Анафем - Нил Стивенсон

— Есть ли сейчас способ отправлять письма? — спросил я у Корд в перерыве между её микроразговорами с Роском.

— Отсюда это сделать не совсем просто, но вообще да, — ответила Корд. Потом широко улыбнулась: — Ты хочешь написать девушке?

Я не упоминал при ней Алу и вопрос задал самым нейтральным тоном, поэтому растерялся и даже обозлился, что Корд так быстро меня раскусила. Она всё ещё с удовольствием наблюдала за моей обескураженной физиономией, когда жужула вновь запищала, дав мне несколько секунд передышки.

— Расскажи мне о ней, — попросила Корд, как только дала отбой.

— Ала. Ты её видела. Та девушка, которая...

— Я помню Алу. Она мне понравилась.

— Правда? Я не заметил.

— Как и многое другое. — Корд сказала это таким невинным тоном, что я чуть не упустил смысл. Когда до меня дошло, я надулся и некоторое время молчал.

— Мы с ней почти всю жизнь враждовали. Особенно в последнее время, — сказал я наконец. — Потом у нас что-то началось. Довольно неожиданно. И это было по-настоящему здорово.

Корд благодарно улыбнулась и едва не съехала в кювет.

— На следующий день её призвали. Никто ещё не знал, что будет конвокс. То есть для меня она практически умерла. Мне было довольно паршиво. Я вроде как задавил эти мысли работой. Вчера — ощущение такое, что десять лет назад, — после воко у меня появился шанс снова увидеть Алу. Однако всего через несколько часов я принял решение сделать по дороге маленький крюк — который сегодня превратился в большой. Кстати, теперь я формально дикарь и могу никогда больше не увидеть Алу из-за того, что поддался фраа Джаду. Так что всё очень непросто. Не представляю, сколько бы нам пришлось говорить по жужуле, чтобы объясниться.

Тут снова позвонил Роск. К тому времени, как Корд дала отбой, у меня было готово продолжение:

— Учти, я не просто плачусь, как мне плохо. Всё здорово запутано. Это самая большая встряска со времён Третьего разорения. Происходит не пойми что — просто какое-то издевательство над каноном.

— Но у вас ведь не просто набор правил, — сказала Корд. — Вы так живёте ради чего-то более важного. Если ты сбережёшь главное, то остальное со временем распутается.

Такой ответ меня бы вполне устроил, если бы не одна загвоздка: уж очень это смахивало на то, в чём, по словам Крискана, обвиняют мифическое эдхарианское преемство. Поэтому я ничего не ответил.

И тут Корд расставила мне ловушку:

— Точно так же ты изводишься, разбираясь в своих отношениях с Алой, но если ты напишешь ей письмо — отличная, кстати, мысль, — ничего такого в нём обсуждать не надо. Пропусти это, и всё.

— То есть как «пропусти»?

— А вот так. Напиши, что чувствуешь.

— Я чувствую себя болваном. Ты это советуешь написать?

— Нет, нет, нет. Напиши про свои чувства к ней.

Я невольно покосился на жужулу, которая лежала между нами и как-то непривычно долго молчала.

— А тебе точно Тулия не звонила? У меня такое ощущение, что у вашей сестры своя тайная сеть. Как у...

— Ита?

Из моих уст это прозвучало бы оскорблением, но Корд нашла аналогию ужасно смешной. Мы разом посмотрели вперёд на затылок Самманна.

— Верно, — сказала Корд. — У нас девичья итовская сеть, и если ты не будешь нас слушаться, мы наложим на тебя страшные епитимьи!

У Корд был блокнот; я нашёл в нём чистую страницу и стал писать Але. Получилось хуже некуда. Я вырвал лист и стал писать снова. Мне всё не удавалось привыкнуть к тому, как одноразовая ручка давит на скользкую машинную бумагу чернильную какашку. Я скомкал второй лист и принялся за третий.

Работу над четвёртым вариантом пришлось прервать, потому что Ганелиал Крейд свернул с мощёной дороги на грунтовую, к которой его кузовиль был приспособлен куда лучше нашего. Южные предгорья были засажены топливным лесом. Здесь по просёлкам грохотали огромные пыльные лесовозы — Корд и Крейд только успевали от них уворачиваться. Мы провели крайне неприятные полчаса, прежде чем зона топливных лесов осталась позади. Здесь, на большей высоте, невозможна была никакая экономическая деятельность, кроме индустрии отдыха.

Крейд привёз нас к очень красивому озеру у подножия гор. Он сказал, что осенью сюда приезжают охотиться, но сегодня стоянка пустовала. Довольно долго мы распаковывали снаряжение: избавлялись от коробок, обёрток, бирок и памяток по использованию. Из всего этого мы сложили костёр и дальше поддерживали его хворостом, а когда он прогорел, поджарили на углях чизбурги. Корд расстелила спальный мешок в кузовиле, мы свои — в палатке. Я засиделся допоздна и закончил письмо при свете костра. Так было даже лучше: седьмой вариант получился простым и коротким. Я просто спросил себя: что хочу сказать Але на случай, если нам больше не суждено встретиться?

Утро приятно удивило отсутствием переломных событий, новых людей и сногсшибательных откровений. Мы, дрожа, выползли из спальников, разогрели на плитке готовые завтраки и тронулись в путь. Крейд был счастлив. Я догадывался, что это не в его характере, но он был счастлив здесь и сейчас, когда учил нас правильно сворачивать спальники или заправлял походную плитку с таким скрупулёзным тщанием, словно это ядерный реактор. Его энергия явно нуждалась в выходе. Я подумал, что Крейд слишком умён для своей среды. Родись он пеном, ему была бы прямая дорога в концент. Секта ценила его мозги, но не находила им стоящего применения. Крейд привык быть единственным умным человеком в радиусе ста миль; впервые очутившись среди других умных людей, он растерялся.

Самманн выглядел потерянным; его жужула тут почти не брала. Однако он держался мужественно, как будто долготерпение входит в стандартный инструментарий ита. У Самманна был при себе рюкзак, из которого он, как Корд из своей жилетки, постоянно извлекал разные полезные приспособления. По крайней мере мне так казалось — я не привык, что у людей столько вещей.

Корд молчала, если только я на неё не смотрел, а если смотрел, сразу принималась ворчать. Я чувствовал себя не у дел и потому весь извёлся. Когда мы наконец тронулись в путь, я думал, уже полдень. Однако по часам в кузовиле Корд было только девять.

Мы поднимались выше и выше в гору. Для меня это было в новинку. Любое путешествие было бы для меня в новинку. В детстве, до того, как меня собрали, я несколько раз выезжал из города со старшими, в гости к родным и знакомым. Живя в конценте, я, разумеется, никуда не ездил и не считал это потерей. Я просто не знал, какие бывают места. Сейчас, глядя на открывающиеся между деревьями пролески, зелёные луга, старые дороги, заброшенные крепости, гниющие бревенчатые дома и развалины замков, я воображал, что мог бы туда пойти, будь у нас время остановиться. В этом смысле горы совсем не походили на концент, где каждая тропка исхожена поколениями инаков, а спуститься в подвал Шуфова владения кажется верхом смелости. Я гадал, что ещё увижу и куда события меня заведут, раз уж волею обстоятельств я оказался вне концента и странствую по таким местам.

Корд сменила музыку. Популярные мелодии, которые она слушала в прошлые дни, не вязались с горами. Красивые пассажи казались примитивными, а некрасивые и вовсе царапали слух. У неё была запись музыки из концента: мы продаём такие перед дневными воротами вместе с мёдом и медовой брагой. Корд поставила случайный выбор отрывков начиная с «Плача о Третьем разорении». Для неё это был просто «Отрывок № 37», для меня — самая пронзительная наша музыка. Мы поём «Плач» только раз в год, после того, как неделю постимся и читаем вслух имена погибших собратьев и названия сожжённых книг. Сейчас он был удивительно к месту: если Двоюродные к нам враждебны, всю планету может постичь разорение.

Дорога повернула, и мы увидели отвесную лиловую стену — она уходила на мили ввысь и терялась в облаках. Ей мог быть миллион лет. Глядя на неё, слушая «Плач», я испытывал чувство, для которого нахожу только одно слово: патриотизм. Любовь к своей планете и готовность её отстаивать. Раньше такое чувство возникнуть не могло: вне Арба не было ничего, кроме светящихся точек в небе. Теперь всё изменилось. Я ощущал себя не деценарием или эдхарианцем, а гражданином Арба и гордился, что в меру слабых сил помогаю его защищать.

Казино и спили — ещё не весь экстрамурос. Даже если ты путешествуешь в одиночку по безлюдным краям, не видишь торговых аркад и не слышишь ни слова на флукском — ты получаешь знание. Не о секулюме, но о прамире, откуда выходят и куда рушатся культуры и цивилизации. Об источнике, из которого семь тысячелетий назад вышли и светский, и матический мир.

***************Море морей, относительно небольшое, причудливо очерченное водное пространство, соединённое проливами с тремя океанами Арба; обычно считается колыбелью классической цивилизации.«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

Мы преодолели перевал и спустились в небольшой городок, Норслов. Для меня это стало полной неожиданностью. Я видел картаблу, однако на воображаемой карте у меня в голове горы простирались куда дальше. Мы не нашли Ороло, но по крайней мере первый раз пересекли область поисков и отметили места, куда он мог пойти. Мне наибольшие надежды внушал убогий матик на бывшей пожарной вышке в лесу. В настоящий крупный концент Ороло бы не впустили, но заштатный матик вполне мог приютить ортоговорящего скитальца, несущего новые идеи.