О тех, кто предал Францию - Андрэ Моруа

Но несмотря на все это, несмотря на то, что, по его собственному признанию, наши силы сократились по сравнению с германскими (за исключением авиации; здесь отставание франко-британской авиации, пожалуй, уменьшилось с пропорции 1:10 до 3:10), Гамелен попрежнему был уверен в победе союзников. В июле я снова встретил его. Он все еще не потерял своей уверенности. Гамелен считал, что война начнется примерно в двадцатых числах сентября. По его предположениям, Муссолини настаивает на оттяжке до первых снегопадов, так как тогда Италии легче будет оборонять Альпы.

Мне известно, что Боннэ, подробно беседовавший с Гамеленом приблизительно за неделю до объявления войны Германии, не нашел его обескураженным. Иными словами, генерал Гамелен нисколько не был удручен потерей возможности развернуть маневренную войну против Германии на полях Восточной Европы от Балтийского моря до Карпат. Он предвидел, что польское сопротивление будет быстро сломлено и Франция не получит поддержки на от одного из восточно-европейских государств, даже находящихся под явной угрозой. Все французские расчеты были опрокинуты, но это его не пугало.

3 сентября возникла новая возможность восстановить равновесие сил. Италия объявила о своем нейтралитете. Но это был особый сорт нейтралитета — в полной гармонии с «железным пактом» 22 мая между фюрером и дуче. Это означало, что Муссолини намеревается драться на стороне Германии всеми средствами, кроме оружия, и одновременно желает пользоваться преимуществами нейтралитета. Муссолини и Гитлер обменялись телеграммами, показывающими, что именно в этом и заключается смысл занятой Италией позиции «невоюющей страны». Мы стояли перед выбором: примириться с этим трюком или же потребовать, чтобы Италия пришла к соглашению с нами.

В октябре я беседовал с лучшим французским специалистом по итальянским делам. Несмотря на «железный пакт», согласно которому война отсрочивалась на три года, и несмотря на то, как обошлись недавно с Чиано в Зальцбурге, Муссолини еще 3 сентября хотел немедленно вступить в войну. Бадолио и другие итальянские генералы старались удержать его, доказывая, что нельзя воевать без артиллерии, не говоря уже обо всем прочем. По словам моего собеседника, итальянское высшее командование не остановилось бы в тот момент перед государственным переворотом, если бы Муссолини не внял этим предостережениям. Италия испытывала недостаток в самых необходимых материалах. После сентября 1938 года в Италии едва ли был построен хоть один самолет. У Италии, в сущности, не оставалось никакого выбора. Пока Германия была занята в Польше, мы должны были просто «взять Италию за горло». Припугнув Италию, мы могли бы повернуть ход событий в обратную сторону и доказать, что мы еще в состоянии блокировать противника. Но мы упустили момент.

Но генерал Гамелен был не лучше всяких Даладье, Боннэ и большинства других французских политиков, мало понимавших, какие блестящие возможности открывает перед нами Апеннинский полуостров. Подобно им, Гамелен предпочитал уклоняться от решения этой проблемы. В конце августа Совет национальной обороны обсуждал необходимые ответные меры на случай, если Италия выступит против нас. Генерал Вийемен, командующий французским военно-воздушным флотом, решительно высказался за налеты наших тунисских бомбардировщиков на стратегические пункты в Италии. Гамелен же считал достаточным «занять место на балконе»; под этим выражением он подразумевал, что французские войска должны расположиться на высотах, господствующих над долиной По, откуда они смогут вторгнуться в Италию весной 1940 года. Командующий французским военно-морским флотом адмирал Дарлан, обычно заносчивый и крикливый, на сей раз помалкивал. Мне говорили, что генерал Вейган очень хорошо понимал, чего требуют интересы Франции. Но в тот момент решающее слово принадлежало не ему.

II

Как объяснить невозмутимое спокойствие генералиссимуса, когда будущее готовит потоки огня и крови? Объяснение только одно: абсолютная вера в линию Мажино.

Это credo покоилось на трех «догматах».

Первый из них — убеждение в превосходстве оборонительного оружия над наступательным. «Чтобы сломить оборону противника, атакующий должен иметь втрое больше пехоты, в шесть раз больше артиллерии и в двенадцать раз больше боеприпасов». Эта фраза заимствована из книги генерала Шовино «Возможно ли еще вторжение?» и с одобрением цитируется в предисловии к ней, автор которого — маршал Петэн. Второй «догмат» — глубокая уверенность французского командования, что немцы, как бы они ни хвалились, не придумали еще верного средства для прорыва оборонительных линий противника. Самолеты и танки не смогут разрешить задачу, которая в прошлую войну оказалась не под силу артиллерии вместе с пехотой. Наконец третий «догмат» — уверенность, что предстоящая война будет войной на истощение. Линия Мажино позволит Франции и Англии не спеша мобилизовать свои ресурсы и самим выбрать момент для перехода в наступление.

Пренебрежительное отношение к количественному фактору давало себя знать и в Англии, и во Франции. Англичане не очень торопились с формированием новых дивизий, а во Франции планы мобилизации колониальных войск, разработанные министром колоний Жоржем Манделем, оказались явно недостаточными.

А между тем, вера в линию Мажино вовсе не исключала возможности англо-французского контрнаступления в случае, если бы германская армия была расшатана неудачными атаками на укрепленную линию французов. Французское командование не зарекалось даже от маневренной войны, если бы удалось захватить германскую армию врасплох на бельгийско-германской границе.

Эти взгляды о превосходстве обороны над нападением были присущи не только Гамелену. Они целиком разделялись Петэном, Вейганом и всей военной верхушкой. Их придерживались и кадровые и отставные командиры.

Правда, полковник де Голль, начиная с 1933 года, неоднократно подчеркивал, что самолеты и танки дают возможность прорвать фронт. Но его считали еретиком.

Вейган, благодаря Поля Рейно за книгу, одна из глав которой излагала тезисы де Голля, писал: «Книга меня очень заинтересовала, но я не согласен с вашими взглядами». Были и другие молодые офицеры, которые на разный лад доказывали старую истину: «На войне неподвижность означает гибель». Но доводы этих офицеров либо вовсе не доходили до верхов военной иерархии, либо доходили, но не в состоянии были убедить кого следует.

Изменил ли официальную точку зрения опыт польской кампании, подтвердивший уроки войны в Испании? В глазах непогрешимых оракулов военной мудрости ничего не изменилось. Они считали, что военная слабость Польши не позволяет выводить какие-либо определенные заключения.

Восьмимесячная передышка на западном фронте на первый взгляд подтверждала доктрину верховного командования французской армии. Эта передышка была неожиданной для Англии и Франции, и Гамелен очень ей обрадовался. У него словно камень с сердца свалился. Мобилизация и сосредоточение войск прошли без помех со стороны противника, и у Гамелена оставалось еще время для устранения различных недостатков французской военной системы, для укрепления границы от Монмеди до Северного моря, для ускорения темпов производства военных материалов и, наконец, для того, чтобы поднять боевой дух солдат и их командиров.

К несчастью, ничего этого не было сделано. Гамелен не сумел стряхнуть с себя оцепенение, не сумел сломить бюрократизм гражданской и военной администрации. Его не интересовало моральное состояние солдат и офицеров, которые в ожидании военных действий томились без дела на позициях и часто разлагались под влиянием тоталитарной пропаганды журнальчиков, вроде «Гренгуар» и «Же сюи парту». Эта сторона французской трагедии достаточно хорошо известна, и нет надобности подробно о ней говорить.

Теперь посмотрим, что было сделано за это время для улучшения материальной части.

В сентябре 1939 года французская армия располагала оружием и боеприпасами старого типа, рассчитанными на войну в масштабах 1914—1918 годов. Во всем остальном она сильно отставала. Впрочем, этого оружия и боеприпасов тоже хватило бы только до мая 1940 года, да и то при условии медлительного темпа военных операций. Предполагалось, что с весны 1940 года непрерывным потоком начнет поступать вооружение новейших образцов. Однако постепенно выяснилось, что союзники в лучшем случае будут готовы лишь к концу лета или к осени 1940 года.

Известны лишь отдельные фрагменты этой прискорбной эпопеи. Я изложу их без всяких претензий на полноту картины.

Наиболее благополучно обстояло у нас дело с артиллерией. Орудий старых образцов было более чем достаточно — свыше 4 000 75-миллиметровых орудий (в том числе и усовершенствованные модели дальнобойностью в 11 километров) и более 3 000 тяжелых орудий. Пушечные заводы в спешном порядке изготовляли 105-миллиметровые орудия, которые должны были заменить 75-миллиметровые. Главная проблема заключалась в недостатке снарядов. Исключение составляли только 75-миллиметровые снаряды, которые к марту или апрелю поступали уже в достаточном количестве. Но для 105-миллиметровых, 155миллиметровых и 25-миллиметровых зенитных орудий снарядов нехватало. В артиллерийском ведомстве все время шли ожесточенные споры о наилучшем типе взрывателей. Эти споры так и остались незаконченными.