Белая голубка Кордовы - Дина Рубина

— Так это — она?

— А ты что, сам не видишь? Найди хотя б одно отличие, как в том ребусе.

— Нет, — Славик заволновался, — Семен Семеныч спросить велел: дело прошлое, бизнес есть бизнес. Это ведь вы, со своим… э-э… другом реставрировали настоящую, да?

Кордовин захлопнул тяжелый каталог, опустил его на журнальный стол и движением ладони слегка отодвинул, словно кораблик по воде пустил.

— Да, — бросил он.

— Тогда, может, вам известно, кто сработал… другую?

Он молча изучал круглое лицо хорошего зятя. Попал парень в уголовную семейку, как кур в ощип.

Наконец протянул руку к нижней лампе торшера, что последние пару часов жгучей коброй выжигала глаза нелепому парламентеру, и отвернул ее в сторону, мгновенно переодев комнату в иные тени.

По левую руку всплыло окно со зрелой напряженной луной над взводом кипарисов, сбегающих по улице вниз.

— Известно, — сказал он. — Это сделал я.

И в наступившую тишину добавил:

— Я один. Само собой, не имея понятия о планах Босоты, я ведь ему безгранично доверял.

Он выждал несколько мгновений, пока парень перестанет моргать воспаленными глазами, обвыкнув в полутемной комнате. Слегка подался вперед и проговорил:

— А сейчас я расскажу, Славик, зачем тебя прислал ко мне тесть. При тебе письмо или он устно велел передать?

Славик сглотнул, как поперхнулся:

— Устно…

— Это умно, — кивнул Кордовин. — Так вот, передать он просил следующее — следи за стилистикой, мне интересны разночтения… Поскольку я, Захар Кордовин, за все эти годы столь преуспел в своем картинном бизнесе, человек известный и уважаемый, эксперт, и — как верно ты выразился — хуё-моё, мне предлагается выгодная сделка: если уж «Венеру» ищут, да еще такие уважаемые инстанции, то можно пособить данную девушку найти — сколько еще ей валяться у Гнатюка без дела, правда? Для этого надо ее чуток подправить, гнатюковскую-то картину. Ведь мой профессиональный уровень неизмеримо, как верно полагает Семен Семеныч, вырос. Старить картины я теперь умею куда как ловчее. Главное же, вырос мой авторитет в кругах коллекционеров, экспертов и аукционеров. И данное мною экспертное заключение очень даже примут к сведению на любом аукционе. Но самое главное: где бы ни находился Босота, это полностью парализует все его планы на будущее относительно «Венеры». Он будет молчать. Что ты глядишь на меня дикими глазами, Славик?

Парень и вправду смотрел на Кордовина, вытаращив глаза. Он несколько часов, пока летел, заучивал в самолете наизусть всю эту речугу, с небольшими поправками в сторону уважухи. Вот уж точно Семен Семеныч выразился — дьявол. «Сынок, будь очень аккуратным с ним, вежливым. Захар, сука, он такой умный!».

— Не вдаюсь, каким образом вы собирались переправить мне картину — это уже вопрос технический. Возможно, ждали от меня указаний. А вот денежный расклад предполагаю таким: в случае удачи сорок процентов берет Гнатюк, нам с Можаром по тридцать, так?

— Сорок, — поправил Славик. — Вам — сорок. Папа согласен на двадцать.

— О-о! Я приятно удивлен бескорыстием Семен Семеныча.

Он внезапно поднялся и, повернувшись к гостю спиной, подошел к балконной двери и распахнул ее.

Ночная горная свежесть плеснула в комнату лавандовым прибоем, замерла на пороге, теребя занавеску. Высоко над кипарисами алмазным камушком светила яркая и одинокая звезда Венера.

Кордовин подошел к небольшому бару в углу, тихо мерцающему ночником, приоткрыл дверцу и склонился, изучая тесную толпу бутылок в призрачном зеленоватом свете. Славик сидел все в той же позе, не решаясь снять руки с колен, хотя Кордовин так долго выбирал напиток, что при желании парень мог бы совершить все, что угодно — рвануть к двери или прыгнуть на эту, худощавую на вид, спину… Но он продолжал послушно сидеть, боясь шевельнуть пальцами. Он почему-то был совершенно парализован этим человеком.

Наконец Кордовин вернулся к журнальному столику с бутылкой коньяка и двумя широкобедрыми бокалами. Неторопливо расставил, плеснул в бокалы темной маслянистой жидкости, придвинул к парню.

— Выпей, Славик. Ты неплохо поработал сегодня. И ты мне нравишься, ты — преданный папе зять. Ну, пей… Это хороший коньяк.

Главное, невозможно понять — когда этот человек говорит серьезно, а когда издевается. Но выпить очень хотелось. И Славик на свой страх и риск протянул потную руку к бокалу и с жадностью опрокинул в рот содержимое. Неграмотно: смаковать же, вроде, надо… да плевать! Вон, у него поджилки до сих пор трясутся. Вкус во рту от коньяка возник терпкий и душистый, и с каждой минутой горячо заливал все изнутри — затылок, лицо, даже уши.

Кордовин, внимательно глядя на гостя, дождался ожидаемой реакции и налил еще. И Славик быстро принял добавку.

— Ну, хорош, — сказал хозяин. — Тебе ведь еще рулить. Никогда больше не бери машину с таким цирковым-счастливым номером. Понял?

— Понял! — благодарно выдохнул парень.

— А теперь запоминай ответ Семен Семенычу.

Кордовин помолчал, будто перебирая в уме разные варианты ответа. Хотя ничего он не перебирал. Просто вспомнилась их с Андрюшей мастерская, бледный северный свет из трех окон в покатой крыше, горячие пышки, укутанные в Андрюшин шарф, и возлюбленный диван, диван возлюбленных, утопленный в Обводном канале.

Он кашлянул и проговорил медленно и раздельно, будто заботился о том, чтобы дурка-Славик в точности запомнил не только его слова, но и интонацию:

— Я потерял друга. Я потерял все свои картины. Попытки договориться со мной бессмысленны.

Славик выслушал это, приоткрыв рот и потупившись. Запомнить это было легко. Большого ума тут не требовалось.

— Теперь иди, — устало сказал Кордовин и протяжно зевнул, медленно стягивая с шеи галстук. — А я тут вздремну…

Славик поднялся, не зная — как прощаться в таком случае, в случае полного провала всей миссии. Например — протянуть ли Кордовину руку? Или нормально подосвиданькаться? А может, просто повернуться и молча выйти?

Он запихнул каталог в портфель, застегнул замок и поднял голову.

И — окоченел:

На него из руки Кордовина безжалостно глядело маленькое черное дуло. Кордовин сидел в кресле — прямой и пружинистый, — словно в течение той минуты, пока Славик решал — как лучше прощаться, — выспался за двоих. Но главное — глаза, эти холодные серые глаза эксперта начисто отметали намек на розыгрыш. И совсем не вязались с сочувственным, даже сострадательным голосом.

— Ты забыл мне рассказать еще кое-что, сынок, — проговорил этим сочувственным голосом Кордовин. — Ведь вы нашли Босоту?

— Нет еще! Нет! — вскрикнул Славик, тряся головой и прижимая к животу портфель обеими руками. Он не мог сказать про Босоту. Гнатюк просто убьет его, и все! Да и не знает он всей тонкости игры с этой проклятой «Венерой», которую затеяли тесть с Гнатюком.

— Значит, еще не нашли… А кто ищет?

— Я… не знаю, — чуть не плача, выдохнул Владик. — Вот крест, не знаю! — и под ласково-ледяным взглядом этой кобры зачастил: — Какое-то агентство в Нью-Йорке, сыскное, там маленький шустрый латинос, через знакомую вышли, говорят, из-под земли вытаскивает, как ворон — червяка…

Это уже он повторяет слова Гнатюка. Тот всегда любил фольклор. А сейчас, понятно, желает заменить заново состаренную, незадачливую свою копию на подлинную «Венеру», изъятую у Босоты, живого… или, скорее, мертвого, — как уж получится.

— Ну, иди, — кивнул Кордовин, опуская руку.

И Славик обреченно повернулся, вышел в прихожую, немея спиной… рухнул грудью на дверь, выпал наружу и побежал. Загромыхав по лестнице, стукнул подъездной дверью и завел машину так быстро, словно невидимый судья дал старт в авторалли…

На рассветном небе в черной раме окна тихо истаивала Венера, генерал-звезда. Кордовин поднялся, запер входную дверь, медленно, с наслаждением разделся, вошел в ванную и долго стоял под сильным напором душа, переключая горячую воду на холодную. Наконец перекрыл краны и с силой растерся полотенцем.

Комната за это время выплыла из ночи, раздалась вширь, обнаружила на стенах кое-какие неплохие гравюры и болотного цвета, широко раздвинутые занавеси на балконной двери, между которыми акварельной зеленью разлилось утреннее небо.

Как все же толково он сделал, подумалось мельком, с самого начала передав дедову коллекцию во временное владение родному Иерусалимскому университету. И сохранна оказалась, и полмира с выставками объездила. Нет, неглуп ты, Кордовин, Захар Миронович, а пожалуй, даже и очень неглуп.

Итак, маленький шустрый латинос… агентство в Нью-Йорке… Из-под земли, значит, вытаскивает. Из-под земли, Люк?