На пути в рай - Дэйв Волвертон

— Улицы полны людей, которые могут это делать, — печально сказала Тамара. — Почему ты хочешь быть одним из них?

— Если у меня нет их возможностей, я в их власти.

Тамара обдумала мою просьбу.

— Я не стану этого делать.

Было уже поздно, я устал. У меня не было сил спорить. Я приставил ей к носу лазерное ружье. Она взглянула на ствол.

— Ты удивишься, узнав, как близко я теперь к такой бесчувственности, — прошептал я. — Может, мне и не нужна твоя помощь. Просто нужно подождать. Может, даже сейчас я могу нажать на курок и ничего не испытаю. Проверим?

На лбу ее выступил пот. Она испуганно смотрела мне в глаза. Боялась собственной беспомощности.

— Ты упражнялся в насилии. Я сказала тебе, что нужно упражняться в сочувствии.

— Когда? Когда ты мне говорила это?

— В симуляторе. Когда велела тебе свободно владеть языком сердца. Но ты продолжал тренироваться в насилии.

Я не понял ее слов, у меня вообще не было времени думать. Возможно, из-за своей медицинской подготовки я предрасположен видеть в человеке просто сложную систему биохимических реакций. Обычно о людях думают, как о реагирующих на ситуации лишь на основе генетической программы. Но Тамара велела мне упражняться в сочувствии, как упражняются в ударах по мячу, и я не понимал этого. Я был предрасположен не воспринимать такой совет. И я видел, что она боится, потому что занятия насилием и выработка сочувствия несовместимы друг с другом. Если увеличиваешь способность в одном, уменьшаешь в другом.

Она испугалась, что я на самом деле нажму на курок. И я подкрепил ее страх словами:

— Ты права. Я лишен чувств. Думаю, что смогу выстрелить.

Тамара рассмеялась спокойным ровным смехом. Он странно звучал из ее переговорного устройства.

— Ты лжешь. Если бы ты был лишен чувств, ты не просил бы о снах, которые сделают тебя злым. Я знаю это. Когда я впервые пришла к тебе, я сказала, что умру, если ты откажешься от меня. Я угрожала тебе чувством вины. И говорю тебе снова, старик: если причинишь мне боль — вина!

Она смотрела на ружье.

Я хотел нажать на курок. Хотел ударить ее. Держал ствол у ее носа и ничего не делал.

— Я создам тебе мир, старик, какой захочу. Включи меня, — сказала она. Я подключил ее к компьютеру, потом подключился сам. Ей потребовалось тридцать секунд, чтобы создать мир.

— Спасибо, — сказал я, думая, что же мне предстоит увидеть. Оставил ее и вышел на улицу, где человек сорок моих компадрес, включая капитана Эстевеса и мою собственную боевую группу, устроились лагерем за грудой обломков. Тут я подключился к монитору и вначале был успокоен волнами, которые плескали в борта крошечного парусника, плывущего по бесконечному морю. Прекрасное место, где можно расслабиться. Я настроил маленький монитор сновидений на автоматическую работу. Хотел жить этим сном, жить только в нем. Но во время сна мир сновидения Тамары изменился. Я оставался в лодке, но оказался в мире, полном кошмаров. И в этом мире я любил всех людей. Я плыл в лодке и знал, что на горизонте тонут люди.

* * *

Два часа спустя меня разбудили крики и свист стрел. Я услышал сообщения о нападении самураев в разных частях города. Очень устал и хотел уснуть снова. Но осмотрелся и увидел, что все мои компадрес не спят, все напряжены и негромко разговаривают друг с другом. И я не смог уснуть. Не мог предать своих друзей и закрыть глаза, когда они в опасности. Поэтому стер программу, которую Тамара дала мне для монитора.

Через некоторое время капитан Эстевес сообщил:

— Мы только что потеряли сорок амигос у храма. Самураи выскочили из-за стены с лазерными ружьями. Там теперь наши люди выравнивают положение. Очевидно, город прорезан сетью подземных ходов. Невозможно сказать, сколько врагов там скрывается и сколько из них вооружены. Держите глаза открытыми. Каковы наши потери?

— Всего около шестисот человек, — доложил сержант.

Эстевес вздохнул.

— Хай! Таких потерь мы не выдержим. Не можем позволить даже соотношение один к десяти. Город слишком разбросан: чтобы удерживать его, нам нужно не меньше четырех тысяч человек. Гарсону следовало бы собрать всех в северной части. И японцы это знают. Если число наших бойцов станет ниже критического уровня, они быстро проделают бреши в нашей защите. А что если из фермерских поселков явятся другие самураи? Мы не можем сражаться с ними и одновременно удерживать в повиновении горожан.

Кто-то рядом со мной заговорил, не включая микрофон шлема. Голос показался мне знакомым.

— Не понимаю. Почему они не сдаются? Можно было подумать, что после такого количества жертв они затаятся и будут выжидать, пока мы не уйдем.

Рядом другой человек печально откликнулся:

— Они все спятили. Знаете, у них, когда два патруля встречаются в пустыне, командиры снимают с себя все снаряжение и дерутся на мечах, чтобы утвердить свое право на выполнение задания. Победитель продолжает его выполнять, а проигравшие возвращаются домой. Друг мне рассказывал, что по вечерам тут прокручивали записи этих схваток и показывали их в вечерних новостях. Их воины стали невероятно быстры и грациозны, как танцоры. Они называют это «прекрасным стилем» войны. Вот какие они сумасшедшие. Думают, что война — прекрасна.

— Нет, они не поэтому отказываются сдаваться, — предположил я. Хотел понять и потому ухватился за соломинку. — Дело в президенте Мотоки. Если бы Гарсон не убил Мотоки, все вышло бы хорошо. Они оставили бы нас в покое. Я видел их лица, когда они смотрели на убийство. Они спятили, когда Гарсон убил президента. Не знаю, почему.

Вмешался Завала.

— Потому что на этой планете у всех долг чести перед Мотоки: у тебя, у меня, у них. Он наш наниматель. Долг слуги перед хозяином. И теперь единственная возможность отплатить этот долг — убить Гарсона и всех нас.

Я знал, что его догадка верна. Он дал ответ, который я не смог сформулировать. Завала с его культурным сдвигом.

— Ты веришь, что у нас теперь тоже долг чести? — спросил я.

Шлем Завалы повернулся ко мне.

— Не знаю. Если бы знал точно, убил бы Гарсона и всех остальных, чтобы отплатить этот долг.

— Я думаю, Гарсон считал, что убивает только политического соперника, — сказал я, надеясь успокоить Завалу. — У меня есть друг в разведке. Он практически признал это. Теперь там разрабатывается версия, которая сможет убедить японцев. Это был несчастный случай.

— Никакой случайности, — возразил Перфекто. — Гарсон знает своих врагов.

— В Гватемале был некогда генерал, который сказал, что все войны происходят случайно, — заметила Абрайра. — Он говорил, что люди не созданы для войны, что у них территориализм проявляется как у стадных животных — схватки должны быть только ритуальными поединками.

— Как овцы или быки, когда они сталкиваются головами? — Мигель рассмеялся.

— Вот именно, — подтвердила Абрайра. — На протяжении всей истории человечества сражения становились церемониалом: в древней Греции схватывались два бойца, а армии смотрели. В Африке победителя в войне выявляли с помощью соревнования по метанию копья. Это человеческий эквивалент тех самых сталкивающихся лбов. Кто-то побеждает, и никто не ранен. Похоже, японцы, с их «прекрасным стилем войны», вернулись к такому методу. Вместо того чтобы всем сражаться насмерть, выставляют борцов с каждой стороны. Однако этот гватемальский генерал не пользовался историческими свидетельствами, чтобы обосновать свое мнение. Он подчеркивал, что лучшим аргументом является то, что люди эмоционально не вооружены для убийства друг друга. Будь иначе, лучшим способом разрешения территориальных споров всегда служил бы геноцид.

Я обнаружил, что слушаю с интересом. И подумал: странно, что генерал, военный, пришел к такому гуманному выводу.

— Я считаю, этот генерал был глуп, — объявил Мавро. — Я не возражаю против убийства людей.

Я вдруг понял, что должен бы знать этого гватемальского генерала, этого благородного кабальеро.

— О каком генерале ты говоришь? — спросил я.

— Он из твоей страны… — ответил Перфекто. — Генерал Гонзальво Квинтанилла.

У меня перехватило дыхание и закружилась голова.

— Ты лжешь! — закричал я. — Гонзальво Квинтанилла — убийца и деспот! Он не мог сказать такое. Человек, пытавшийся захватить собственную страну!

— Ты ошибаешься, Осик, — с еле сдерживаемым раздражением сказала Абрайра. Она впервые заговорила со мной сегодня. — Ты спутал генерала Гонзальво Квинтаниллу с генералом Гонзальво «Еl Puerco[38]» Квинотом. Это Квинот пытался захватить Гватемалу.

— Я знаю историю своей страны! — крикнул я. — Люди Квинтаниллы изнасиловали и убили мою мать! Я охотился за этими putos[39] месяцами! Не говорите мне о Квинтанилле!