Завтра утром - Лайза Джексон

Так темно и холодно, и… дышать нечем.

И мне больно. Больнее, чем когда-либо.

В голове все плыло, она пыталась проснуться, но не сознавала ничего, кроме темноты и мерзкой вони, от которой тошнило. Все тело ныло, а рука… господи, рука болела невыносимо. В голове стоял туман, и… она не могла пошевелиться и с трудом дышала. Она попыталась повернуться и ударилась обо что-то плечом. Руку пронзила боль. Перелом? Она не помнила. Кашлянула. Попробовала сесть.

Вам! Она глухо стукнулась обо что-то твердое головой. Что за черт? Почему она не может вдохнуть поглубже? И эта вонь… Желудок запротестовал, от страха в голове прояснилось.

Внезапно она поняла, почему не может ни вздохнуть, ни пошевелиться. Господи… нет… Она ощутила холодную разлагающуюся плоть — голой спиной, плечами, ягодицами, ногами.

Она в гробу.

С трупом.

Ее обуял ужас.

Она закричала, словно ее посадили на кол. Яростно замолотила по стенкам и крышке гроба.

Казалось, что пространство уменьшается, давит на нее, так что нельзя двинуться.

— Нет! Пожалуйста, нет! Помогите! Кто-нибудь! — Она кричала, кашляла, от вони горели легкие.

Сукин сын, который поймал ее, — это Гробокопатель! Почему, господи, почему? Еще несколько минут, а может быть, секунд, и воздух закончится.

— Выпустите меня! — отчаянно завопила она, завизжала, завыла, заколотила здоровой рукой в стенки гроба. Ударила. Сильно. Но стальная обшивка не поддалась, только глухо стукнула, а острая боль отозвалась в лодыжке. Нет, нет, нет… Тут она все поняла. Вспомнила, как бежала к спортзалу, думала о тренировке, не чувствуя, что рядом притаилось зло, не понимая, что чудовище заманило ее в ловушку.

Она видела его лицо, когда он повалил ее на землю и вонзил в руку иглу. Только тогда она узнала его, увидела глубины зла, с которым столкнулась. Хотя он повзрослел, черты лица изменились, но она знала, кто это с ней сделал.

Она смутно припомнила тот суд. Свидетельские показания. Кошмарные фотографии места преступления. Леденящее кровь убийство женщины и ее детей. Лирой Шевалье был животным. Он безжалостно избил Кэрол Лежиттель и ее детей. Он изнасиловал их всех, а потом заставил насиловать друг друга и собственную мать. На суде были предъявлены документы из больницы, которые доказывали, насколько он больной и сумасшедший. Он заслуживал тюрьмы. Или ада. Или того и другого.

Когда она услышала, что его освободили, то предвидела неладное.

Но такого не ожидала.

Нет, нет, только не это.

— Помогите! Господи, помоги мне! — Она кричала, в голове крутился безумный калейдоскоп сцен жестокости. Они мучили ее, по коже бежали мурашки от соприкосновения с гниющей плотью. Ей надо вырваться отсюда. Обязательно!

Кто-нибудь услышит ее.

Кто-то обязательно придет к ней на выручку.

— Тебе нужно сделать это самой, — сказала она вслух — или это произнес второй человек в могиле? Господи, он что, двигается под ней? Трогает ее? Водит гнилым костлявым пальцем по ее позвоночнику?

Она закричала — это был визг обитателя сумасшедшего дома, отчаянный, безумный вой человека, чей мозг поврежден навсегда.

Думай, Симона, думай… Не теряйся!

Хотя воняло мерзко, воздух все же был, и она почувствовала — или показалось? — что слабая струя свежего воздуха пробивается сквозь сырую, смердящую вонь разложения. И снова показалось, будто что-то шевелится — то ли червяк, то ли жучок, попавший в гроб, то ли привидение, то ли что-то еще трогает ее, дышит в шею.

Она кричала и царапалась, ругалась и плакала, чувствовала, как растет клаустрофобия и мозг распадается на кусочки.

Держись, ради бога, держись… кто-нибудь спасет тебя… или нет?

Если она отсюда выберется, то убьет этого ублюдка голыми руками.

Ты никогда не выберешься отсюда, Симона…

Кто это сказал? Ее собственный свихнувшийся разум?

Тебя ожидает та же ужасная судьба, что и остальных: ты умрешь медленно и кошмарно.

Теперь она услышала, как на крышку гроба падают комья грязи и камешки. Еще есть шанс. Ее еще не закопали.

— Выпустите меня! — В панике она снова заколотила по стенкам, запястье разрывалось от боли. — Пожалуйста, отпустите. Я никому не скажу — пожалуйста, не делайте этого!

И снова стук — еще один ком грязи упал в могилу. Но если ее еще не закопали, крики может услышать кто-нибудь, кроме этого выродка. Она дико визжала, билась, молотила кулаками, скребла ногтями, молила.

— Помогите! О господи, кто-нибудь, помогите! — Но земля все падала и падала. С каждым взмахом лопаты свежего воздуха становилось все меньше и меньше. Он хочет медленно убить ее. Выхода нет.

Темнота сгустилась еще больше. Легкие жгло. Смрад был невыносим, и тело под нею, казалось, шевелилось… касалось ее в самых невообразимых местах.

Это невозможно, подумала она на миг, но этот всплеск здравого смысла быстро заглушил внутренний голос.

Ты обречена, Симона. Как и остальные.

Когда он засыпал зияющую дыру, крики и мольбы Симоны затихли, но Супергерой слышал стереозвучание ее жалобных воплей — не только сами стенания из гроба, но и каждый вздох в наушнике. Он не мог устоять. Хотя безопаснее было закопать яму и прослушать запись криков, искушение услышать, как она встречает судьбу, в режиме реального времени было слишком велико. Обычно его жертвы приходили в себя, когда он уезжал довольно далеко, но Симона Эверли оказалась сильнее, чем он ожидал, и наркотик, которым он одурманил ее, быстро выветрился.

Ну и отлично, подумал он, бросая на гроб сырую землю. Было что-то невыразимо чувственное в том, что она лежит прямо под ним, в гробу под несколькими дюймами земли, и умоляет его освободить ее. Как она плачет, предлагает ему себя, но сама мысль о том, чтобы и в самом деле ее трахнуть, не так будоражила, как то, что он переживал сейчас, — всплеск адреналина при звуках ее мольбы, криков, всхлипываний.

Дождь служил прекрасным прикрытием: вряд ли кто сейчас перелезет через запертые ворота кладбища. Он один, не считая каких-то зверьков, которые шуршали в листве. В очках ночного видения он мог бы заметить, как все эти еноты, скунсы, опоссумы скрываются в зарослях у окраины кладбища и с подозрением таращатся на него широко открытыми глазами.

Подойдите и посмотрите, подумал он о пушистых свидетелях своего преступления. Забрасывая в могилу землю, он вспотел. Ее голос тонул в сырой облачной ночи. Надо работать быстро, на случай если покажутся какие-нибудь подростки или бродяги. Но сейчас он был один.

Он и Симона.

Она плакала, что-то неразборчиво бормотала, порой взвизгивала, жаловалась, что кто-то трогает ее и дышит на нее — как будто она в гробу с привидением.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});