Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

— Быть может, он и умен, но он приукрашивает факты и безосновательно оптимистичен. Он витает в облаках», — едко закончил генерал, решив, что, когда фон Трота явится, он совершенно его изолирует и будет вести дела лишь с Айсманом.

Опасное поведение с любимчиком Гитлера, но Хейнрици это сейчас не тревожило.

Перед рассветом 22 апреля Хейнрици получил еще одно известие. Позвонил командующий обороной Берлина генерал Рейман и сказал: «Меня сместили». События, развернувшиеся вслед за смещением Реймана, казались фарсом. Преемником стал функционер нацистской партии, некий полковник Кэтер, человечек настолько малозаметный, что его имя осталось истории неизвестным. Кэтер, которого тут же произвели в генерал-майоры, минуя следующее звание бригадного генерала, остаток дня названивал друзьям, восхищенно рассказывая о назначении. Правда, к ночи Кэтер, смещенный с высокого поста, уже снова был полковником: сам Гитлер решил временно принять на себя командование обороной Берлина.

Тем временем на человека, чье будущее было наиболее тесно связано с последними днями города, надвигалась беда.

Генерал Карл Вейдлинг совершенно лишился связи со всеми штабами, включая и штаб своего непосредственного командира, генерала Буссе. 56-й танковый корпус Вейдлинга был так потрепан и так часто попадал в окружение 1-й гвардейской танковой армии генерала Катукова, что потерял всяческие контакты с остальными войсками. Витали слухи, что Вейдлинг отступил преднамеренно, а у Вейдлинга не было возможности это опровергнуть. Долетели эти слухи и до Гитлера, и до Буссе.

Выждав двадцать четыре часа и не получив никаких новых известий, оба издали приказы немедленно арестовать и казнить Вейдлинга.

* * *

Когда на окраинах Бернау рассеялся дым, капитан Сергей Голбов увидел первых немцев, выходящих из укрытий и сдающихся в плен. Бой здесь был кровавым. Войскам Чуйкова понадобилось почти полдня, чтобы продвинуться на пять миль в этом секторе — в 14 милях северо-восточнее Берлина. Часть города была объята пламенем, однако танки пробивали себе дорогу на юго-запад к берлинским районам Панкову и Вейсензе. Сидя на недавно конфискованном мотоцикле, Голбов наблюдал за пленными. Жалкое зрелище, думал он, усталые, понурые, мрачные. Голбов огляделся и вдруг заметил жуткий контраст между деяниями человека и природы: оказывается, зацвели фруктовые деревья. «Цветы были похожи на снежки, и каждый садик утопал в весенних цветах, а по этим цветам ползли огромные черные боевые машины!»

Голбов вынул из карман сложенный номер «Красной звезды», аккуратно оторвал полоску, высыпал на нее табак и скрутил сигарету. Все пользовались бумагой «Красной звезды»: она была тоньше и вроде бы курилась лучше, чем «Правда» или «Известия». И, только раскурив сигарету, Сергей заметил немецкого майора, ковыляющего к нему по дороге.

— Не трогайте мою жену! — кричал немец по-польски. — Не трогайте мою жену!

Голбов изумленно смотрел на обезумевшего офицера. Когда немец приблизился, Голбов слез с мотоцикла и направился навстречу. С рук майора струилась кровь. Немец поднял окровавленные руки, и Голбов увидел перерезанные вены.

— Я умираю, — выдохнул мужчина. — Я убил себя. Смотрите! — Он протянул окровавленные руки к Голбову. — Теперь вы оставите мою жену в покое?

Голбов вытаращил глаза:

— Идиот. Мне что, делать больше нечего? Только и заботиться о твоей жене?

Он вызвал медиков и сжал запястья немца, чтобы пока остановить кровь. Может, уже и поздно, думал Голбов, когда санитары уводили майора.

— Не трогайте мою жену! — продолжал вопить немец. — Не трогайте мою жену!

Голбов прислонился к мотоциклу и снова раскурил сигарету. Геббельс хорошо поработал. «Они что, считают нас монстрами?»

* * *

Бруно Царцики стоял посреди улицы, не замечая льющихся по щекам слез, и смотрел, как мимо идут освободители, которых он так долго ждал. Коммунистический вожак района Ноейнхаген-Хоппергартен, что в 12 милях к востоку от Берлина, ликовал, так как теперь все видели то, о чем он знал всегда: измышления Геббельса о Советах — наглая, злобная ложь. Солдаты Красной армии, аккуратные и подтянутые, быстро прошли через Нойенхаген и направились на запад к берлинским районам Вейсензе и Лихтенбергу. В городе практически не было уличных боев. Большинство местных нацистов выехали еще 15 апреля. Тогда Бруно сказал майору Отто Шнейдеру: «Когда я увижу первых русских, то встречу их с белым флагом. Сражение бесполезно».

Майор согласился. Только один человек затеял бой: фанатик Герман Шустер, начальник партийного отдела социального обеспечения. Он забаррикадировался в своем доме и открыл огонь по передовым частям разведки. Это было одностороннее сражение. Русские умело уничтожили Шустера ручными гранатами вместе с домом.

Бруно и остальные члены его коммунистической ячейки сожгли повязки фольксштурма и встретили русские войска белым флагом. Никогда прежде Бруно не чувствовал себя таким счастливым. Он рассказал русским все, что знал, и сообщил, что он и его друзья — антифашисты и всегда были антифашистами. Приход солдат Жукова сотворил чудо для Бруно, чудо, которого он ждал много недель: его язва зарубцевалась. Впервые он мог есть без тошноты и боли. Излечение было недолгим. Детальный план будущего социалистического управления городом, который Бруно самоуверенно предложил победителям, был отвергнут. Какой-то русский чиновник выслушал его и ответил одним словом: «Нет». В тот день, через три месяца после того, как Бруно Царцики с гордостью и восхищением смотрел за маршем своих идолов, язва, причиной которой он считал фашистов, вернулась, еще более злая, чем прежде.

* * *

В тюрьме Лехртерштрассе осужденный капрал Герберт Косни не знал, сколько еще фортуна будет благоволить ему. Смертный приговор, вынесенный ему гражданскими властями, все еще не был подтвержден военным судом. Каждый прожитый день был для обреченного Герберта подарком судьбы. 20 апреля Герберту сказали, что военный трибунал рассмотрит его дело на следующий день. Герберт не сомневался в том, каким будет вердикт, и понимал, что его могут казнить немедленно. Однако на следующее утро, когда его под охраной привезли на суд в Плецензе, здание суда оказалось пустым: все укрылись в бомбоубежищах. Хотя неожиданная русская бомбардировка спасла Герберта, это была лишь краткая передышка. Косни сказали, что суд состоится в понедельник, двадцать третьего. Русские были для Герберта последней надеждой: если они до понедельника не возьмут тюрьму, он точно умрет.

Из-за артобстрела заключенных переместили в подвалы. Герберт заметил, что охранники вдруг стали дружелюбными. Поползли слухи, что некоторых заключенных уже освободили, а других могут выпустить через несколько часов. Герберт был уверен, что его задержат, но надеялся, что отпустят его брата Курта. Курт тоже слышал последние новости, но он знал то, чего не знал Герберт, — что эти слухи по меньшей мере отчасти соответствуют истине. Уборкой и другими грязными работами в тюрьме занимались члены секты «Свидетели Иеговы», осужденные за отказ от воинской повинности по религиозным убеждениям. Некоторым из них выдали пропуска на выход из тюрьмы. Курт заметил, что один из сектантов не очень терпится покинуть тюрьму: сидит за столом в подвале и тщательно подъедает последние куски со своей жестяной тарелки. «Почему ты не уходишь с остальными?» — спросил Курт. Мужчина объяснил очень просто: «Мой дом в Рейнланде за позициями западных союзников. Туда не добраться. Пересижу здесь, пока все не закончится». Курт взглянул на пропуск. Если сектант не собирается им воспользоваться, то у него есть на примете тот, кому пропуск сгодится. Пока заключенный жевал, Курт, отвлекая его разговором, придвигался все ближе к желтому листку бумаги, олицетворявшему свободу. Еще несколько секунд дружелюбной болтовни, и Курт незаметно сунул листок в карман, а потом ушел.

Он быстро нашел Герберта и предложил ему бесценный пропуск. К его удивлению, Герберт отказался, объяснив, что он приговорен к смерти и гестапо в любом случае его схватит. Курта же всего лишь подозревали в связи с коммунистами и не предъявили никаких обвинений.

— У тебя больше шансов, — сказал Герберт брату. — Иди ты. — Затем он добавил с фальшивым энтузиазмом: — В любом случае мы все можем выйти завтра. Почему бы тебе не быть первым?

Вскоре со скатанным одеялом через плечо Курт Косни вошел в помещение охранников на главном этаже и присоединился к очереди «Свидетелей Иеговы». Один из охранников, сержант СС Бате, который знал Курта в лицо, посмотрел на него в упор. Курт с ужасом представил, как его хватают и швыряют обратно в подвал, однако Бате отвернулся. «Следующий», — выкликнул второй охранник, сидевший за столом. Курт предъявил пропуск. Пять минут спустя с официально проштампованным документом об освобождении Курт Косни стоял на улице перед тюрьмой. Он был свободным человеком. Улица простреливалась и «воздух загустел от шрапнели», но Курт Косни этого не замечал. Он «опьянел от счастья, словно выпил двадцать порций виски».