленький треугольник. Он вырастает из его грудной клетки.

Трупное окоченение распространяется от жевательных мышц вниз. Так же, как и нервный спазм. Верхняя половина его тела застыла. Я не могу перевернуть его, и, просунув руку в ящик, проникаю под куртку за его спиной. Под лопатками торчит кусок металла, всего лишь несколько сантиметров длиной, плоский, не толще пилочки для ногтей. Или клинка из ножовочного полотна.

Лезвие вошло между двумя ребрами, и оттуда было направлено вверх наискосок. Я думаю, оно прошло через сердце. Потом рукоятку сняли, а лезвие осталось. Чтобы не было кровотечения.

У другого человека лезвие бы не вышло спереди. Но ведь Яккельсен был очень стройным.

Должно быть, это произошло как раз перед тем, как я подошла к нему. Возможно, когда я шла через площадь.

В Гренландии у меня никогда не появлялись дырки в зубах, теперь же у меня 12 пломб. Каждый год появляется новая. Я не хочу, чтобы мне делали обезболивание. Я разработала стратегию, с которой я встречаю боль. Я делаю вдох животом, и прямо перед тем, как бор проникает через эмаль в зуб, думаю о том, что сейчас со мной делают нечто, что л должна принять.

Тем самым я становлюсь заинтересованным, а не просто поглощенным болью наблюдателем.

Я была в ландстинге, когда партия «Сиумут» выдвинула предложение о том, чтобы запланированный уход американских и датских вооруженных сил из Гренландии сопровождался созданием гренландской армии. Но так они ее, конечно же, не называли. «Децентрализованная береговая служба», говорили они, укомплектованная для начала теми гренландцами, которые последние три года служили сержантами в военно-морском флоте. И под руководством офицеров высокого класса, которые должны получать образование в Дании.

Я думала: не может быть, они так не сделают.

Предложение не прошло. — «Мы находим результаты голосования неожиданными». — говорил Юлиус Хёг, внешнеполитический представитель партии Siumut, — «принимая во внимание то, что комиссия безопасности ландстинга рекомендовала создать береговую службу и создала подготовительную рабочую группу, состоявшую из представителей датского военно-морского флота, гренландской полиции, патруля «Сириус», Ледовой службы и других специалистов».

Других специалистов. Самое важное всегда говорится под конец. Как бы мимоходом. В дополнении к контракту. На полях.

Сотрудниками безопасности на «Гринлэнд Стар» были гренландцы. Только сейчас я вспоминаю это, теперь, когда мы уже давно отплыли от платформы. То, что стало обыденным, мы не замечаем. Стало обыденным видеть вооруженных гренландцев в форме. Война стала для нас обыденным делом.

И для меня. Все, что у меня осталось — это моя способность дистанцироваться.

Все что происходит, происходит со мной. Боль, которую я чувствую, это моя боль. Но она не поглощает меня полностью. Какая-то частичка меня остается наблюдателем.

Я забираюсь в кухонный лифт. Со вчерашнего дня делать это легче не стало. Ведь не становишься моложе.

На сей раз можно радоваться тому, что отсутствует устройство блокировки. Опасная для жизни система позволяет мне самой, нажав на кнопку, отправить себя наверх.

Страх при подъеме в шахте тот же, что и в прошлый раз. Та же тишина в конце пути. Пустая кухня.

Через верхнее окно проникает свет луны. Направляясь к двери, я на мгновение представляю себя со стороны. Одетая в черное, но бледная, словно белый клоун.

В коридоре слышны те же звуки. Двигатель, туалеты, дыхание женщины. Как будто время стояло на месте.

Голубой лунный свет, проникающий в салон, создает ощущение прохлады, как будто на кожу попала жидкость. Из-за покачивания судна на волнах по стенам движутся, словно живые тени, квадраты окон.

Сначала я направляюсь к книгам.

Гренландская лоция, картографический атлас Гренландии Геодезического института, морская карта Девисова пролива, уменьшенная в четыре раза и изданная в одной книге. «Динамика снега и ледяных масс» Колбека о движении льда. «Метеориты» Бухвальда в трех томах. Номера журналов «Мир природы» и «Варв». «Обзор медицинской микробиологии» Яветса и Мельника. «Паразитология. Справочник» Ринтека Мадсена. «Записки о тропической медицине» Дайона Р. Белла.

Я кладу две последние книги на пол и перелистываю их правой рукой, держа фонарик в левой. В разделе Dracunculus «Маленькая змейка, червь (лат.)· так много всего подчеркнуто ярким желтым цветом, что кажется, бумага стала другого цвета. Я ставлю книги назад.

В коридоре я долго прислушиваюсь у каждой двери. И все же дверь Тёрка я нахожу совершенно случайно. Я открываю ее на три миллиметра. Из иллюминатора на кровать падает лунный свет. В каюте холодно. И все же он откинул одеяло. Верхняя часть его тела как будто из голубоватого мрамора. Он крепко спит. Я захожу внутрь и закрываю за собой дверь. Нашу жизнь осложняет необходимость выбора. Тот, за кого выбор сделан, не испытывает сложностей.

Все получается само собой. Он работал за столом. Ручки положены на место, как и все, что может скатиться на корабле на пол, должно быть положено на место. Но бумаги остались на столе. Стопка бумаг, не настолько большая, чтобы я не могла ее унести.

Минуту я стою, глядя на него. Как и много раз прежде, с самого детства, удивляюсь абсолютной беззащитности человека во сне. Я могла бы наклониться над ним. Могла бы поцеловать его. Могла бы ощутить удары его сердца. Могла бы перерезать ему горло.

Неожиданно я понимаю, что в жизни мне часто случалось не спать, в то время как все остальные спали. Я часто бодрствовала поздно вечером и рано утром. К этому я не стремилась. Но так уж получилось.

Я уношу пачку бумаг с собой в салон. Времени на то, чтобы отнести их к себе в каюту, нет.

Некоторое время я сижу, не зажигая свет. В комнате появляется что-то торжественное. Кажется, что лунный свет создал вокруг всех предметов сине-серую стеклянную оболочку.

Найти ключ к самому себе и своему будущему — мечта каждого. Религиозным обучением в воскресной школе в Кваанааке занимался проповедник из миссии моравских братьев — замкнутый и жестокий бельгийский математик, который не знал ни слова на диалекте Туле. Преподавание проходило на ужасающей смеси английского, западно-гренландского и датского. Мы боялись его, но одновременно он вызывал наше любопытство. Нас научили уважать ту глубину, которая может скрываться в безумии. Каждое воскресенье он неизменно возвращался к двум темам: недавно обнаруженной канонической заповеди Нага Хаммади познать самого себя и мысли о том, что наши дни сочтены, и что, следовательно, во вселенной существует божественная арифметика. Всем нам было от пяти до девяти лет. Мы не понимали ни одного слова. И все же позже я вспоминала отдельные вещи. Особенно размышляла над тем, что мне хотелось бы увидеть космические расчеты для моей жизни.

Иногда мне кажется, что время этого пришло. Вот и сейчас. Как будто эта лежащая передо мной пачка бумаг может сказать что-то решающее о моей будущем.

Предки моей матери удивились бы тому, что ключ к вселенной для одного из их потомков оказался письменным.

Сверху лежит копия отчета Криолитового общества «Дания» об экспедиции на Гела Альта в 1991 году. Последние шесть страниц — это не копия. Это — оригинальные, не очень четкие и технически несовершенные фотографии глетчера Баррен, сделанные с воздуха. Глетчер выглядит так, как и должен выглядеть по слухам. Сухой, холодный, белый, истертый, продуваемый ветрами и покинутый даже птицами.

Потом идут два десятка исписанных страниц, на которых цифры и маленькие карандашные рисунки, не понятные для меня.

12 фотографий — это копии рентгеновских снимков. Возможно, на них те люди, которых я когда-то видела на экране в приемной Морица. Но на них может быть что угодно.

Есть еще фотографии. Они, может быть, тоже рентгеновские снимки. Но сюжет их — не человеческие тела. На фотографии видны регулярные черные и серые полосы, прямые, словно проведенные по линейке.