Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове - Валерий Осипов

Этим вопросом, как атмосферным электричеством перед грозой, был как бы насыщен весь воздух вокруг Володи. Этот вопрос, задаваемый всегда молча и как будто бесстрастно, заставлял окружавших Володю опускать глаза, прекращать разговоры о пустяках и мелочах. Он как бы стал второй натурой, невидимой сущностью младшего брата Александра Ульянова. Он обрывал смех, гасил улыбки, делал неуместными шутки, когда Володя входил в комнату, в которой до его прихода смех и шутки звучали.

Этот вопрос, исходивший из таких непостижимых для постороннего сердца глубин сосредоточенности на одной мысли, был настолько серьезен, настолько переполнен ежесекундной готовностью к взрыву, что уже начинал по-настоящему настораживать и даже пугать окружающих, и особенно Марию Александровну, которая лучше, чем кто-либо другой, понимала, какое решающее влияние может оказать трагическая гибель Саши, на судьбу Володи. Она чувствовала, что Володя не был так болезненно и беспомощно сломлен, как Аня, что он не грустит подавленно и затаенно, про себя, как Оля, что он не мучается той безысходной физической мукой, какой мучалась она сама. Без разговоров, без слов, без объяснений ощущала она, как входит в юношескую натуру сына ранняя мужская суровость, твердая и не прощающая слабостей четкость в разделении людей на друзей и врагов.

Ясновидящим материнским зрением, позволяющим наблюдать в своих детях то, что недоступно другим, с тревогой отмечала Мария Александровна в то печальное кокушкинское лето в поведении Володи яростные и незаметные со стороны вспышки неукротимой внутренней энергии, упрямства, настойчивости, неумолимости.

«Вот они, - тревожно думала Мария Александровна, глядя на Володю, который всякий раз, когда речь заходила о Саше, делался похожим на грозовое облако, освещенное изнутри молодой, готовящейся к удару молнией, - вот они, эти переданные через головы поколений стойкие черты далеких крестьянских предков с их пожизненной и невытравимой памятью к обидам и оскорблениям, с их повышенной чувствительностью к несправедливости и насилию со стороны властей. Что-то будет, что-то обязательно будет - может быть, еще более страшное и трагическое, - хотя что может быть страшнее и трагичнее для матери, чем гибель сына в петле палача?.. Да, что-то будет, что-то произойдет с Володей. Не может не быть. Так подсказывает сердце, материнское сердце - самый верный и точный барометр поступков сыновей... Но как удержать Володю? Как остановить его? Как помочь ему избежать трагической судьбы Саши?.. Ведь должен же он понять, что не может повторять участи старшего брата, не может снова, еще раз оставлять ее одну, без мужской помощи, с больной Аней, с Олей, Митей и Маняшей на руках?..»

И чем чаще думала об этом Мария Александровна летом 1887 года в Кокушкине, наблюдая за своим семнадцатилетним сыном, за его быстро и не по возрасту мужающим характером, тем печальнее становилось у нее на душе, тем больше тревог и огорчений входило в ее усталое от невозвратимых потерь сердце.

* * *

В августе 1887 года сын действительного статского советника и брат казненного в Петербурге народовольца, золотой медалист Симбирской классической гимназии Владимир Ульянов поступает на юридический факультет Казанского университета. Уже с первых дней он чувствует к себе повышенный интерес не только со стороны однокурсников, но и главным образом со стороны студентов более старших возрастов, сверстников Саши. Всех невольно интересуют обстоятельства присуждения ему, Владимиру Ульянову, золотой медали. Ведь он же родной брат государственного преступника! И вдруг - золотая медаль... Как же так? Почему же министерство народного просвещения, как известно, самое реакционное и мракобесное учреждение царской администрации, не лишило Владимира Ульянова золотой медали? Значит, были и другие, какие-то особые, из ряда вон выходящие обстоятельства, которые оказались сильнее неудобств, возникших при награждении золотой медалью родного брата цареубийцы.

Что же это за обстоятельства?

Оказывается, Владимир Ульянов - человек с редчайшими, выдающимися способностями. По характеристике директора Симбирской гимназии, Владимир Ульянов за годы обучения проявил себя как исключительно одаренная, незаурядная личность.

...Итак, он родной брат Александра Ульянова, произнесшего на суде предсмертную речь, широко разошедшуюся по всей России. Его начинают приглашать на собрания студенческих кружков и землячеств, его просят рассказать о брате, на него устремлены жадные и любопытные взгляды, в которых он угадывает тот же самый вопрос, который мучил его летом в Кокушкине: как быть? что делать? как жить дальше? И он понимает, что эти жадные молодые взгляды объясняются его родством с Александром Ульяновым.

Но ему еще нечем ответить на эти взгляды.

Он живет общей напряженной студенческой жизнью. Он участвует в работе выборных студенческих организаций, которые вынуждены действовать тайно, так как свинцовый университетский устав запрещает открытое их существование. Он посещает самые интересные и бурные студенческие сходки, выступает на них решительно и смело.

Он чувствует, что в силу особо сложившихся обстоятельств его жизни друзья и товарищи возлагают на него особые надежды, что от него ждут чего-то выдающегося, героического, ульяновского, чего-то необычного и нового.

И поэтому, когда волна студенческих выступлений, поднявшись в Москве, проходит почти по всем университетским городам России и достигает Казани, он, теперь уже сам испытавший мрачную и душную общественную атмосферу, конечно, не может остаться в стороне. Он в первых рядах бунтующих и непокорных. (Характерная деталь: и при подготовке выступления, и в самом актовом зале он все время держится не рядом со студентами первого курса, своими однокурсниками, а среди старшекурсников, ровесников Саши. Из сорока исключенных из университета студентов Ульянов - самый младший, а в возрасте Саши - больше половины.)

После короткого, двухдневного, заключения в городской тюрьме Володю определяют на ссыльное местожительство под гласный надзор полиции в деревню Кокушкино. И мама, бедная и верная мама, едет вместе с ним в его первую ссылку.

По дороге он пытается осознать все случившееся за последние дни, но убеждается в том, что его участие в сходке - это не то, чего от него ждали. Скорее всего, это была его чувствительная реакция, вспышка, эмоциональный выход из критического напряженного состояния. Вопрос, заданный судьбой старшего брата, по-прежнему оставался открытым.

Зима 1887/88 года в Кокушкине проходит тягостно и уныло. Его никто не беспокоит назойливыми разговорами, никто не упрекает в том, что по его вине снова изменилась, а может быть, даже и окончательно сломалась жизнь всей семьи. Он замкнут, хмур, неразговорчив. Единственная страсть - чтение, бесконечное, запойное чтение с утра до вечера и даже по ночам. На чердаке старого дома он случайно обнаруживает связки годовых комплектов «Современника» чуть ли не за два десятилетия. Просматривая запыленные страницы знаменитого некогда демократического журнала шестидесятых годов, он находит статьи Чернышевского, Добролюбова, Некрасова, Салтыкова-Щедрина.

Мученический ореол вилюйского Прометея, наивные юношеские аналогии, столь понятные и легко объяснимые в положении человека, попавшего под гласный надзор полиции в семнадцать лет, интуитивная тяга к судьбе и драматической фигуре крупнейшего революционного мыслителя России - все это, вместе взятое, если и не определило тогда еще твердой, возникшей позднее привязанности к Чернышевскому, то во всяком случае надолго задержало внимание именно на его произведениях, печатавшихся на страницах «Современника».

Совершенно неожиданно, с давно необходимой поддержкой во взглядах и поисках жизненной позиции возникла со страниц старых журналов стальная фигура Рахметова - борца, титана, героя. Это было равносильно показавшейся на горизонте после многодневного океанского дрейфа земле.

Крепли мысли, определялись взгляды, выстраивались в строго обусловленный, причинный ряд впечатления и события, до этого тяготившие душу своей необъяснимостью. Пожалуй, впервые, в жизни испытал он в ту зиму в Кокушкине, читая «Что делать?», освобождающее от растерянности влияние произведений Чернышевского на свои чувства и убеждения, ощутил единство нравственного тонуса этих произведений и своего положения и состояния.

Он почувствовал, что тоскливое внутреннее одиночество, которое возникло у него после известия о гибели Саши, со дня знакомства с Рахметовым как бы перестало тяготить его. Рахметов, а вместе с ним и Чернышевский вошли в круг его активных интересов, как входят старые и надежные друзья в одиночную камеру узника, проведшего без людей долгие и тяжелые годы.

Владимир Ульянов, еще не вооруженный в условиях Симбирска и Казани теми знаниями, которые он приобретет позднее, непрестанно и мучительно ищет ту могучую силу, которая была бы способна вывести его из тягостного эмоционального оцепенения. Читая Чернышевского, Володя постепенно убеждается в том, что такая сила существует, что философия и мировоззрение Рахметова и самого Чернышевского - прямое доказательство тому.