День на Каллисто. Сборник научно-фантастических произведений - Ярослав Вейс

— Нет, нет, — решительно сказало Четверть сотни. — Ничего в таком роде. Я занимаюсь этой планетой не один галактический год, и потому нам можно сделать некоторые отклонения в пределах основного курса Высшей Координации — осуществите вмешательство совсем иным путем. Гораздо более тонким. Психологическим.

— Эти двуногие пузыри углерода наделены психикой? — отозвалось Четырежды десять, не рассмеявшись только потому, что подобные реакции не свойственны силовому полю.

— В известной мере, да, — подтвердило Четверть сотни. — У них есть сложная система защиты рефлексов, которые они не в состоянии подавить усилием воли. Рефлекс сопротивления собственной окончательной и необратимой дискоординации, например…

— Несмотря на то что они пускают друг в друга маленькими предметами именно с этой целью?

— Несмотря на это, — ответило Четверть сотни, и вибрация силового поля усилилась (Четырежды десять отметило состояние ублаготворенности). — Весьма забавный образец космобионики. Настолько любопытный, что я посвятило этому целые галактические годы. Впрочем, объяснению это не поддается. Вам, во всяком случае, нет. Есть рефлексы неприятия неизвестного и непонятного — особенно такого, что двуногие считают для себя эстетически и эмоционально негативным. Ими-то мы и постараемся воспользоваться. Теперь вернемся к моменту смены света темнотой, происходившей в последний раз на этой части планеты.

Силовые поля задрожали, разрушили своей вибрацией пространственно-временной континуум и заскользили вспять во времени — сперва минута за минутой, потом все убыстряя ход. Вскоре вибрации прекратились.

Над Белой горой снова опускался вчерашний вечер. С пражских редутов, больше для острастки, ухнуло несколько пушечных залпов. Рассеянные группки наиболее ретивых солдат Биквоя тут же схватили коней за уздцы, повернули назад и отъехали на безопасное расстояние. Страговские ворота заперли на тяжелый дубовый засов и на цепи, укрепили валом из заранее навезенных камней и земли.

— Перенесемся в город двуногих, — объявило Четверть сотни, — в их самое большое гнездо, там, на холме. Примем обычный свой вид обитателей системы Альфа Дракона и пройдем по коридорам так, чтобы двуногие не могли нас не заметить.

— А дальше? — с нескрываемым интересом спросило Четырежды десять.

— Дальше ничего. Вернемся. Поручение будет тем самым исполнено.

— Выходит, мне следует считать себя эстетически и эмоционально негативным? — спросило Четырежды десять.

В ином, более подходящем для этого воплощении оно бы, безусловно, выказало что-то вроде досады, поскольку с точки зрения эстетики ни одно из обличий Четырежды десяти никогда не вызывало у него ни малейших сомнений. Понятно, не считая того случая, когда пришлось явиться в виде простого силового поля.

— Тут сложный вопрос, — уклонилось Четверть сотни от прямого ответа.

Легчайшими, почти не различимыми для невооруженного глаза движениями во внепространстве они перенеслись на внутренний двор Пражского града, забитый офицерами, солдатами и растерявшейся прислугой. После каждого пушечного залпа со страговских бастионов толпа на мгновение затихала, но тут же снова принималась гомонить, верезжать и горланить на всех языках Европы.

— Господи… — прошептал стоящий с алебардой фальцский солдат из королевской стражи, закрыл ладонями лицо и сполз по стене на пол.

Алебарда, стукнувшись, своим начищенным острием отколола кусочек от мозаичного паркета входной залы. По воздуху в нескольких вершках от пола скользили два немыслимых чудовища, напоминавших более всего огромных пауков из полупрозрачного стекла, отороченных бахромой непрерывно колыхавшихся мохнатых ног. В объемистых утробах страшилищ клубилась черно-фиолетовая дымка, а из пучка длинных и тоже полупрозрачных отростков по обеим сторонам тела, похожих на клубки червей, ежесекундно вырывался сине-фиолетовый бич. С пронзительным треском долетал он и до тех, потонувших в сумраке, дальних углов залы, куда свет восковых свечей уже не достигал.

Таково было первое впечатление непредвзятого наблюдателя от Четверти сотни и Четырежды десяти, притом что последнее по общепринятым у себя на планете канонам одарено было даже на редкость привлекательной наружностью. Их организмы с точки зрения приспособляемости были чрезвычайно рациональны — обитатели системы Альфа Дракона давно уже преодолели неизбежную силу притяжения, а потому и не нуждались в конечностях. Что же касается бахромы ног, то это был не более как совершенный рецептор колебаний электростатического поля, индуцируемого взмахами сине-фиолетовых бичей. Клубящаяся внутри тела дымка была, как можно догадаться, органом мышления — невыразимо сложным соединением паракристаллической материи, способным включать в цепь информации отдельные молекулы, а следовательно, и неохватный объем кратковременной и долговременной памяти.

Стражник еще разок украдкой глянул из-под руки — Четверть сотни теперь едва не касалось его своим телом — и снова потерял сознание. Черно-фиолетовые стеклянные пауки бесшумно скользили по всем коридорам и залам королевской части Пражского града, строго следя за тем, чтоб электрический заряд не ранил ни единого смешного углеродного двуножку. И без того уже взаимными стараниями дезинтегрировало их сегодня более чем достаточно.

Из выборных пражан смог устоять только глава еврейской общины Шаломон бен Решен — бледный, как стена, к которой он прислонился, остолбенело бормочущий кабалистические заклинания. В зале, возле палаты совета, валялись брошенные свитки долговых обязательств и хранимая пуще глаза печать пражского филиала дома Фуггера… Глазам короля и всех, кто собрался на только что начавшийся военный совет, тоже предстали Четверть сотни и Четырежды десять. Они проплывали мимо, сопровождаемые лишь потрескиванием мелких электрических разрядов. Но на спине у каждого было знамение: папский крест и череп со скрещенными костями, а лапы были, как у василисков, из-под них брызгал яд — и фальцский королевский герб с грохотом развалился надвое. Такой, правда, заранее рассчитанный, но бесспорный и безотказный эффект произвело появление Четверти сотни и Четырежды десяти. Хотя об этой, самой жуткой в своей жизни встрече никто в дальнейшем не обмолвился ни словом. Нельзя было и вообразить себе видение более зловещее, более ясно предрекавшее неминуемую гибель.

Наутро после битвы грустный кортеж — король с семьей, курфюрст Ангальтский, Турн и Гогенлоэ, высший начальствующий состав и ряд муниципальных чиновников — покинул Прагу. Кавалеристы Бетлена Габора отказались следовать к осажденному городу и обратились в бегство по примеру своих земляков. Остатки сословного войска, не глядя на угрозы и посулы Турна-младшего, вытребовав задержанное жалованье, принялись грабить пражан, которых должны были защищать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});