Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая

Он ждет других вопросов. О Соне. Но она молчит.

— Я заехал к Петру Сергеевичу в больницу. Все здоровы и рады за тебя. Они знают все подробности от фрау Кеслер. Но брат твой настойчиво спрашивает, что хочешь ты сделать из своей жизни?

— Ну… И что же ты ответил? — Ее голос потускнел.

— На это ты сама должна дать ответ, Майя. Твой брат прав. Отдых и созерцание воскресили тебя. Надо жить. Надо открыть двери на улицу. Бездействие опасно.

— Марк…

— Знаю твое отвращение. Но эту улицу надо пройти с гордо поднятой головой. И найти свою дорогу. Жить без мировоззрения нельзя, Маня! Книга Яна была перед тобой все эти два месяца. Ты прочла ее?

— Я знаю ее наизусть. Я уходила с ней в горы. И мне кажется, что я слышу его голос.

— И что же? Нашла ты свой путь? Она медленно качает головой.

— Хочешь, поищем его вместе?

Она молчит. Ресницы застыли. Странно стиснуты губы. Он не знал у нее этого выражения. Ему больно. Неужели она так далеко ушла от него за этот год, что даже не нуждается в его дружбе?

— Есть у тебя честолюбие, Маня?

Она думает. И искренно отвечает:

— Нет.

— Ты никогда не мечтала о славе?

Сцепив пальцы и обхватив ими колени, она сидит, слегка склонившись. Глаза глядят в осеннее бледнее небо.

— Никогда. Я всегда хотела только счастья.

«Только! — думает он с усмешкой. — Я его искал всю жизнь. И ищу до сих пор».

— А как ты понимаешь его… теперь?

Она говорит медленно, вдумчиво, как бы отыскивая эти слова на дне своего сердца:

— Быть свободной. В этом все! И внешне и внутренне свободной. Быть любимой, но никого не любить…

Штейнбах делает движение, но сдерживается.

— А Нина?

— Нина — это часть моей собственной жизни. Я говорю о любви. Нет! О желании…

— Что такое?!

— Мне теперь многое становится понятным, Марк. Слова Яна казались мне загадкой раньше. Но потом из чащи леса его книга вывела меня на простор. И любовь меня уже не страшит. Я хотела бы устроить себе жизнь странную, но красивую. Хочешь, расскажу?

— Да… да… Пожалуйста.

— Я представляю себе дом с пустыми комнатами, без вещей, буфетов, мягкой мебели, без сервизов и ковров. Но чтобы мраморные статуи стояли посредине. А кругом цветы. А я буду созерцать их часами, лежа на полу, у огня.

— На тигровой шкуре, конечно. Значит, и камин будет? Квартира не из дешевых!

Левая бровь ее подымается.

— Вот видишь. У тебя уже кривятся губы. Тебе смешно? Ну зачем я тебе это говорю? Разве ты поймешь?

— Нет, нет, Манечка, не прячь от меня своей души!

Она удивлена отчаянием, с каким он прижал ее к груди.

— В этом доме будут люди, Маня?

— Хорошо бы без них, Марк! Но и среди них я все-таки останусь одинокой. Я буду уходить и возвращаться внезапно. Бродить ночью, спать днем. Ведь я ночью совсем другая. Люблю звезды, безумно люблю лунные ночи, тишину спящего города, безмолвие по ля. Люблю темные окна, закрытые, как глаза. Все спят. А сны бродят между людьми. И задевают меня своими крыльями. А я стою тихонечко и улыбаюсь. Ах, Марк! В такие ночи весь мир принадлежит мне одной!

— Счастливица!

— А днем надо одеваться, пить кофе, читать противные газеты, придумывать рисунки, говорить трезвые слова. Днем Нина плачет, сердится. И я чувствую себя ничтожной и бессильной. Агата стучит ложкой по подносу, чтобы занять Нину, и я сразу глупею от этого шума. Пахнет пеленками. Надо их менять. Боже мой, какая проза! И потом ведь я ничего не умею, Марк. Ни шить, ни починить, ни сварить кофе. Даже лампы заправлять не умею. И Агата сердится. «Ты наяву спишь», — говорит она. Он смеется и страстно целует ее глаза.

— Скажу тебе по секрету, Марк… Я и Нину люблю сильнее ночью, когда она спит. Все тогда в маленькой комнатке становится жутким и мистическим. Я опускаюсь на колени перед ее кроваткой и гляжу на нее. И боюсь громко дышать. Я всего боюсь в эти минуты. Самые стены оживают ночью и смотрят на меня. И думают что-то. И что всего страшнее: все эти предметы знают о Нине больше, чем знаю я. Тогда я убегаю из дома. Я не хочу этой враждебности, этой скрытой угрозы! Я смотрю на звезды, и мой ужас замирает… Я опять мирюсь с жизнью. Смиренно принимаю все, что она мне несет. Разве нет Вечности и Бессмертия? Разве я не встречу мою Нину… там?

«Она уже познала муку быть матерью», — думает он.

— Ах, Марк! Я люблю эти одинокие ночные прогулки. Иногда мне кажется, вот сейчас, за этим углом, за этим поворотом я увижу стройную девушку. Она оглянется на мои шаги. Это Нина. Мы засмеемся и обнимемся, как сестры. И, обнявшись, пойдем дальше. Без страха, без колебаний.

— Куда?

— Все равно! Хотя бы и к Смерти! Лишь бы вместе!

Она обнимает его голову.

— Марк! Дорогой друг мой! Как я счастлива, что наконец могу говорить кому-нибудь все, что переполняет мою душу! Видишь ли? Агата никогда не поймет меня. Она твердит: «Будь благоразумна. Не швыряй деньги! Не раздавай их зря. Мы сами нуждаемся…» Я так не могу. Я не хочу думать о деньгах. Я хочу зарабатывать на самое необходимое. И грезить, грезить! И лелеять мои грезы, как цветы. Быть может, лепить или писать стихи. Для себя одной. А летом уезжать в горы. По первому порыву, не жалея, я буду отдавать все другому, когда этот другой постучится в душу мне. Но благодарности не надо! Все это лишние вериги на душе.

— Она должна быть голой и опустошенной, твоя душа? — с горечью внезапно срывается у него.

— Зачем? Разве нет у меня и сейчас иллюзий? Но в этой душе я широко распахну двери и окна настежь, чтоб солнце заливало ее радостью, чтоб не пахло в ней тлением. Все забыть! И начать сызнова! Вот как я понимаю счастье…

«Забыть даже то, что пережито со мною?..» — хочет крикнуть он.

— Когда я была маленькой, и мать меня била… несправедливо, не вникая, почему я плачу и чего я требую… и потом в гимназии, когда меня преследовала начальница, я всегда забивалась куда-нибудь в темный угол и мечтала: если б исчезнуть сейчас из круга этих людей, которые меня презирают и гонят! И попасть на остров, где никто меня не знает. И возродиться, с новой душой, для новой жизни…

Голос ее опьяняет Штейнбаха. В нем так много нового! У прежней Мани не было таких грудных, полных звуков, таких интонаций.

— Всегда в душе моей горела эта мечта о новом, эта жажда исканий. В горах я ее осуществила, Марк. Ах, я была так счастлива в горах!

— Надо жить, Маня, — грустно говорит он.

— Знаю. Но я никому не уступлю мои сны! Они мне всего дороже. Они и мои настроения.

«Где я слышал эти слова?..» — вдруг вспоминает Штейнбах.

— Кто любит их? Кто любит себя? Кто ценит свою душу? Кто знает радость часами созерцать статую, цветок? Кто знает, что значит быть одной в горах и слушать тишину, которой нет на земле? Или стоять в лесу безмолвно, как дерево, пронизанной солнцем, и плакать от счастья? Я все это знаю, Марк. И эти минуты я не променяю на славу и на богатство. Я не хочу жить, как все! И не буду. Мне нужно так мало.

— И так много, Маня! Ты права… Этого не купишь за миллионы. Вообще, в мире ценно только то, что ничего не стоит на рынке. Ты осталась прежней мечтательницей. Но все-таки путь твой? Дальнейшие шаги сейчас?

— Передо мной два пути. А! Ты удивлен? Я это знала. Первый — искусство. И я говорю себе: «Здесь!.. Преклони колени. Созерцай. Учись. Твори. Радости искусства вечны. Творчество сделает легкими неизбежные печали жизни»…

— А другой путь? Странно! Я никогда не думал, что у тебя могут быть колебания.

— Другой путь — которым шел Ян. Он страшит меня, Марк…

— Зачем же насиловать себя? — горячо подхватывает он. — Для тебя я не хотел бы этой жизни.

— О, конечно, я выберу мой путь свободно. Все, что не исходит непосредственно из души, кажется Мне ничтожным.

— Ты молчишь, Марк? — спрашивает она через минуту, глядя на его склоненные плечи.

— Что мне сказать тебе? Ты поняла мысль Яна. Все пути ведут в Рим. Все пути ведут к освобождению. Выбирай свой…

— Я его найду, — гордо отвечает она, встряхнув головой знакомым жестом.

И кудри падают на ее лоб. «Я совсем ее не знаю», — со странным чувством, похожим на страх, думает Штейнбах.

— В твоей схеме будущего, Маня, я вижу один странный пробел… В ней нет любви…

Она задумывается и вдруг весело смеется.

— Ах, нет! Это трудно. Видишь, как я тебе обрадовалась! Я хочу, чтоб меня любили. Но сама я не могу уже ни страдать, ни плакать, ни безумствовать, ни унижаться! Я хочу только радости от любви и эту радость возьму.

«С кем?..» — хочет крикнуть в нем его мрачная ревность. Но он молчит, стиснув зубы, опустив голову, чтобы она не видела его лица. Разве и без слов не все понятно!

А она беспечно говорит, не чувствуя своей жестокости:

— Теперь мне дико, мне странно, как я могла видеть только одно лицо перед собою! Точно под гипнозом. Хорошо это сказано в книге Яна! Ведь целый мир кругом. Разве не загадка каждое новое лицо, которое я встречу? Я помню одну ночь в Венеции…